Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

Пусть этот пример, взятый у колдунов нашего времени — «кавалеров» Оккультизма и «теноров» Тайны[240], канатоходцев невидимой веревки, полишинелей во фраках, бечевка которых не видна, — пусть этот пример не отвлечет нас от легендарного колдуна, нечестивого и страшного парии средних веков и Возрождения: фанатичного и ограниченного, робкого, как все подозрительные люди, и дерзкого, как все загнанные трусы.

Между современными колдунами, этими бахвалами, обязанными проводить публичные сеансы, и былыми виновниками колдовских чар существует один пункт сходства и один пункт различия. Равно бессознательные марионетки Агента, который они якобы покорили, и те, и другие твердо верят в духовные сущности; но если медиум, убежденный в существовании развоплощепностей, упорно отрицает Сатану, то колдун, наоборот, всеми силами своего существа верит в могущество Князя Тьмы и в ужасную реальность его покровительства.

Да о чем я говорю?.. Рассматривая его в привычной для него обстановке (окружающая жизнь XVI–XVII веков), мы видим, как он составляет договор по всей форме.

Этот договор с Духом — вовсе не предмет для мистификации или устрашения зевак; это контракт, составленный колдуном с кропотливой тщательностью и беспримерной убежденностью, а также с риском для собственной жизни: обнаружения одного этого документа было достаточно для того, чтобы обосновать его смерть на костре после самых чудовищных пыток.

Мы еще вернемся к этим договорам, когда будем говорить о процессах колдунов; не станем предвосхищать события. Приберегая, к тому же, для книги II — насколько это в наших силах — всё, что напоминает научное объяснение, мы бросим еще беглый взгляд наличность вульгарного колдуна, этого «вечного Жида» оккультного преступления[241], часто преследуемого от одного логова до другого и убегавшего из одного изгнания в другое; он скользил, словно тень, по пустынным местам, бормоча непонятные слова, и бегающими, блуждающими глазами метал повсюду оцепенелые взгляды, отягченные злобой либо ужасом…

Но он не всегда подвергается опасности. Порой он становится протеже сильных мира сего, и предание показывает его нам также с высоко поднятой головой, важно расхаживающим в одиозном и гротескном наряде своей самодовольной никчемности: по этим последним признакам нам даже проще будет узнать и изобличить его под всеми его личинами. Ведь он — Протей и меняется сообразно с эпохой и со средой; но сатанинская печать остается неизгладимой у него на челе.

Поскольку Сатана мог быть, как мы уже, кажется, говорили, лишь прототипом небытия и злобной суетности, из этого следует, что клеймо его владычества, отпечаток его присутствия, одним словом, его моральная сигнатура неизбежно представляет все отличительные знаки небытия, убожества и зависти.

Этот тройной критерий безошибочен. Читатель сам сможет в этом убедиться в главе VI: целиком посвященная описанию колдуна в его современном воплощении (так сильно отличающемся по форме от того, каким он представал встарь), эта глава никого не удивит; и, столкнувшись лицом к лицу с друзьями Беельзебута, в блузе или во фраке, всякий, благодаря этому описанию примет, несомненно, без колебаний узнает их.

В действительности, во всех странах и во все века зло проявляется почти в неизменном виде: заблуждение духа, извращение души и осквернение тела — одни и те же безумства, страсти и пороки, и, как сказал где-то Элифас Леви, «Дух тьмы не очень-то изобретателен».

Но черные маги встречаются на протяжении всей истории народов, и мы с большим трудом могли бы назвать эпоху или страну, которую пощадил бы такого рода бич.

Изучите анналы древности: ни одного писателя, который не свидетельствовал бы об их существовании и об ужасе, охватывавшем людей при их приближении. Отцы Церкви наперебой заявляют, что первые века христианской эры были наводнены ими.

Если же мы обратимся к средневековым хроникам, то увидим, что Европа кишела ими, отличавшимися ужасающей плодовитостью, свойственной проклятым родам.

Они были «ларвами» этих долгих сумерек… Подобно стрекозам на наших прудах, рожденным из водяного пара под воздействием солнечных лучей, они, похоже, родились из сгущения тьмы над испарениями пролитой крови.

Но они не были, увы, простыми фантомами, поскольку великая заря Возрождения их отнюдь не рассеяла. Они обладали слишком грозной реальностью. Вместо того, чтобы уменьшаться, их число росло изо дня в день: беспощадное усердие судьи соревновалось лишь с порочной хитростью злодея, и, всегда вынося смертные приговоры, процессы по колдовству не оставляли без работы ни судью, ни прокурора, ни палача.

Так мы подходим к середине XVIII столетия!.. В эту самую эпоху, когда пытки были упразднены и некроманты не рисковали столкнуться с правосудием, за исключением каких-нибудь безобидных преследований за мошенничество или бродяжничество, была совершена серьезная ошибка — утверждалось, что их зловещее потомство вымерло.

Существо гибридное, почти всегда злобное и глупое, колдун обнаруживает лишь в порядке исключения интеллект, уже наполовину впавший в фанатизм. Изобретательный, благодаря инстинкту, в самых неслыханных переодеваниях, он меняет внешний вид, обычаи и язык. Мы встречаем его под блузой крестьянина, под сюртуком врача и — почти столь же широко распространенного и, добавлю от себя, возможно, еще более опасного в своем новом качестве — увы, под рясой священника! Это вопрос статистики; впрочем, так было во все времена. Подобно тому, как медики составляют самый серьезный процент опиофагов и им подобных, точно так же и по аналогичным причинам армия Сатаны всегда набирается преимущественно среди духовенства. Это сопоставление остается весьма занимательным, а проверка — легкой, как с одной, так и с другой стороны.

Я повторяю: никогда еще колдуны не были более дерзкими и зловредными, чем в нашу эпоху, отрицающую их существование.

Возможно, есть некоторое мужество в том, чтобы напасть с поднятым забралом на наиболее почтительно принимаемые предрассудки: но я подкреплю свои утверждения примерами; я докажу их с помощью фактов; наконец, я объясню их, обнародовав одну оригинальную и непризнанную доктрину, посредницу между вольным рассудком и народными установлениями, примиряющими самую недоверчивую науку с самыми величественными традициями.

Колдуны, как я уже сказал, были во все времена и на всех широтах.

Возвращаясь к самой далекой цивилизации — так смутно обрисовывающейся в тумане прошлого, что все документы о ней, собранные исследователями, уместились бы на половине страницы, — мы всё же знаем, что у Атлантов, континент которых затонул в результате беспримерного в мировой истории катаклизма более девяти тысяч лет до нашей эры[242], были свои прорицатели и колдуны.

В Индии всегда были известны колдуны; но вначале они утаивали свою злобу и скрывали свои неописуемые обряды, с которыми не могли мириться мудрецы — преемники великого теократа Рама. Они начали проявлять себя на полуострове лишь в то время, когда, тайно подтачиваемое брожением неминуемого раскола, синархическое Государство незаметно клонилось к своему упадку.

Что же касается современных индусов, то они снизошли до последних ступеней суеверия: чародей служит у них одновременно оракулом, магнетизером, экзорцистом, бродячим акробатом и нищим. Это, прежде всего, Факиры и даже некоторые жрецы низшего ранга (Пурохиты), затем аскеты и монахи, собирающие пожертвования: все они соперничают друг с другом в притворстве и производят удивительные феномены с помощью мантр[243] и призывания Питри[244]. В интересных произведениях Луи Жаколлио — в частности, «Спиритизм в Индии» и «Сыны Божии» — можно найти многочисленные и неожиданные подробности о людях такого типа. Им повсюду обеспечено восхищение и почитание деревенских жителей. Брамины-пандиты[245] и посвященные в Высшую Доктрину: Двиджа[246] и настоящие Йоги[247], Чет и Шабероны[248] остаются чуть ли не единственными на полуострове, кто полностью избежал этой нравственной скверны; если же мы покинем жреческую касту, то едва ли несколько Раджей да элита Кшатриев[249] составят исключение[250].

У древних евреев черная магия ограничивалась призыванием призраков отрицательного света, Аобот, אוֹבוֹת, которое Моисей строго воспретил. Изощренное же колдовство проникает в Израиль сравнительно поздно.