Обнаженная - Висенте Бласко-Ибаньес

Реновалесъ равнодушно пожалъ плечами. Что ему за дѣло до такой ерунды? Друзья долго молчали. Затѣмъ маэстро задумчиво и грустно поднялъ вдругъ голову, какъ-будто принялъ внезапно какоето рѣшеніе.

– Что ты полагаешь объ этихъ портретахъ, Пепе? – спросилъ онъ тревожнымъ тономъ. – Похожа она? He ошибся ли я, когда работалъ надъ ними? He видѣлъли я ее тогда въ невѣрномъ свѣтѣ?

Котонеръ расхохотался. Маэстро, и правда, не въ своемъ умѣ. Что это за вопросы! Портреты Хосефины были великолѣпны, какъ всякая работа его кисти. Но Реновалесъ настаивалъ на своемъ, томясь тяжелымъ сомнѣніемъ. Онъ желалъ знать, была-ли похожа Хосефина на этихъ портретахъ.

– Она какъ живая, – сказалъ старый неудачникъ. – Ты же знаешь, голубчикъ, что твое творчество особенно отличается точностью воспроизведенія жизни.

Онъ говорилъ твердымъ голосомъ, но въ душѣ его шевелилось сомнѣніе. Да, Хосефина была похожа на этихъ картинахъ, но на лицѣ ея лежалъ отпечатокъ чего-то особеннаго, идеальнаго. Черты ея лица были взяты изъ жизни, но облагорожены внутреннимъ свѣтомъ. Котонеръ всегда видѣлъ этотъ недостатокъ въ портретахъ, но промолчалъ.

– А была-ли она дѣйствительно красива? – настаивалъ маэстро. – Какого ты мнѣнія о ней, какъ о человѣкѣ? Скажи, Пепе… не стѣсняйся. Странное дѣло, но я не помню хорошенько, какъ она выглядѣла.

Котонеръ пришелъ въ недоумѣніе отъ этихъ вопросовъ и отвѣтилъ нѣсколько смущенно. Какъ сказать? Хосефина была очень добра, настоящій ангелъ; онъ всегда вспоминалъ о ней съ благодарностью и плакалъ по ней послѣ смерти, какъ по матери, несмотря на то, что она безъ малаго годилась ему въ дочери. При жизни она была всегда очень заботлива и внимательна къ нему, старому неудачнику.

– Я спрашиваю тебя не объ этомъ, – прервалъ его маэстро. – Я желаю знать, находилъ-ли ты ее красивою, была-ли она дѣйствительно хороша собою?

– Это да, – заявилъ Котонеръ рѣшительнымъ тономъ. – Она была красива… или вѣрнѣе, симпатична. Передъ смертью оиа подурнѣла немного. Оно и понятно… болѣзнь. Въ общемъ это былъ ангелъ.

Слова друга успокоили маэстро, и онъ долго не отрывалъ глазъ отъ своихъ произведеній.

– Да, она была очень хороша, – произнесъ онъ медленно, не отводя взгляда съ картинъ. – Теперь я признаю это, теперь я вижу ее лучше. Какъ странно, Пепе! Мнѣ кажется, будто я встрѣчаюсь сегодня съ Хосефиною послѣ долгаго путешествія. Я забылъ ее, я не помнилъ даже хорошенько ея лица.

Они снова помолчали, и снова маэстро обратился къ другу съ тревожнымъ вопросомъ.

– А любила она меня? Какъ ты полагаешь, любила она меня дѣйствительно? Неужели, правда, любовь дѣлала ее иногда такою странною?

Ha этотъ разъ Котонеръ могъ отвѣтить безъ колебаній, не то, что на предыдущіе вопросы.

– Любила-ли она тебя?.. До безумія, Маріано! Какъ ни одинъ человѣкъ не былъ любимъ на свѣтѣ! Все, что бывало между вами, происходило лишь отъ ревности, отъ избытка любви. Я знаю это лучше, чѣмъ кто-либо. Къ добрымъ друзьямъ, которые постоянно забѣгаютъ въ домъ, какъ старыя собаки, женщины относятся съ искреннимъ довѣріемъ и говорятъ имъ разныя вещи, о которыхъ не знаютъ мужья… Повѣрь мнѣ, Маріано: никто не полюбитъ тебя впредь такъ, какъ она. Ваши ссоры были лишь облаками, которыя быстро разсѣивались. Я убѣжденъ, что ты даже не пешнишь о нихъ. Что было прочно у васъ, такъ это именно любовь ея къ тебѣ. Я знаю это твердо. Знай, что она разсказывала мнѣ все рѣшительно, что я былъ единственный, кого она могла выносить послѣднее время передъ смертью.

Реновалесъ былъ, повидимому, доволенъ и встрѣтилъ эти слова друга радостнымъ взглядомъ.

Подъ вечеръ они вышли вдвоемъ погулять, направляясь къ центру Мадрида. Реновалесъ говорилъ о своей молодости, о жизни въ Римѣ, и вспоминалъ знаменитую коллекцію папскихъ портретовъ, писанныхъ Котонеромъ. Въ памяти его ясно сохранились разныя шутовскія продѣлки художниковъ, шумныя празднества, и, когда онъ вторично пріѣхалъ въ Римъ уже женатымъ, тпріятные вечера наединѣ съ Хосефиной въ маленькой, привѣтливой столовой въ квартиркѣ на улицѣ Маргутта; иногда приходилъ и старый неудачникъ съ товарищами по профессіи, чтобы выпить чашку чаю съ молодыми супругами. Начинались громкіе споры объ искусствѣ, вызывавшіе жалобы сосѣднихъ жильцовъ, а она, его Хосефина, не привыкшая еще къ роли хозяйки дома, безъ матери, одна среди мужчинъ, робко улыбалась всѣмъ, находя страшныхъ товарищей мужа, лохматыхъ, точно разбойники на большой дорогѣ, но наивныхъ и простодушныхъ, какъ дѣти, весьма симпатичными и интересными людьми.

– Хорошія то были времена, Пепе!.. Молодость цѣнишь только, когда она прошла.

Идя прямо, куда глаза глядятъ, пріятели увлеклись разговоромъ и дошли до Пуэрта дель Соль. Стало уже темно. Электрическіе фонари были всюду зажжены, и окна бросали на тротуары яркія пятна свѣта.

Котонеръ взглянулъ на часы на зданіи Министерства.

Развѣ маэстро не шелъ въ этотъ день обѣдать къ графинѣ де-Альберка?

Реновалесъ какъ-бы очнулся отъ забытья. Да, его ждутъ тамъ, слѣдовало-бы пойти… Но онъ не пойдетъ. Котонеръ неодобрительно поглядѣлъ на него; презрительное отношеніе къ чужому обѣду было въ глазахъ стараго паразита тяжелымъ проступкомъ.

Художникъ былъ не въ силахъ провести вечеръ въ обществѣ Кончи и ея мужа. Графиня вызывала въ немъ нѣкоторое отвращеніе, онъ чувствовалъ себя способнымъ грубо огтолкнуть дерзко и непрерывно пристававшую къ нему женщину и разсказать все мужу въ порывѣ откровенности. Эта жизнь втроемъ, въ которой графиня видѣла высшее счастье, была теперь въ глазахъ художника позоромъ и гадкою измѣною.

– Она невыносима, – сказалъ онъ, замѣтивъ изумленіе друга. – Я еле выношу ее. Пристаетъ, какъ кленовый листъ.

Реновалесъ ни разу не говорилъ еще съ Котонеромъ о своей связи съ графинею де Альберка, но тотъ и самъ понималъ, въ чемъ дѣло, и не нуждался въ объясненіяхъ.

– Но, вѣдь, она очень красива, Маріано, – сказалъ онъ. – Она – великая женщина. Ты знаешь, что я ставлю ее очень высоко. Вотъ кто могъ-бы послужить тебѣ моделью для картины съ Фриною.

Маэстро отвѣтилъ на невѣжество друга презрительнымъ взглядомъ. Ему хотѣлось унизить, опорочить графиню и оправдать этимъ свое равнодушіе.

– У нея только внѣшность хороша… лицо и фигура.

И наклонившись къ другу, онъ сказалъ ему тихимъ и серьезнымъ голосомъ, точно открывалъ тайну величайшаго преступленія:

– У нея острыя колѣни… Въ тѣлѣ ничего нѣтъ красиваго.

Котонеръ расхохотался, какъ старый сатиръ, и пришелъ въ восторгъ. Онъ велъ цѣломудренный образъ жизни и былъ счастливъ узнать тайные недостатки красавицы, которая была недостижима для него.

Маэстро не пожелалъ разставаться съ другомъ. Онъ нуждался въ его обществѣ и глядѣлъ на него съ нѣжностью и симпатіею, такъ какъ онъ напоминалъ ему чѣмъ-то Хосефину. Никто не зналъ ея такъ хорошо, какъ этотъ вѣрный другъ. Въ минуту грусти она довѣряла ему всѣ свои горести. Когда она выходила изъ себя отъ нервнаго раздраженія, отъ нѣсколькихъ словъ этого простодушнаго человѣка кризисъ разрѣшался моремъ слезъ. Съ кѣмъ ему и говорить о покойной, какъ не съ Котонеромъ?

– Пообѣдаемъ вмѣстѣ, Пепе. Пойдемъ въ итальянскій ресторанъ и закатимъ римскій банкетъ съ ravioli, picatta, какъ захочешь, и запьемъ одною или двумя бутылочками Chianti – сколько выпьешь. А на послѣдокъ выпьемъ пѣнистаго Asti. Оно вкуснѣе шампанскаго. Согласенъ, дружище?

Они взялись подъ руку и пошли дальше съ высоко поднятою головой и улыбкою на губахъ, словно два молоденькихъ, начинающихъ художника, которые отправляются праздновать продажу картины вкуснымъ обѣдомъ и вознаградить себя разокъ за тяжелую нужду.

Реновалесъ углубился въ свои воспоминанія, изливая ихъ въ бурномъ потокѣ словъ. Онъ говорилъ теперь объ одномъ ресторанѣ въ маленькой улицѣ въ Римѣ, сейчасъ за статуей Паскуино, недалеко отъ Governo Vecchio. Это былъ простой трактирчикъ, содержавшійся бывшимъ поваромъ одного кардинала. Атмосфера въ немъ царила почти такая, какъ въ церкви. Вѣшалки въ прихожей были всегда заняты шляпами художниковъ. Веселый смѣхъ молодежи дѣйствовалъ не особенно пріятно на постоянную публику ресторана – священниковъ изъ папской канцеляріи или пріѣхавшихъ на время въ Римъ, чтобы выхлопотать повышеніе по службѣ, и разныхъ адвокатишекъ въ засаленныхъ сюртукахъ, которые приходили съ кипами бумагъ изъ сосѣдняго Министерства Юстиціи.

– Какія тамъ были макароны! Помнишь, Пепе? Какъ любила ихъ бѣдная Хосефина!

По вечерамъ они приходили въ этотъ ресторанчикъ веселою гурьбою. Хосефина шла съ мужемъ подъ руку, а кругомъ нихъ добрые друзья, восторгавшіеся молодымъ художникомъ. Хосефина обожала тайны кулинарнаго искусства, традиціонные секреты роскошнаго стола князей церкви, вышедшихъ на улицу и являвшихся сюда въ маленькую залу со сводами. На бѣлой скатерти сверкало янтарное вино изъ Орвіето въ пузатыхъ бутылкахъ съ узкимъ горлышкомъ – густая, золотистая, монастырски сладкая жидкость. Этотъ напитокъ древнихъ папъ жегъ внутренности, какъ огонь, и не разъ кружилъ головы, покрытыя тіарами.