Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

– Автограф? – удивился Саша, так как никто и никогда его об этом не просил.

– Да, – рдея не только лицом, но даже шеей, прошелестело это юное, чудесное создание.

Шеей, впрочем, называть то, чем рдело милое существо, – недостойно и грубо. То была конечно же – шейка, а над нею – совершенно обворожительное личико, именно личико, а никакое не лицо.

– На чем расписываться-то? – тоже смутившись, спросил польщенный Шурец.

– А вот, – протянула девушка тоненькую пачку красиво переплетенных листков бумаги, заполненных – Саша вгляделся и обомлел – его, Сашиными, стихами, не переписанными, а аккуратно напечатанными.

И этот чрезвычайно лестный для него самиздат (да еще, наверное ею же переплетенный, а значит, бережно хранимый в доме стоящей перед ним изумительной газели с глазами цвета влажного серебра) вновь разбудил Сашины иллюзии, задремавшие было ненадолго. Он был вновь пленен. Его поэтическое тщеславие и ее сокрушительное обаяние, объединившись в едином мощном усилии, быстро разбили, как и следовало ожидать, неокрепший Сашин иммунитет к любовному приключению и разметали по небу Ижевска разрозненные остатки его здравомыслия.

Но, мама родная, сколько же можно! В который уже раз комплимент подкупает художника. Так было и до Виолетты, так продолжалось и после. Сама Виолетта – случай особый. После ее бегства осталась пустота, которая, как он надеялся, заполнится когда-нибудь другим увлечением.

Другое увлечение было готово. Оно стояло перед ним, с великолепной грацией поправляя волну светлых волос, рассыпающихся сейчас над самодельным сборником Сашиных стихов. Она склонилась отчего-то так низко, что ее роскошная грива мешала Саше расписаться. И тогда он сначала отодвинул прядь ее волос с пути автографа, а затем, следуя неизбежной логике развития событий, провел рукой по волосам, и получилось, таким образом, что погладил. Девушка медленно выпрямилась, посмотрела прямо на него с тревожным ожиданием продолжения ласки, затем закрыла глаза и приоткрыла губы, словно созданные природой, как идеальный образец, эталон для лиц противоположного пола, хоть что-нибудь смыслящих в волшебной церемонии поцелуя и его, подчеркиваю, – эстетической ценности.

Девушка едва заметно потянулась к Поэту, и тот ее ожиданий не обманул. Если бы он ничем не ответил, это было бы пошло, безнравственно и несправедливо. Чтобы проигнорировать такие губы, надо быть либо ханжой, либо геем, а поскольку Саша не был ни тем, ни другим, то… они и проснулись утром в одной постели, в его гостинице, в которой персонал уже был далеко не так строг, как в период развитого социализма, и закрывал глаза на визиты ночных гостей. Да они и тогда закрывали, партийным вождям позволялось тут многое. А уж теперь и подавно. Все тут было оплачено и оговорено заранее, что кто-то будет приходить не один – подразумевалось, так что Саша с новой подругой абсолютно беспрепятственно вчерашним вечером проник в свой номер. Занятнее всего было то, что ее имя он узнал только после того, как акт полного взаимопознания уже совершился. Такое бывает нередко, однако у Саши это было всего лишь второй раз, но подряд! В первый раз так было с коварной квартиросъемщицей Катей. Этак можно было вообразить себя каким-нибудь супермужчиной, чья притягательность для женщин безусловна и убийственна. Но нет, Саша оценивал себя довольно трезво, и на свой счет обольщался только в том смысле, что, мол, девушки были заранее подготовлены, что уже заочно любили его поэзию.

В машине по дороге в гостиницу было не до имен. Они не сказали друг другу ни слова, потому что было нечем: источники звука были заняты куда более приятным процессом. Ну, а дальше… Ах, эта электризующая дрожь при раздевании! Ах, это непередаваемое изящество при сбрасывании на пол сначала кофты, а потом платья! Ах, это опьяняющее: «Я на минуту в ванную»! Ах, это белье! О-о! Эта кожа! А эта чудесная родинка на плече! Словом, все существующие междометия на всех языках планеты, включая сюда даже первобытное «уау», и к ним миллион восклицательных знаков, выражающих восторг и экстаз! До имен ли тут?! И все же, когда после скоропалительного утоления первой страсти девушка назвалась, Саша был почти шокирован, потому что его догнало эхо Севастополя, тень его роковой любви.

– Как тебя зовут? – с удовольствием разглядывая лицо своей юной читательницы, догадался спросить Шурец после первой близости.

– Вита, – ответила она просто и без лишнего кокетства, будто Вита – это так же обычно, как, допустим, Оля или Наташа.

– Ка-ак?! – привстал Саша на постели.

– А почему вы так удивились? – улыбнулась девушка. – Вита, иногда Вика, так сокращают мое длинное имя – Виктория, – так же просто объяснила она. – Родители еще до моего рождения решили: если будет мальчик, назовут Виктором, а если девочка – Викторией. Наверное, потому, что Виктория означает Победа. Папа у нас, понимаете, себя победителем считает, – опять улыбнулась она. – Что вас так удивило? – опять спросила Виктория.

– Да так, воспоминание, девушка у меня была, ее Ветой звали, сокращенно от Виолетты, Вета и Вита – очень похоже.

– Ну так она была, а я есть, – рассудительно сказала Вита, – и вообще – ни капельки не похоже. «Вето» по-латыни – запрет, а «вита» – жизнь, вы же знаете.

– Да, но я об этом никогда не задумывался. И правда: «вето» – запрет… Хм-м… Ну, ладно… А чего это ты – на «вы» опять? – спросил он в свою очередь. – Во время… ну-у… во время… когда мы… это… тогда – «ты», а после – «вы»?

Вита привела убедительный аргумент в пользу своего «вы». В нем, оказывается, не было ничего обидного для Саши, дело было не в том, что он намного старше, а в том, что ее подавляет авторитет, и только большое уважение к нему, как к творческой личности, не позволяет ей так быстро начать общаться на равных.

– Но ничего, – сказала она, – я скоро справлюсь.

– С уважением? – усмехнулся Саша.

– Нет, – опять пленительно покраснела Вита, – со смущением. Я до сих пор не могу поверить, что это со мной произошло и что я тут рядом с вами, да еще в постели.

Благодарная ласка Поэта в ответ на эти слова скоро переросла в новое возбуждение, и все продолжалось до утра, вперемежку с тихим лепетом, шепотом, щебетом птиц за окном, незатейливыми нежностями, шампанским и даже чтением новых стихов, которыми Шурец не мог не порадовать Вику (или все же лучше Виту – жизнь) на рассвете. Вита плакала. Короче, выражаясь языком возвышенным, занималась заря новой любви…

…будь она неладна, потому что в девять часов утра сильный напор отрезвляющего душа остудил горячий темперамент нашего героя и безжалостно пригнул к земле зелененький стебелек его едва пробившегося к свету чувства. Без ключа (видно, с замками у них никаких проблем не было) дверь Сашиного номера открылась, и на пороге спальни появились трое приветливых ребятишек в спортивных костюмах и со столь же спортивным телосложением.

– С добрым утром, дети, пора встава-а-ать, – с ласковой интонацией телеведущей программы «Спокойной ночи, малыши» вымолвил самый приветливый.

Но поскольку интенсивность ласк и прочего у «детей» ночью превысила их физические возможности, то усталость в конце концов взяла свое и повергла их в глубокий сон. Они не проснулись, мирно лежа в объятиях друг друга и не желая возвращаться к суровым жизненным реалиям. Другой спортсмен подошел к полигону необузданных страстей нашего героя и его новой избранницы. Беспардонно освободив Сашу из объятий возлюбленной, он стал пихать его кулаком в ухо и приговаривать: «Просыпайся давай, просыпайся, козел», не утруждая себя поисками нестандартного оскорбления.

– Жора, ну зачем так грубо, – сказал самый приветливый. – Мы с ним сначала по-хорошему поговорим, правда? – обратился он к уже проснувшемуся Шурцу, севшему на постели с видом ребенка, которому только что приснился страшный сон и он вот-вот готов заплакать. Вита все не просыпалась, и приветливый сказал:

– Тш-ш-ш, не буди девочку, ладно, пусть поспит, а мы пока побеседуем.

– А что вы тут делаете? – задал Шурец глупейший в данной ситуации вопрос, и спортсмен опять улыбнулся.

– Мы тут пончиками торгуем, в гостинице твоей. Не хочешь купить десяточек? – тепло и доброжелательно сказал нежданный гость, добавив в вопрос каплю яда, чтобы Саша наконец начинал понимать серьезность момента. – Давай, давай, вставай потихоньку, – он похлопал Сашу по плечу, – пижамку надевай или халатик, что у тебя там есть – и пойдем в соседнюю комнатку, а там мы тебе все разъясним. Ну, живее, Станиславский, – он опять похлопал Сашу теперь уже по щеке, но не больно, и все трое вышли в смежную комнату Сашиного полулюкса.

Саша двинулся в ванную за халатом, соображая по дороге, что приветливый спортсмен последней своей репликой обнаружил хотя бы поверхностное знакомство с историей русского театра, а это, в свою очередь, намекало на его вероятную интеллигентность и давало надежду, что бить не будут. И хотя пока не понимал за что, собственно, его могут бить, но опасность почувствовал. Главное – другое… Если гость назвал его Станиславским, значит, он знал, чем Саша тут, в Ижевске, занимается и, следовательно, это и явилось основной причиной визита. Саша вернулся в комнату, в которой за журнальным столиком в креслах расположилась команда спортсменов.