Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

У древних евреев черная магия ограничивалась призыванием призраков отрицательного света, Аобот, אוֹבוֹת, которое Моисей строго воспретил. Изощренное же колдовство проникает в Израиль сравнительно поздно.

Но финикийцы и аккадцы проявляют себя более искушенными в преступных действиях, и Франсуа Ленорман сообщает нам множество характерных подробностей об аккадской некромантии: в многочисленных памятниках, которые он комментирует, можно видеть, что теурга очень четко отличали от колдуна, которого клеймили именем злого человека. Порча называлась работощ заклинания — словом; а приворотные зелья — смертельной вещью[251].

Мы упомянем лишь для справки о существовании злых магов в других странах Востока. Дело не в том, что они там редко встречаются или их влияние незначительно; но за исключением Цейлона, где Шиваизм, выродившийся в колдовство (как это обычно случается со всеми мертвыми культами), ведет страшную войну с буддизмом, победившей религией, восточные колдуны лишены особых отличительных черт; все они, очевидно, сделаны по одному и тому же «шаблону».

Впрочем, существует недоразумение, которое могло бы прояснить только очень четкое перо, смешение, привычное для всех историков восточных нравов, которое рассказчики о путешествиях — миссионеры или официальные исследователи — по-видимому, стараются увековечить. По этому деликатному вопросу они наперебой громоздят лаконичные нелепости. Идет ли речь о современных повествованиях или о документах более отдаленной эпохи, историки или рассказчики охотно говорят о магии; но они обозначают одним и тем же существительным и снабжают одним и тем же эпитетом посвященного теурга святилищ и некроманта низшего ранга, искусство которого, обесчещенное преступными, мрачными деяниями, вовсе не противоречит наиболее вульгарным приемам фокусника.

Ведь первые признаки черной магии — их тайный и антижреческий характер, и самые подозрительные обряды не могут быть признаны колдовством, если они совершаются среди бела дня жрецами какой-либо религии перед собранием верующих.

Тем не менее, можно отыскать обстоятельства, смягчающие ошибку этнографов. Эти писатели не идут дальше времени, называемого «историческим», когда остались многочисленные осколки древнего религиозного синтеза, всё более и более дробящегося, Политеизм, не осознаваемый своими ярыми приверженцами и даже жрецами, скрывал от их глаз кафолическую скинию Единства. Несомненно, что в те времена — особенно вокруг алтарей, посвященных богам аналитического и частного характера — публичный культ состоял из множества церемоний, характер которых может по праву показаться мрачным. Человеческие жертвоприношения, если взять только один знаменательный пример, были почти повсеместно освящены и узаконены жреческим символизмом, уже давно материализовавшимся, который развращенные или продажные жрецы всегда старались поддерживать на уровне своих страстей и вожделений — одним словом, своих крупных или мелких интересов.

С давних пор раздробленная схизмой, ересью и политическими распрями, теократическая конфедерация Овна прекратила свое существование; лишь несколько стран-обломков этой обширной религиозной империи оставались верны цельному учению, равно как и традиционному культу. Они по-прежнему противостояли, окаменевшие в своей незыблемой ортодоксии, приливу беззакония и развращенности, поднимавшемуся вокруг них всё более угрожающими волнами. Но во всех других местах свежеиспеченные автократии, исполненные таких разногласий, что они не могли присвоить себе новых законов, обычаев и ритуалов, договорились, по крайней мере, ввести в свой общественный обиход и снабдить религиозной санкцией омерзительный принцип человеческой крови, проливаемой человеком ради божества.

Действительно, хотя и смутно раскрывая глубокий упадок эзотеризма (тщетно монополизированного схизматическими святилищами), этот нечестивый и святотатственный ритуал демонстрировал Великий Аркан, отныне не понимаемый в одном из своих самых возвышенных следствий: неизреченном тождестве Великого Адама и Божественного Слова, или, если хотите, человеческого синтеза в Боге, для которого Универсальный Человек[252] служит первым внешним проявлением, первым развитием исключительно сверхчувственного порядка.

Таким образом, если мы вступим в Цикл Ассура, эту проклятую эпоху, антиобщественной эмблемой которой вновь становится Зодиакальный Телец, после того как он служил много веков назад астрономическим иероглифом Цикла Бхарата[253], то обнаружим, что человеческое жертвоприношение было введено жречеством на всех широтах.

От Индии, где Кали и Шива еще и сегодня требуют своей кровавой дани, до различных финикийских государств, где утробы чудовищных Рутремов и гигантских Молохов поглощали в урочное время очередные партии человеческих жертв; до Кельтиды, где друидессы Тора и Тевтада нагромождали на мистический дольмен гекатомбы из героев; и у греко-латинских народов: от Эллады, принесшей в жертву Ифигению и выплачивавшей ежегодный «оброк» критскому монстру лучшими афинскими эфебами и девственницами; до цезаристского Рима, клавшего под сакральный нож галльских пленников, — сплошные потоки человеческой крови на алтарях всех народов.

Израиль также не избегнул этого нечестивого обычая, и, как насмешливо отмечает автор «Науки духов»[254], «Бог евреев жаждал крови царей, и Иешуа приносил ему гекатомбы из побежденных монархов. Иеффай принес в жертву свою дочь, а Самуил разрубил на куски царя Агага на сакральном камне в Галгале… (стр. 218). Молох отличался от Иеговы лишь недостатком ортодоксии, и у Бога Иеффая были мистерии, подобные мистериям Бела (стр. 222)». Мы добавим также, не останавливаясь на этом слишком долго, чтобы не допустить бестактности, что аутодафе римско-католической Святой Инквизиции представляли некоторые черты сходства с идолом карфагенян, раскаленная бронзовая утроба которого вечно жаждала плоти и крови.

Но, возвращаясь к древним культам, мы воздержимся от подробного описания жреческих, в сущности, обрядов, которые, следовательно, никоим образом нельзя назвать колдовством как таковым. Вы могли встретить в другом месте, в предыдущей главе (Дьявол), беглый обзор этих мрачных божеств; ведь если человек, который, с согласия введенного в заблуждение народа, приносит в жертву своего ближнего на алтаре какого-либо идола, является жрецом, а не колдуном, то именно в этих идолах, в честь которых по религиозному обряду проливается вся эта кровь, следует видеть подлинные воплощения неопределенного и ужасного призрака, обычно называемого Сатаной.

Впрочем, ошибочно было бы полагать, что в эти века, когда у открытой религии были ритуалы, столь близкие к некромантии, некроманты оставались без работы. Между святилищем с золотыми канделябрами и сводчатой пещерой с черными свечами — постоянная вражда; иерофанты и колдуны всегда враждовали между собой, совершая зачастую родственные деяния.

В Греции адепты Гоэтии держали лавки с волшебными снадобьями. Одно зелье вызывало любовь, а другое — смерть; вот уж воистину, тайная связь тесно соединяет эти два суровых божества, верховных посредниц между Относительным и Абсолютным, конечным и бесконечным — между человеком и Богом!.. Тысячи суеверий азиатского, и в частности фригийского, происхождения прижились под ясным небом Эллады. Офиогены с Геллеспонта, видимо, унаследовали от какого-то инфернального Орфея и обучили свою школу искусству околдовывать самых отталкивающих и самых страшных тварей: жаб и гадюк, аспидов и нетопырей.

Сама поэзия впитала в себя эту заразу: Эрато сделалась колдуньей. Не происходит ли слово Charme (фр., «чары»; «шарм») от Carmen (лат., «песня»; «стихи»), a Incanter (фр., «заклинать») — от Cantus (лат., «пение»)?.. Ведь заклинания фессалийских женщин, искусно смешивавших в честь трехликой Гекаты коварные соки с отравленными речами, вошли в легенду:

Злосчастные цветы с величественной статью,Вы в черной проросли и проклятой ночиПод хищною звездой, в чудовищном объятье.

И к вашим именам утеряны ключиС тех древних пор, когда о вашей грозной силеЗаконы мудрецу велели: «Умолчи!»

Но Колхов тайный сказ и Египтян открыли,Под сенью кровяной и мертвенной Луны,Ваш корень — и волхвам находку подарили.

И, смешивая сок пьянящей беленыИ лимфу мертвую при жизни белой кости,Читали нараспев заклятья колдуны,

Готовя по ночам те зелья на погосте,Что целомудрия лишали юных дев,Вдруг оставлявших стыд и обнажавших устья…[255]

Кто не знает ионийских легенд: какие чудесные метаморфозы совершались при звуках голоса волшебниц, и как их поэмы — если воспользоваться выражением г-на Роллина — фантомизировали всю Натуру! Мистические лампы зажигались в углах треугольников и в местах погребений; и тогда из могил выходили бледные полчища призраков, облачаясь в заемные тела, дабы сеять ужас. Вампиры (ставшие ныне Бруколаками) прятались в альковах, чтобы ровно в полночь высасывать кровь и силу людей — sanguinem et robur… Наконец, ошибочно было бы думать, будто изобретение Волка-оборотня приходится на средние века. Аикантропия была в те времена столь же обыденным явлением, и ее, возможно, еще больше страшились, чем в XV веке нашей эры.