Плывун - Александр Житинский

Или скорого ответа

Не сворачивай на лето

Этот пыльный гобелен.

Знай, что я уже готов

Жить на шелковой подкладке,

Уважая все порядки

Карамельных городов.

1967

«Хорошие люди, читайте хорошие книги!..»

Хорошие люди, читайте хорошие книги!

На стертых страницах зеленый царит полумрак,

Там плещут моря, затеваются балы, интриги,

Крадется по городу серый с прожилками враг.

Там сразу не скажешь, какой из миров нереален.

Надейся на детство, а правду подскажет строка.

Почетному слову ты будешь слуга и хозяин —

Стесненным дыханьем свинцовая пыль дорога.

Когда буквоеды-филологи насмерть рубили

Священные рощи олив на библейских холмах,

И песни Гомера, покорные, словно рабыни,

Сгорали смешно и позорно у них на губах,

На каждое слово броню толстозадого смысла

Навешивал школьный заслуженный архиерей

И мелом стучал по доске, но не вышло, не вышло!

Посмейтесь над ним, покорители книжных морей!

И дрожь узнавания наивернейшего слова,

И собственный лепет без голоса, без пастуха

Испробуйте снова, счастливцы, испробуйте снова,

Пока острый глаз и пока перепонка туга!

1967

Чиновник

Не суди меня строго,

Я не царь, не герой.

В канцелярии Бога

Я чиновник простой.

Вот бреду я устало

Над невзрачной Невой,

Заморочен уставом,

Одурачен молвой.

Тень Петра и собора

Укрывает меня

От соблазна и спора

Уходящего дня.

Я, потомок и предок

Петербургских повес,

На Сенатской был предан,

На Дворцовой – воскрес.

Где-то скрыты пружины

Тех немыслимых лет.

Я не знаю причины,

Только вижу ответ.

Но темны и невнятны

Города и века,

Как чернильные пятна

На сукне сюртука.

1968

Стансы

По молодости лет не воевал,

Не странствовал, не плакал, не судился.

Свой век по-городскому куковал —

В квартирах пыль на лезвиях зеркал —

Опомнился – в окурок превратился.

Не важно, что мосты разведены,

Чугунные ворота на засове.

Не добежал до крепостной стены —

Мгновения за годы зачтены,

На флаге незаметна капля крови.

Куда вы делись, милые мои?

В Царицыне или под Перекопом?

Я опоздал. Закончились бои.

В живых остались только воробьи,

Вон за окном они дерутся скопом.

Тридцатый год цирюльнику служил,

На хищных птицах окровавив перья.

Тянули страхи из лаптей и жил,

И не было ни опыта, ни сил

Остановить поветрие поверья.

На черных тучах выросли кресты.

Я страх запомнил, не запомнив детства.

С сомнением на чайные мечты

История взирала с высоты

И строила преграды по соседству.

Из магазина запах колбасы.

Семейный быт налаживался прочно,

И Сталин улыбался мне в усы.

Кому же верить? Врут мои часы,—

Двадцатый век закончился досрочно.

Рыдайте! Век отходную поет.

Приобретайте новый холодильник!

Храните, как в сберкассе, старый лед,

А я на три столетия вперед

Перевожу поломанный будильник.

Когда наступит, – что там? новый быт? —

На всей Земле и даже на Аляске,

Мой сломанный будильник зазвонит,

Напомнив, торжествуя и навзрыд,

Все войны, революции и встряски.

1967

Ночной автобус Маленькая поэма

Глебу Семенову

Автобус вздрогнул и пошел,

Угрюмый, как таран.

Он разрезал ночной туман

Ножами острых фар.

Вот вдалеке возник пожар:

Медлительный закат

Бросал насторожённый взгляд

На дальние поля.

Лежала стылая земля,

Продутая насквозь.

Мы с ней так долго были врозь,

Что я забыл язык.

И голос сник, и глаз отвык

От серых деревень,

Бросающих косую тень

Почти за край небес.

Невидимый и мрачный лес,

Клонящий в сон мотор

Меня втянули в разговор,

Намеченный едва.

Блестела редкая трава

За световой стеной,

Посапывал сосед ночной

На жалобный манер.

Откуда взялся тот размер,

Которым говорю?

Губить вечернюю зарю

Поможет странный ямб,

Хромающий при свете ламп,

Как пьяный инвалид, —

Кривая тень его летит,

Перемещаясь вбок.

Печален родины урок,

Ночной тревожный гул.

И ты, покуда не уснул,

Все голову ломай.

Автобус мчится на Валдай,

Ямщик припал к рулю,

И те, которых я люблю,

Покинули меня.

Что было ясным в свете дня,

Обманчиво-простым,

Тяжелым воздухом густым

Мне сдавливает грудь.

Куда лежит незримый путь?

Кто караулит нас?

Еще один огонь погас,

Последний, может быть.

Но надо жить, и надо плыть

Среди кромешной тьмы,

Спешить от лета до зимы,

До старости – туда,

Где светит дикая звезда

Над родиной моей…

Нет, не туда, еще левей,

Еще больней, еще…

Соседа вечное плечо,

Его могучий сон

Напоминают: есть резон

Послушать голоса.

Когда слипаются глаза,

Когда покой и тишь,

Не спать, не спать, а слушать лишь

Души неясный звук.

И я не знал душевных мук

И спал беспечным сном…

Вот промелькнул аэродром:

Огромный бензовоз

В огнях посадочных полос,

Тревожащих лицо,

Как мамонт, загнанный в кольцо,

От ярости дрожал…

И я не жил еще – бежал,

Блистательный спортсмен,

Еще готов был на размен

И сердца, и ума,

Еще как будто ждал письма,

В котором некий бог

Уведомить меня бы мог,

Что вот я – победил.

Но триста лошадиных сил

Хрипели в глубине,

Деревни спали в стороне

И ночь была сильна.

Лежала целая страна,

Храня слепой покой,

Но не дотронуться рукой

И не остановить.

Летим, плывем… «Куда ж нам плыть?»

Неслышимы никем.

В нагроможденье вечных тем

И вечных неустройств.

Душа полна ненужных свойств,

Сосед мой крепко спит,

Но тот, кто Богом не забыт,

Не должен век смежать…

Еще не утро, но дышать

Приятно самому.

Прилежно рассекая тьму,

Увидеть робкий свет.

Автобус встречный сотню лет

Оставил позади,

А ты оставил боль в груди,

И значит, – уцелел…

Встречай рассвет! Немного дел

Достойных, чтобы жить,

Спешить, и память ворошить,

И выживать с трудом.

Но если пересохшим ртом

Не повторять слова,

То потеряешь все права

На завтра, на потом.

Август 1970 г.

Происшествие

В ночном трамвае умер человек.

Он, словно тень, без крика или стона

Упал в проходе, не сомкнувши век,

Прижав щекой ребристый пол вагона.

И вот, когда он замер, не дыша,

И равнодушно вытянулось тело,

Его душа тихонько, не спеша

В открытое окошко улетела.

Она была невидима тому,

Кто наблюдал за внешностью явленья,

Кто видел только смерть и потому

Расценивал все с этой точки зренья.

На самом деле было все не так:

Тот человек нелепо не валился,

Трамвай не встал, и не звенел пятак,

Который из кармана покатился.

Подробности тут были ни к чему,

Они изрядно портили картину.

И мало кто завидовал ему,

Вступившему в иную половину.

Его душа существенна была.

Она одна в тот миг существовала.

Расправив два невидимых крыла,

Она уже над городом витала

И видела встающие из тьмы

Тьмы будущих и прошлых поколений,

Всех тех, кого пока не видим мы,

Живя по эту сторону явлений.

1971

У Петропавловки

У Петропавловки, где важно ходит птица,

Поваленное дерево лежит.

Вода у берега легонько шевелится,

И отраженный город шевелится,

Сто раз на дню меняя лица,

Пока прозрачный свет от облаков бежит,

Горячим солнцем заливает шпили

И долго в них, расплавленный, дрожит.

Скажи, мы здесь уже когда-то были?

По льдистым берегам бродили

И слушали вороний гам?

Наверно, это вечность нас задела

Своим крылом. Чего она хотела?

И эта льдинка, что к твоим ногам,

Задумчивая, подплыла и ткнулась —

Она не берега, она души коснулась,

Чтоб навсегда растаять там.

Живи, апрельский день, не умирая!

Еще и не весна – скорей, намек

На теплый солнечный денек,

Когда, пригревшись, рядом на пенек

Присядем мы, о прошлом вспоминая

И наблюдая птицу на лету.

Когда увидим в середине мая

Поваленное дерево в цвету.

1971

«Предчувствие любви прекрасней, чем любовь…»

Предчувствие любви прекрасней, чем любовь.

В нем нет упрека,

Нет шелухи ненужных слов

И повторения урока.

Что там случится? Камень и вода,

Да ночи перстенек мерцает.

Предчувствия знакомая звезда

Горит, смеется, тает…

Ты так свободен в мыслях, что порой

Чужой переиначиваешь опыт,

И сердце, увлеченное игрой,

Заранее воспоминанья копит.

И видит улицу и дом,

В котором на ночь окна тушат,

Где лестницы имеют уши,

И двери отпираются тайком.

1971

«За окном дожди грибные…»

За окном дожди грибные

Утром, вечером и днем.