Могучая крепость - Дэвид Вебер

— Я понимаю, что ты, вероятно, ещё больше устал от всего этого, чем я, — сказал Тартарян. — И я тебя не виню. Но, правда в том, что нам, по крайней мере, удалось разобраться с корреспонденцией от генерала Чермина.

— Разобраться? — повторил Каменная Наковальня. — Как именно мы «разобрались» с этим, Терил? Если я правильно помню, это был скорее вопрос получения наших инструкций, чем «разбирательства» с чем-нибудь.

«Отец, — подумал Гарвей, — явно не в настроении. Неудивительно».

— Я бы не назвал их «инструкциями», — спокойно ответил Тартарян. — И ты бы тоже не стал, если бы не был так занят демонстрацией обиды.

Глаза Каменной Наковальни распахнулись. Он начал что-то говорить в ответ, затем с усилием заставил себя замолчать.

— Хорошо, — неохотно согласился он. — Достаточно честно. Я постараюсь перестать выходить из себя.

— Небольшая передышка нам совершенно не помешает, Ризел, — сказал ему Линдар с лёгкой улыбкой. — Это не значит, что остальные из нас не чувствуют себя точно так же время от времени. И всё же, в словах Терила есть смысл. Из того, что я прочитал, генерал-наместник, — Гарвею было ясно, что Линдар намеренно использовал официальный титул Чермина, — по-прежнему делает всё возможное, чтобы не наступать на нас сильнее, чем нужно.

Каменная Наковальня выглядел так, словно ему хотелось бы оспорить этот анализ. Вместо этого, он кивнул.

— Я должен признать, что он, как минимум, старается быть вежливым, — сказал он. — И, по правде говоря, я ценю это. Но прискорбный факт, Рейминд, заключается в том, что он не говорит нам ничего такого, чего мы не знаем. И ещё более прискорбным фактом является то, что в данный момент я не вижу ничего, что мы можем с этим поделать, чёрт побери!

Он оглядел сидящих за столом, как бы приглашая своих товарищей высказать свои предложения. Однако никто, похоже, не был готов к этому, и он кисло фыркнул.

— Могу я предположить, что генерал-наместник выразил свою озабоченность по поводу последних инцидентов? — спросил Гарвей через мгновение, и его отец кивнул.

— Именно это он и сделал. И я его не виню, правда. На самом деле, если бы я был на его месте, я бы, вероятно, сделал больше, чем просто выразил озабоченность по этому вопросу.

Гарвей серьёзно кивнул. Учитывая раскалённую добела волну ярости, охватившую Корисанд после убийства князя Гектора, было неудивительно, что княжество кипело от негодования и ненависти. Не было также ничего особенно удивительного в том, что негодование и ненависть, о которых шла речь, вылились в публичные «демонстрации», которые имели ярко выраженную тенденцию перерастать в беспорядки. Беспорядки, которые, казалось, так же неизменно перемежались грабежами и поджогами, если Городская Стража или (чаще, чем хотелось Гарвею) морпехи Чермина не смогли подавить их почти сразу.

По странному повороту судьбы, люди, чаще всего страдающие от этих поджогов, как правило, были торговцами и владельцами магазинов, многие из которых обвинялись в спекуляции и завышении цен, как только черисийская блокада Корисанда действительно начала кусаться. Гарвей был уверен, что под прикрытием этих беспорядков было улажено немало давних личных счетов (которые, чёрт возьми, имели отношение к лояльности Дому Дайкин)… и, если уж на то пошло, что часть этих поджогов была предназначена для уничтожения записей о том, кто кому что должен — хотя он был не в состоянии доказать что-либо подобное. По крайней мере, пока. Но даже если некоторые мотивы были несколько менее бескорыстными, чем возмущённый патриотизм и ярость по поводу убийства Гектора, нельзя было отрицать неподдельный гнев по поводу Черисийской «иностранной оккупации» Корисанда, который кипел на дне всего этого.

И, неизбежные ли, закономерные ли, но волнения, порождённые гневом, имели столь же неизбежные последствия сами по себе. Условия, которые ввёл Император Кайлеб, были гораздо менее суровыми, чем могли бы быть, особенно в свете десятилетий вражды между Черис и Корисандом. Тем не менее, Гарвей был уверен, что они были более карательными, чем Кайлеб действительно предпочёл бы. К сожалению, император был способен распознать признаки надвигающейся катастрофы так же ясно, как и любой другой.

— Я согласен, отец, — сказал он вслух. — Я полагаю, что в сложившихся обстоятельствах хорошо, что генерал-наместник признаёт неизбежность такого рода вещей. По крайней мере, он вряд ли будет реагировать слишком остро.

— По крайней мере, пока, — сказал Северный Берег.

Граф был коренастым мужчиной, живот которого становился немного толще по мере того, как он всё больше входил в средний возраст. В его редеющих волосах всё ещё сохранилось несколько огненно-рыжих прядей юности, а серые глаза были озабоченными.

— Я не думаю, что он будет слишком остро реагировать, что бы ни случилось, милорд, — откровенно сказал Гарвей. — К сожалению, если мы не сможем сами справиться с этими беспорядками, я думаю, он будет вынужден предпринять значительно более решительные шаги. Честно говоря, я не вижу, чтобы у него был какой-то выбор.

— Я должен согласиться с вами, Корин, — мрачно сказал граф Эйрит. — Но когда он это сделает, я боюсь, что это только ухудшит ситуацию.

— Несомненно, именно поэтому он до сих пор проявляет сдержанность, — отметил Линдар. Он слегка поёрзал на стуле, повернувшись лицом к Гарвею более прямо. — Что, в свою очередь, приводит нас к вам, сэр Корин.

— Я знаю, — вздохнул Гарвей.

— Ты сказал, что получит отчёт от Алика? — спросил Каменная Наковальня.

— Да. На самом деле, этот отчёт, вероятно, ближе всего к хорошим новостям, которые я получил за последнее время. Он говорит, что его конные констебли почти готовы.

— Это хорошая новость, — сказал Каменная Наковальня, хотя его чувства явно были, по крайней мере, несколько смешанными, за что Гарвей ни капельки его не винил.

Сэр Алекс Артир, граф Разделённого Ветра, слыл чем-то вроде тупого предмета. Это была вполне заслуженная репутация, если Гарвей собирался быть честным в этом вопросе. Его не раз обвиняли в том, что он думает своими шпорами, и ни один словарь никогда не стал использовать термин «Разделённый Ветер», чтобы проиллюстрировать слова «спокойно аргументированный ответ».

С другой стороны, он понимал, что не был самым блестящим человеком, когда-либо рождённым, и Гарвей лучше, чем кто-либо другой, знал, что импульсивный граф действительно научился останавливаться и думать — по крайней мере,