Путешествие Идиота - Игорь Поль

А Кена так никто и не поймал. Вот что значит опыт. Решаю, что, как только выберусь из этого гроба, отправиться на поиски товарища.

Глава 53

Убийцы кораблей

Внимание всех и каждого начинает меня угнетать. Будто я икона какая. Черт меня возьми, моя профессия — пилот, а вовсе не «свой чувак». И улыбаться в ответ на проявление дружеских чувств я быстро разучился. Иначе губы и мышцы под ушами болеть начинали от напряжения. Представляю, каково приходится всяким там дикторам и конферансье. И еще политикам. У них-то рот не закрывается никогда. И улыбка до ушей. И не сказать, что гримаса. Разве что им какую-то операцию всем делают. И улыбка становится естественным состоянием физиономии. Просто не могут не улыбаться, и все тут. Даже пьют-едят и то с оскалом. Одним словом, до того дошло, что по своим делам я старался по безлюдным палубам пробираться. Хуже не бывает, когда надо улыбаться, а внутри тошно. Пусть путь длиннее и пыли больше, зато никто тебя с размаху по плечу хлопнуть не норовит. Когда-то, в “прошлой” жизни, я тянулся к людям. Потому что был одинок. А сейчас как-то вдруг понял — слишком большое внимание к твоей персоне здорово выматывает. Знаете как это: тебя все узнают, и каждый с тобой поболтать ни о чем готов, а чувство такое, словно один на льдине. Ничего, кроме усталости, все эти разговоры и похлопывания не приносят.

Сейчас не мой вылет. Но я все равно тащусь в свой ангар. С Ченгом поговорить. Я прошу его восстановить моего “Красного волка”. Нет, с тем его телом, на котором я вернулся с последнего задания, вряд ли можно что-то сделать. На настоящем авианосце с полностью укомплектованной и оснащенной технической командой такое восстановление — дело пары дней. А у нас людей в ангарах едва хватает на текущее техническое обслуживание. Каждая расконсервация новой машины — крутой аврал, о котором вспоминают больше недели. Так что я прошу Ченга только об одном — перелить память с моей старой машины на новую. Кто не знает, в чем тут дело, у виска пальцем покрутит. Только я-то понимаю машину гораздо глубже остальных. Потому что сам машина. Пусть и наполовину. Потому что знаю: машина порой более честна, чем самый распрекрасный человек. Всегда ясно, чего от нее ждать. Знаешь, когда она уверена в себе. И когда она боится. Или рвется в небо. Понимаешь, когда устает, капризничает. Когда кричит и съеживается от ужаса, принимая на себя железо, предназначенное для твоего тела. И еще: это мой самолет. Как слова найти, чтобы рассказать, каково это — вместе с ним падать в атмосферу в облаке плазмы? Продираться через облака, каждую секунду ожидая ракету в двигатель? Бороться со штормом, ощущая, как ураганные порывы норовят содрать с тебя кожу-обшивку? Ведь я и мой самолет — единое существо, расстаться с которым труднее, чем со своей никчемной жизнью. Кажется, Ченг это понимает. В ответ на мою просьбу молча кивает.

С техником мне вообще повезло. Разговаривать с ним — все равно, что с переборкой беседы вести, это верно. Хорошо, если кивнет. Но зато работу свою любит. И за самолет болеет. Нашего брата-пилота уважает. Наверное, ему не с одним таким полоумным, как я, за свою прошлую службу работать приходилось. Ведь все летчики, что летают долго, — ненормальные, точно вам говорю. Это непросто — каждый раз превращаться из мощной свободной птицы в хлипкого человечка. Спрыгивая на палубу, сходишь с ума от своего убогого организма. В общем, я так Милану недавно сказал — без своего самолета летать не буду.

А потом я иду за Кеном в его каморку на задворках пятнадцатой палубы, и вместе мы усаживаемся за самый дальний столик в кают-компании. Тот, что у стены и заслонен старым пустым аквариумом с мутными стеклами. Свет через них проходит причудливыми сине-зелеными разводами. Кен все еще не пришел в себя. Боится светлых пространств. Ну, или чувствует себя в них неуверенно. Двигается настороженно, быстро пересекая открытые места. Я нашел его в машинном случайно. Все места там облазил, куда меня вахта пустила. Во все дыры нос сунул. Весь перепачкался в старой смазке и консервирующих составах. А потом Пятница откуда-то вылез и привел меня к Кену. Тот устроился внутри кожуха отключенного гравикомпенсатора и спал. Наверное, за все время, что в Восьмом пробыл, в тепле отсыпался. И меня только по голосу узнал. Так я его к людям и вывел.

Кок — тот самый черный парень, что от блюза тащится, слово свое держит. Имя у него странное — Гиви. Отчего-то мне кажется, что его родители весьма прогрессивные люди. И оригинальные. Такое имя не враз выдумаешь. Второго шоколадного парня, которого так зовут, вряд ли найдешь. Так вот, Гиви, как я прихожу, подает мне всякую вкусную еду с красивыми незнакомыми названиями. Из чего только он их готовить умудряется? Вслушайтесь, как звучат. Сациви. Харчо. Мужужи. Чанахи. Пхали. Борани. Иногда он со мной садится. Много не болтает, нет. Просто улыбается по-доброму. Я чувствую: ему хорошо, когда мне эта необычная еда нравится. “Ты мне сделал красиво, дорогой, и я тебе сделаю так красиво, что тебе еще не раз захочется мне тоже красиво сделать”. Так он выразился однажды. Совершенно непонятно. Но вместе с тем я догадался: он это от души сказал. И вот мы с Кеном усаживаемся, и стюард тут же приносит нам очередной подарок от Гиви. Я блаженствую, сначала разглядывая красиво украшенное блюдо. Наслаждаюсь запахом. Оказывается, есть и такое искусство — вкусную еду делать. Гиви — художник в своем деле, не иначе. А потом я ем, захлебываясь острым обжигающим соусом. Так ем, чтобы Гиви был доволен. Это для него лучшая благодарность, так он мне сказал. А Кен ест грубо. Ему все равно, что на столе. Хлеб, сухари, курица или бобы консервированные. Или даже кусок пищевого брикета, того, что из дрожжей. Он просто набивает раз за разом полный рот и глотает, почти не жуя. Любая земная пища ему все еще райской кажется. Гиви только головой сокрушенно качает, глядя, как Кен его произведения уничтожает, даже вкуса не разобрав.

Совсем другое дело Пятница. С ним особая история. Кен нипочем без него никуда не ходит. И тот тоже один оставаться не хочет. Но вот в кают-компании они порознь. До порога — вместе, но потом Пятница шмыгает на камбуз. И Гиви его отдельно потчует. Дает ему любимое блюдо — вареную чечевицу. Очень она нашему хвостатому нравится. Ведь он в своей короткой жизни сплошь дрянь всякую ел. Типа изоляции и чехлов с ремнями. Да еще себе подобных.

Поначалу Пятницу прибить хотели. Уж больно он страхолюдный. И еще заразы от него боялись. Но Кен самому храброму, кто на Пятницу трубой замахнулся, враз нокаут устроил. Никто и не понял, как. Раз — и лежит парень. Отдыхает. “Это мой друг, — так Кен сказал про крысу свою. — Я за него ручаюсь”. Так что народ, когда Кен топает куда-то, опасливо к стене прижимается, пропуская серого монстра, что трусит вприпрыжку сзади. Как собака верная, ей-ей.

А вот Гиви сказал: “Или я, или крыса поганая”. И не пускал Кена в кают-компанию. Так ему еду и выносили за порог. В контейнерах, в каких дежурным пилотам горячее таскают. А потом Пятница — чисто дьявол, сходил по своим делам куда-то и приволок к порогу камбуза приличных размеров крысу. И положил спокойно. Типа: “Ну что — видали?”. И таскал их потом пачками. Положит и внимательно так в глаза заглянуть норовит. Пока Гиви за голову не схватился и не сдался. “Это ж надо, а я и не знал, что в моем хозяйстве столько пакости”, — так он расстроенно повторял. Но зато Пятница теперь почти член команды. С официальными обязанностями — крыс да прочую живность душить. Он и душит. Придавит и принесет. Будто отчитывается. А есть их не ест. Видимо, в Восьмом на всю жизнь наелся. Стал солидный и очень чистый. Шерсть разгладилась и блестит. Кен с ним болтает запросто, будто с другом. А тот внимательно его слушает. Так бывает, я знаю:— считаешь кого-то никчемным существом, а оно потом самым лучшим твоим другом становится. Ты и не замечаешь, как.

Вообще — странно мне так вот прохлаждаться, пока остальные спину не разгибают. На базе аврал за авралом. Народ не выспавшийся, дерганый. Расконсервируются новые машины. Ремонтируются системы вентиляции, пожаротушения и борьбы за живучесть. И еще — разгрузки сплошной чередой. Милан все тут расшевелил. "Криэйшн” расщедрилась на новые высокоточные планирующие бомбы. И на одноразовые контейнеры для сброса растворов. Теперь нам не нужно будет гусей дразнить. Опустился до пары десятков километров, запустил контейнер, и назад. А он сам по себе летит, пока груз где надо не распылит. Когда в море упадет — через день растворится без следа. И самое главное — пришла первая партия современных противокорабельных ракет. Убийц кораблей. “Санта-Клаус”, так мы эти штуки на “Нимице” звали. Из-за того, что они неожиданно из-под воды с дикой скоростью выскакивают, и — финита. Кто не спрятался, я не виноват. Эти твари такие умные, что сбить их с курса практически невозможно. Помехи им не страшны. Боеголовка настолько мощная, что какой-нибудь крейсер просто пополам ломается. А еще они ставят собственные помехи, имитируют десятки фантомных целей, имеют сложную траекторию подхода к цели, меняют курс так резко, что любая противоракета дохнет от перегрузок. И скорость имеют настолько высокую, что если их и обнаруживают, то единственное, что команда успевает, это колокола громкого боя задействовать. А потом — бух! С Новым Годом!