Полет мотылька - Алексей Калугин

Войдя в пустую умывальню, Геннадий Павлович прикрыл за собой дверь, сделал два шага вперед и огляделся по сторонам. В мутном треснувшем зеркале он увидел свое отражение – выражение лица было крайне неуверенным и несколько растерянным. В самом деле, а что, если Марина не придет? Почему-то прежде такая мысль не возникла. Но все же, если вдруг? Что ему делать здесь одному? Геннадий Павлович снова огляделся. Стены умывальни были выкрашены грязно-зеленой масляной краской, пол покрыт коричневатой, местами выщербленной плиткой, потолок, давно не беленный, напоминал творение художника-абстракциониста, чье имя кануло в Лету. Стекла окна были до половины замазаны белилами, из-за чего свет в помещении был приглушен. Только сейчас, впервые за много лет, Геннадий Павлович подумал, что это помещение похоже на прозекторскую. Мысль была крайне неприятной и, если дать ей развиться, могла бог знает куда завести. Геннадию Павловичу заранее сделалось не по себе – неприятно было ощущать себя объектом анатомических исследований, зная, что ты пока еще жив. Право же, Геннадий Павлович и сам не смог бы объяснить, что удержало его от того, чтобы не рвануть тотчас же к выходу. Может быть, мысль о том, что почувствует Марина, если придет в эту страшную комнату и, не застав его, останется совсем одна? А может быть, он все же надеялся на то, что Марина скажет ему нечто такое, от чего все в душе перевернется? Как бы там ни было, Геннадий Павлович решил задержаться в умывальне еще на пару минут. Но не больше! В конце концов, Марина сама четко обозначила время и место встречи.

А ждать больше и не пришлось. Как и десять минут назад в комнате Калихина, Марина скользнула в щелку чуть приоткрытой двери, настолько узкую, что в нее, казалось, и кошка не пролезет, и остановилась, прижавшись спиной к двери. Геннадий Павлович хотел было улыбнуться ей, но не смог. Марина была сама на себя не похожа. Как ни старался Геннадий Павлович, он никак не мог уловить выражение ее лица, которое постоянно менялось, словно восковая маска, оплывающая на жарком солнце.

– Марина…

Девушка подняла руку, обратив в сторону Геннадия Павловича раскрытую ладонь, – жест был похож на тот, что используют, когда хотят сказать: не приближайся ко мне!

Геннадий Павлович замер на месте.

– Погасите свет, – прошептали губы Марины.

Геннадий Павлович удивленно посмотрел наверх. Ни одна из трубок люминесцентных ламп под потолком не горела. Не зная, что сказать, Геннадий Павлович приложил обе руки к груди и подался вперед.

– Не надо! – взмахнула рукой Марина. – Я все поняла… Давайте отойдем к окну.

Оттолкнувшись обеими руками от двери, Марина быстрой, неуверенной походкой направилась к окну. Она шла, широко расставляя ноги и разведя руки в стороны, как будто боялась потерять равновесие. Но когда Геннадий Павлович хотел поддержать ее, она снова вскинула руку в предостерегающем жесте. Дойдя до окна, Марина обеими руками оперлась о широкий подоконник и наклонила голову – со стороны могло показаться, что ей дурно.

Геннадий Павлович еще не успел решить, как ему поступить, когда девушка неожиданно обернулась. Снова на него смотрело лицо, которое он так хорошо знал.

– Простите, Геннадий Павлович, – чуть смущенно улыбнулась Марина. – Я понимаю, что это выглядело странно…

– Нет-нет! – протестующе взмахнул рукой Калихин. – Все в порядке! Ничего не произошло!

Улыбка Марины сделалась грустной.

– Хотелось бы в это верить.

Приподнявшись на цыпочках, девушка присела на край широкого подоконника.

– Идите сюда, – сказала она, похлопав ладошкой рядом с собой. – У нас есть немного времени.

Подоконник был широкий, и Геннадий Павлович, проявив деликатность, сел не рядом с девушкой, как бы ему хотелось, а чуть в стороне – коленки их разделяло расстояние примерно в полметра. Марина глядела в сторону, на выщербленную раковину, на край которой кто-то прилепил жвачку. Казалось, она не знала, с чего начать разговор, или не решалась это сделать. Геннадий Павлович молча ждал – у него не было даже догадок относительно темы, которую им предстояло обсудить. К тому же молчание не тяготило его – Геннадий Павлович воспринимал тишину как нечто вполне естественное. Калихин не понимал, что хотела от него Марина, но ему все равно было приятно сидеть вот так рядом с ней и просто молчать.

– Геннадий Павлович, – Марина по-прежнему глядела на прилепленную к раковине жвачку, – вам не кажется, что в последнее время происходит очень много странного?

Прежде чем что-то сказать, Геннадий Павлович серьезно задумался. Что имела в виду Марина? То, как они вместе прятались в крошечном подвальчике? Или его поспешное бегство после того, как они покинули убежище? Проверяла ли она его или ждала извинений? А может быть, сама хотела извиниться? Взвесив как следует все «за» и «против», Геннадий Павлович ответил:

– Нет, ничего странного я в последнее время не замечал.

Наклонив голову, Марина глянула на него искоса.

– А как насчет генетической чистки?

– А что в этом необычного? – искренне удивился Геннадий Павлович. – Проблема назрела – надо ее решать.

Марина подняла голову и приложила два пальца к подбородку, так, словно хотела поддержать его.

– Вы очень хороший человек, Геннадий Павлович, – она произнесла эти слова задумчиво, не констатируя факта, а как будто все еще сомневаясь.

И все равно Геннадий Павлович смутился, настолько, что щеки его слегка порозовели.

– Ну, вы прямо скажете, Марина, – невнятно пробубнил он.

Марина посмотрела Калихину в глаза, чем еще больше смутила его.

– Вы со мной не согласны?

– В чем? – не понял Геннадий Павлович.

Не ответив, Марина хмыкнула и снова отвернулась.

– Вы верите в реальность мира? – спросила она чуть погодя.

– Ну, в принципе да.

Геннадий Павлович сказал «ну, в принципе», вместо того чтобы сказать просто «да», только потому, что вопрос показался ему странным. А если так, то, следовательно, он таил в себе какой-то подвох. Прямой и однозначный ответ на вопрос с подвохом скрывал в себе опасность оказаться в глупом положении. Именно поэтому Геннадий Павлович сказал:

– Ну, в принципе да.

– И насколько, по-вашему, этот мир реален? – тут же задала новый вопрос Марина.

– Как это? – вконец растерялся Геннадий Павлович.

– В какой степени?

Быть может, Марина полагала, что внесла необходимое уточнение, однако Геннадию Павловичу слова ее ни грана не добавили к пониманию сути заданного вопроса. По его мнению, пытаться определить степень реальности в той или иной системе оценки мог только психически нездоровый человек, для которого объективная картина действительности накладывалась на причудливый мир его собственных фантазий. Причем это должна была быть истинная субъективная реальность, а не имитация таковой. В качестве наглядного примера тут же приходили в голову имена двух великих художников: Ван Гога и Дали. Если картины Винсента являются истинным отображением его искаженного видения мира, то Сальвадор, играя на публику, ловко имитирует душевное расстройство. Поэтому имеет смысл говорить о степени реальности картин Ван Гога, который отображал на своих полотнах то, что видел. Работы же Сальвадора Дали, созданные на основе голой техники, не являются отображением его внутреннего мира, поэтому глупо и бессмысленно было бы оценивать степень их соответствия действительности. Они являются вещью в себе, а потому так же реальны, как и разбившийся в лепешку автомобиль, в останках которого на первый взгляд сложно уловить сходство с тем, что они представляли собой изначально.