Путешествие Идиота - Игорь Поль

И мы засмеялись. И сразу полегче стало. Как в воздухе после дождя.

— А зачем тебе вообще на Кришнагири? Говорят, это такая глушь.

— Зачем? — я слегка задумался. Потом махнул рукой про себя: будь что будет. — Я туда лечу, потому что решил, что найду там любовь.

— Что найдешь? — ошарашенно переспросила Авиша.

— Любовь, — совсем смутился я.

Вот сейчас она возьмет и засмеется. Но она только сказала озадаченно:

— Ничего себе… А что, поближе это дело не водится?

— Не знаю. Мне не попадалась.

— Хороший заход, — улыбнулась Авиша с какой-то незнакомой интонацией. Как будто я сделал что-то замечательное. И сам не заметил, как.

— Чего?

Снова эта интонация. Но на этот раз внутри Авиши что-то, напомнившее мне легкую досаду.

— Не обращай внимания. Ты такой забавный. Где ты научился так петь? — она повернулась ко мне, опершись локтем об одеяло. Внимательные серые глаза смотрели на меня снизу вверх. Прямо как тогда, на лайнере. Когда мы с Лив… И пахла она… волнующе. Маняще. Не как эти расфуфыренные курицы, от запаха духов которых в носу свербит. В общем, я с трудом подавил искушение наклониться и поцеловать ее красиво очерченные губы. И Авиша это почувствовала. Отстранилась и посмотрела на меня немного удивленно. А я снова из-за этого озадачился. Видно, я как-то не так себя вел. И от этого смущаться начал. А когда я смущаюсь — неловким становлюсь. И говорю раньше, чем думаю.

Наверное, из-за этого я ей и рассказал, как Сергея встретил. И про то, как впервые Дженис услышал. И само по себе как-то вышло, что и про то, какой я… ну, не такой как все, словом. И про путешествие свое. И про Плим. Про Васу и про смотрящего. Про то, как героем стал и как от трансферов отбился. Даже про “Гепарда”. Про Джозефо, механика с “Либерти”. Как пели мы с ним на пару. Она внимательно-внимательно меня слушала. Не перебила ни разу. Видно было, что ей очень интересно. Только почему-то я ей не рассказал про Лив. И про Мишель. И про Триста двадцатого. Согласитесь, есть же предел. Одно дело — то ли ты нормальный, то ли нет. А другое — когда в тебе сумасшедший робот прячется. Ну и еще, отчего-то мне казалось, что рассказывать одной женщине про то, как тебе другая нравится, не слишком здорово. Тем более, что к Авише меня тянуло, как магнитом. Значит, она мне тоже нравилась. И я путаться начинал — кто есть кто. То каких-то женщин смуглых представлял, какие на Кришнагири живут. То Мишель вспоминал. А потом на Авишу смотрел. И еще этот ее запах. В общем, как-то непонятно все стало. Ну а как рассказал ей все, так и перестал бояться, что она меня придурком сочтет. Мало ли какие странные люди на свете бывают.

— Ничего себе! — так Авиша ответила. — Ты просто семь жизней живешь. Как кот. И война, и мир, и любовь, и музыка, и приключения. Всего этого на несколько человек бы хватило.

Она чуть было не сказала “нормальных”. Или что-то вроде. Но в последний момент удержалась. Потому как все же настоящей дамой была. Деликатной. Хоть и в окружении грубых мужиков жила.

А потом она со смехом рассказала мне про то, как в машинном Кена вылавливали. Даже ремонтных роботов задействовали. Кто-то из пилотов слух пустил, что мутант-людоед из Восьмого вырвался. Так все перепугались. И про то, как все вздохнули с облегчением, когда я его отыскал. Представляешь, сидишь у пульта, ешь бутерброд, потом тебя отвлекает что-то, ты его на стол кладешь, отворачиваешься на секунду, а когда снова руку протягиваешь — там уже пусто. Еда будто испарилась. А вокруг никого. Многие из-за этого парами держались. Из осторожности. А я посмеялся и объяснил, что это Пятница для другана своего старался. Потому как Кена бы обязательно запах выдал.

— Я помню. Когда тебя несли, пах ты…

И мы снова засмеялись. И ее лицо рядом оказалось. И как-то само по себе вышло, что я взял и поцеловал ее. И она мне ответила. Осторожно так. Будто наощупь. А внутри у нее пустота какая-то образовалась. Как если бы боялась она. Совсем как Мишель, когда мы прощались. И тогда я совсем расхрабрился, и лед растопить решил. Решил помочь ей из рабочего комбинезона выбраться. У меня ведь после Плима даже и близко женщины не было. А я вовсе не монах. Только Авиша посерьезнела как-то неуловимо, хотя улыбалась по-прежнему. И так сказала:

— Знаешь, Юджин, ты красивый мужчина. И поешь здорово. Там, в Два-ноль-восемь, за тобой в койку многие готовы были. Правда, ты сразу улетал к чертям куда-то, после песен своих. Женщины не слишком это любят. В общем, про любовь ты красиво говорил. Я даже поверила. Но не стоит мечту опошлять.

И отстранилась легонько. Посмотрела на часы. Извинилась, что устала жутко и хочет немного вздремнуть. Поерошила мне ежик на затылке, едва пальцами своими стальными касаясь.

— Не сердись, Юджин. Увидимся.

И исчезла, запахом своим манящим напоследок обдав.

А я остался. Дурак дураком. Сидел, рот открыв, и на дверь смотрел. Как же так? За что? Ведь так все было здорово. Триста двадцатый, ты что-нибудь понимаешь?

«Не хватает данных для анализа», — так мой зануда ответил. Он никогда мне “нет” не говорит. Обидеть боится. Он такой же, как я.

«Так уж вышло, что ты мой самый лучший друг, да? — спросил я его. — Все про меня знаешь. И не осуждаешь никогда. Дурачком не считаешь…»

А мой голос внутри промолчал отчего-то. Только волной грустного тепла обдал. И тогда я улегся на спину, руки за голову заложил, и стали мы Мадди Уотерза вместе слушать. Из той коллекции, что Джо мне подарил. Нет ничего лучше, чем блюз, когда тебе плохо. И когда хорошо — тоже. И просто — нет ничего лучше, чем блюз. Разве что любовь, которая неизвестно что. И вполне может статься, что она выдумана вовсе. А может быть, музыка и есть любовь, только мы этого понять не можем. И гадаем, отчего это она в нас струны какие-то шевелит. А мы в ответ отзываемся, словно скрипки в умелых руках. А потом я запел тихонько, подпевая мягкому грустному голосу. Сначала “Мой капитан”. Потом щемящую “Звонок издалека”. И еще “Большеногую женщину”. А после — “Запомни меня”. Я пел и пел, и слова исходили из меня как слезы. И умирали между серых стальных стен. Многие песни я наизусть уже знал. Стараниями Триста двадцатого у меня теперь абсолютная память. Запоминаю не только слова, но и однажды услышанные интонацию, звук, ритм.

В общем, легче мне не стало. Совсем я раскис. Вдруг представил себя не в холодной полутемной каюте, а на огромном ледяном поле. Я один, мне холодно до самых костей и страшно одиноко, а вокруг на многие мили ни души. Только равнодушные птицы высоко над головой парят. Такие поля из льда я видел, когда мы на “Нимице” в полярные воды заплывали. Отчего мне так подумалось? Сам не знаю. И я сбацал то ли “Взрослого”, то ли “Мужеподобного мальчика”. Мой внутренний переводчик несколько значений выдал. Выбирайте, какое вам по душе. От заводного ритма я немного взбодрился даже. Музыка — чудесный доктор. Никогда тебя в неподходящий момент не бросит.

От жалости к себе меня отвлек вызов на инструктаж. Я встряхнулся, и потащил ноги, куда сказано. Все время, пока Милан комментировал полетное задание, я отключиться норовил и о всяких глупостях думал. Так что, если не помощь Триста двадцатого, вряд ли бы я что-нибудь потом вспомнил.

— Капитан Уэллс, вам почта, — застает меня сонный голос радиста по дороге в ангар.

— Вернусь — прочту, — отвечаю, будто он услышать может.

В груди сжимается от предвкушения приятного. Не иначе, снова Мишель. Скорее бы вернуться. В ангар я почти вбегаю.

А потом в паре с Гербом я зашвыриваю целую горсть кассетных боеголовок в облака где-то над Карпатами. Над жутко дымящим и льющим в море всякую дрянь автомобильным заводом. Не те планирующие бомбы, что сбрасывают с дальних дистанций. Те Милан для авианосцев берег. Самые простые, что скидывают в нескольких километрах от цели. У нас и задачи-то не было большие разрушения произвести. Малые плазменные заряды. Жарко там внизу будет, это точно. Пожары начнутся. Рельсы оплавятся вместе с поездами. Стекла в окнах вытекут и земля загорится. Люди, что на открытых местах, в пепел превратятся. Но больших жертв быть не должно. Все же не город. Главное — завод остановить. Десяток квадратных километров, накрытых облаком короткоживущей плазмы, его точно остановят. Так я думал чем-то, напоминающим голову, спрятанную в глубинах покрытого керамической броней крылатого тела. До тех пор, пока зеленая метка в моих полумеханических мозгах не совместилась с красным кружком района бомбометания. А потом напряг нужные мышцы в районе низа живота. И продолговатые обтекаемые сигары засвистели своими короткими стабилизаторами, отправляясь в последний путь. Потом были радары наведения. И я сорил помехами, забивая все, что можно. Силы ПВО в районе были неизвестны. Предположительно — незначительны. Мы ведь не располагали временем и средствами для детальной разведки. И на наборе высоты мне к чертям вышибли правый двигатель. Простым зенитным снарядом. Потому что приближение ракеты я бы наверняка засек.