Сердце Аспида: Жена поневоле (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas"

Ох, неправы родители были, убеждая в обратном!

Шла с полной уверенностью, что сыщу малыша!

Кутаясь в шаль, мимо хоромин простолюдинов шагала, пока и у дальнего домика не остановилась. Свечка горела… Я замерла на миг, прислушиваясь к звукам, и сердца ударом возликовало: ОН! Малыш здесь плакал. И голосочек его…

— Есть кто дома? — постучала в дверь, только детский голос новой третью зашёлся.

— Княжна, — ахнули хозяева. Закопошились не то кланяться, не то разбегаться от страха перед моей немилостью, не то малыша успокоить.

Опешила вначале — было двое… малышей. Одного девушка качала, грудью кормя, а второй, лёжа в простенькой люльке, надрывался. Голос у него был такой звонкий, будто резал кто.

— Ваши? — метнула требовательный взгляд на мужика бледного, как полотно, следом на полную бабу, покачивающую колыбельку, стараясь успокоить малыша. Дородная баба тоже взбледнула, на мужика спасительно глянула. Он на неё… Девушка глаза в пол упёрла.

Мило. Я подступила ближе к младенцу в люльке, а на того, что на руках качала девушка, даже не покосилась. Меня именно этот волновал.

Нашла всё же…

— Он мой! — Было рот открыла, да красивый голос с мысли сбил, а хозяев и кормилицу вместе с первый ребёнком из дому выгнал, да так, что едва в окно не повыпрыгивали, удирая, и страшась столкнуться с Аспидом.

По телу дрожь прокатилась. Сердце бешено заколотилось.

Обернулась к Дамиру, не думая робеть.

— Громкий малыш, — нарушила молчание, — так орёт, что я его даже во сне слышу…

Прищурился Дамир, криво усмехнулся:

— Горластый, — согласился, словно не услышал главного.

Не выдержала плача, к малышу склонилась. Вытащила из люльки, на руки удобнее взяла, всем нутром чуя, это ОН! МОЙ!

— Сын? — озвучила мысль.

Аспид кивнул.

Я улыбнулась. Так похорошело внутри, словно я, наконец, сыскала то самое… дорогое, что некогда утратила. Чего меня лишили, и теперь всё… Я целое!

Малыш уж не визжал, так — остаточно всхлипывал, лицом водя, носиком по моей груди и губками хапая, словно грудь искал. И я ему дала, что так требовал. Соском по губам провела, чтобы приоткрыл жаднее и, затаив дыхание, с замиранием сердца следила, возьмёт аль нет.

Взял! Не то слово как. Я аж зашипела, когда жадина беззубо засосал лакомость. С причмокиванием, похрюкиванием, сопением.

— Жадный, голодный, — метнула взгляд на Дамира.

Он как-то странно меня рассматривал, плечом дверь подпирая и не делая ни жеста, дабы приблизиться.

Я расслабилась. Был страх, что Аспид может вступить в спор и потребовать отпустить малыша, но то, как молча наблюдал, уверило, что делаю всё верно.

Ох, и жадный малый. Пока обе груди не осушил, не отвалился. А я как идиотка улыбалась и плакала. И клялась, что когда всё вспомню, обязательно за эти муки кто-то ответит. Не ведала, кто именно, но они не смели меня терзать. Моего сына оставлять без матери!

Одеяло из люльки выдернула, малыша закутала плотнее.

— И куда это ты собралась?

— Домой. У меня и дочь есть. Не хочу, чтобы испугалась, ежели проснётся, а меня рядом нет.

— Варварушка на что?

— Она не мать, — в упор смотрела на Аспида, преградившего мне путь.

— Выйдешь за меня? — шепнул с нажимом. И мало это смахивала на вопрос, скорее вымученно требование, на кое не смела отказом ответить.

— Не бывать тому, ежели состязание до конца не пройдёшь, — упрямилась больше от растерянности и досрочной капитуляции, а её словесно не смела озвучить.

— Пройду, не сомневайся, — заявил охрипло, незаметно так меня уже в объятиях держа, да к себе подтягивая вместе с мирно сопящим малышом.

— А ежели другого выберу? — млела от его близости. И наглость такой родной казалась, что уже и не сопротивлялась толком. Сама жадно следила за его губами и молила о поцелуе, коего лишил ещё дома.

— Но замуж за него не выйдешь! — знающе кивнул Дамир.

— Это почему? — тихо изумилась.

— За смертников не выходят… — обронил напоследок и его губы мои всё же накрыли. Это было как ураган, вихрь — меня аж ослепило картинками. Вереницей… понеслись, оглушая и выбивая из меня слезы.

Взвыла я тихо от воспоминаний жутких.

Замотала головой, проклиная наше упрямство.

Сквозь зубы мычала от боли, позволяя Аспиду окаянному сминать нас с сыном в объятиях. Он шептал что-то на разных языках, и чем больше в меня проникали непонятные слова, тем более отравлялась волшбой Аспида. Плыла, пьянела, цеплялась, дабы не упасть, и рыдала. Комкала в кулаке рубаху Аспида и молилась… чтобы прекратил, я ведь умирала…

Аль наоборот страшилась, что отпустит, и тогда я точно умру без него!

Душил, душил поцелуями властными. Жадными оглаживаниями, бессовестными признаниями я плавилась в руках его. Ненавидела и принимала. Отвергала и позволяла. Умирала и воскресала…

— А ну прекрати, — с мукой подвыла. — Сам же меня выгнал! Дитя лишил…

— Так себя я больше наказал. Ослеп от ревности, чуть не сдох.

— Нельзя так с людьми. Я же живая…

— Прости… — в лоб мой уткнулся своим. Вздрагивал и дышал жадно. — Оглох я от злобы, вот и натворил дел. Ежели бы ты тогда говорила со мной больше, я бы верил, а ты… отвергала, прогоняла, вот и ухватился за то, что услышал…

— Но сейчас-то ты сменил гнев на милость? — на всякий уточнила. — Аль мне опять обиду твою ждать?

— Да, остыл. Это было надобно! Поразмыслить… побыть без тебя.

— И?

— Лучше страдать рядом, чем подыхать без тебя. Ты украсила мою жизнь, Воль. Сделала счастливым. Ты сделала меня отцом, когда уже и не мечтал. Вот только радость неполная… без тебя. Не хватает тебя. И дочери не хватает. Не могу я без вас!.. И сын не может. Сама видала, как горло дерёт. Я уже сотню кормилиц испробовал…

— А, так тебе кормилица дельная для него нужна? — покивала, слёзы сошмыгивая.

— Очень! И мать. Прошу, дай мне с вами побыть… сколько дозволишь, а там и умирать можно, всё одно без вас жизнь не мила…

Я растаяла, умел Аспид слух умаслить. И хоть не всё вспомнила, но уже знала точно, что обид у нас друг на друга много. Расхлёбывать и расхлёбывать, но ежели не дать шанса… не справимся мы поодиночке.

— Пусти, Дамир ЯровскОй, — чинно потребовала. — Завтра будет новый день. Испытания не пройдены, а мне домой пора. Утро вечера мудренее! — поумничала, чтобы хоть как-то прозвучать.

— А меня пустишь? — обронил невинно, а я аж поперхнулась наглости:

— Что за новость?! Чего не хватало! Будут всякие женихи ко мне ползать в опочивальню. Помнится, мой первый брак из-за этого рухнул… И репутация сильно пошатнулась.

— Я бы так не сказал, — нахмурился Дамир. — Вон сколько желающих было. Думал, придётся по головам шагать, да трупами землю усеивать! Ничего их не страшит, и даже то, что я за тобой приехал…

— Нет! — отрезала скорее себе, чем отказала ему. — Всё по нашему закону должно быть. Ежели победишь, там и свадебку опять сыграем. Три дня! Все три высидишь. Гостей почивать будем, а уж потом…

— Я их спалю быстрее, дабы мороки не было, а то ждать невмоготу, — прорычал Аспид, волосы пятернёй взъёрошив.

— Ничего, от этого ещё не умирали. Бог терпел и нам велел…

— Это какой такой бог? — лицо скривил.

— Этот, — памятливо щёлкнула пальцами, — иудейский, — улыбнулась. Как мне хорошо было от знаний… коми теперь богата была.

— Ох, Вольха Грозненская, и накажу я тебя потом, — напоследок бросил муж. И хоть зла на него была, да впереди ещё день испытаний, но уже точно знала, кто моим мужем станет.

Вернее, кто есть мой муж!

Кто есть, был и будет!

— Всё, дай пройти, — передёрнула плечами, требуя свободы. — Нам спать пора. Совсем извёл нас. Тебе-то неведомо, как это… просыпаться в поту, слыша плач своего малыша, коего нет рядом!

— И что, слышала?.. — помрачнел Аспид, объятия разжимая.

— Все эти дни! — не собиралась лукавить. — И молись, Дамир ЯровскОй, дабы не вздумала тебе за это отомстить! Для матери — нет сильнее наказания. И как бы я не провинилась, ты не смел меня так учить уму разуму. А с тебя не убудет, хоть отоспишься немного, всё же я мать… И сын подле меня спит, вон как крепко, — обогнула Аспида, улыбаясь. Не глупый, отпустит. Да и мне за счастье — наконец рядом все самые главные в моей жизни люди.