Совершеннолетние дети - Вильде Ирина

Словно недовольная чем-то, скрипка обращается к гневным низким нотам…

Ребенок бежит и останавливается над плесом озера. По сухим листьям ползет уж…

Опять скрипка срывается и летит ввысь.

…В небесах внезапно ударяет гром, и первые, тяжелые капли дождя с шумом падают на кроны деревьев. Где-то закуковала кукушка… Неужто уже весна?

Мелодия летит все выше… выше… но вдруг… Что это? Гордая скрипка, нет, уже не скрипка, а сам Данко с плачем и стенаниями, от которых разрывается сердце, падает к ногам дочери префекта…

А она несколькими резкими ударами по хребту черно-белого чудовища отталкивает его от себя…

Она его отталкивает?!

…Гордый орел взвивается в последний полет. Еще раз его песня достигает небес. Еще один триумфальный аккорд, и песня — или это птица? — с простреленным сердцем падает перед Лучикой…

Зал содрогается от грома рукоплесканий. Данко и Лучика убегают с эстрады. Зал снова вызывает их аплодисментами. Молодежь стучит ногами. Кто-то так свистит, что приходится заткнуть уши. Снова поднимается занавес. Данилюк на глазах у всех берет Лучику за руку, и они кланяются публике. Так, держась за руки, они убегают с эстрады. Занавес падает. Зал постепенно успокаивается.

— Знаешь, что они играли? «Весеннюю сонату» Бетховена, — шепчет Стефа.

Дарка машинально поддакивает. Она не понимает, что хочет от нее подруга. Когда занавес поднимается, Дарка, не сказав ни слова Стефе, выходит из зала под невольный шепот аудитории. Разумеется, она не находит нужную дверь. Какой-то мужчина сердито провожает ее вниз и выводит на мороз.

Холодный воздух и деловое движение на улице немного успокаивают разбушевавшиеся чувства.

Дарка больше не удивляется, что Данко выбрал Лучику. И на «станции» никого не удивляет, что Дарка не высидела на музыкальном вечере до конца.

XXI

Внезапно время останавливается. Оно сходит с рельсов, и это чуть не приводит к катастрофе: раздача полугодовых табелей по воле высшего начальства ускорена на целую неделю. Весть эта застревает, как кость в горле. Нельзя ни проглотить, ни вынуть. Пропала охота есть и спать. Дарка по вечерам снимает чулки, а по утрам надевает их с одним и тем же тревожным вопросом: «Что теперь будет?»

Слабая, но очень заманчивая надежда на то, что Мигалаке простит ей двойку и неподобающее поведение, тает с каждым днем.

И опять перед глазами мама. Дарка явственно представляет себе ее лицо в тот момент, когда она возьмет в руки табель. Мама не закричит. Она даже не станет бранить Дарку. Только с огромной грустью и болью скажет:

— Ну и обманщица же ты!

Мама не захочет вспоминать, как Дарка отказывалась от коньков, подаренных ей папой за хороший табель, как она чуть не заболела из-за синего свитера, который мама собственноручно связала ей. Мама все забудет. Да! Люди, даже если это собственные родители, очень скоро забывают все невыгодное для них.

Даркин страх перед двойкой приобретает какой-то фосфорический блеск. По ночам она просыпается от этого кошмарного света и долго не может уснуть. Сон приходит только под утро, когда надо вставать и собираться в гимназию.

Причесываясь, Дарка не обращает внимания на горький, неприятный вкус во рту, у нее не хватает решимости посмотреть в зеркало на свой язык. Он теперь жесткий от белого налета. Глаза, как два оловянных шарика, давят и мешают в глазницах. Ко всему у Дарки еще появляется столь несвойственная ее характеру замкнутость. Готова сгореть от внутренних сомнений и страхов, лишь бы не выдать их никому.

В день раздачи табелей весь класс приходит в парадной форме. Даже такие же несчастные, как Дарка, пришли в гимназию нарядными. Почти у каждой ученицы под мышкой только одна книга в твердой обложке — как футляр для табеля. В классе царит торжественное настроение, даже отличники мало смеются.

Дарка останавливается у самого окна, отдельно от всех.

«Самая легкая смерть — от угара… Кто говорил, кто рассказывал о женщине, убившей себя запахом жасмина?»

Дарке кажется, что умереть от запаха цветов даже приятно.

Она решает, что никогда, ни за что на свете не покажется на глаза маме с печатью лжи на лице и с двойкой в табеле. Никогда!

Учитель Мигулев входит в класс в черном строгом костюме. В руках у него портфель, а в нем судьба четырнадцати учениц.

«Вот… вот… сейчас…» — с трепетом думает Дарка.

Но это «вот» наступает не скоро. Хозяин класса хочет еще произнести по этому случаю несколько слов.

Речь его звучит миролюбиво, спокойно, отечески: надо Уметь прощать и самому признавать свою вину. Он заканчивает библейским аккордом: «Прости нам грехи наши, яко же и мы прощаем».

— А теперь — за дело. Андрейчук!

Ученицы, вызываемые в алфавитном порядке, выходят поодиночке из-за парт, останавливаются у стола, выслушивают замечания о своей успеваемости, потом протягивают руку за табелем, читают отметки и, улыбающиеся или расстроенные, садятся на свои места. То тут, то там раздается шелест бумаги (это те, у кого хорошие табели, не могут нарадоваться и по нескольку раз вынимают их из книжек и перечитывают вновь), сдержанные всхлипывания разочарованных и обиженных. Маленькая Кентнер, например, не может сдержать своей радости:

— Смотрите! Смотрите на мой табель!

Мици Коляска не идет, а летит за своим табелем. Но, пробежав его глазами, гаснет. Она пожимает плечами и, не обращая внимания на присутствие учителя, спрашивает у класса:

— Неужели им жаль хоть раз выдать мне табель без двоек? Нет, видно, не дождаться мне чернобурки!..

Весь класс знает, что мать подарит Мици чернобурку, если табель будет «чистым».

— Коляска! — кричит учитель.

Коляска еще раз пожимает плечами и, сломленная горем, падает на скамейку. Ореховская не дослушивает выговора. Она только бросает беглый взгляд на свой табель, складывает его в восемь раз, так, что он становится похож на трамвайный билет, и засовывает в карман формы. Теперь очередь Дарки. Она встает. В голове свист и шум. Вся кровь отлила от лица, и теперь ветер свищет по пустым венам. Мигулев растягивает губы во всю длину и укоризненно говорит:

— Попович получает такой табель, который заслужила своим поведением и своей внимательностью на уроках.

Этого достаточно. Дарка берет табель осторожно, за кончик, как ребенка за руку, и идет с ним к парте. Закрывает глаза, откидывает голову, а табель кладет на парту прямо перед собой. Лидка (разве она может быть другой?) тянется к ее парте и кричит на весь класс:

— Дарка, побойся бога, у тебя и по истории двойка… и «неудовлетворительно» по поведению!

— Дутка! — кричит учитель.

Но это не помогает, Лидка через парты жестами пытается ободрить Дарку, хотя та сидит совершенно спокойно. Класс немного разочарован ее спокойствием. Табель лежит перед ней, а она смотрит на дверь, словно оттуда к ней может прийти спасение.

От «П» до конца уже недалеко. Учитель подымает класс на молитву. Поощренные и обиженные равно встают, чтобы поблагодарить бога. И тут внимание всех привлекает Дарка, которая не поднимается с места.

— Что с ней?

Ничего. Она только не хочет ни с кем разговаривать и не хочет молиться. Не хочет делать ни одного движения. Приходит сам директор. Приходят подруги из других классов, но Мигулев сразу же прогоняет их. Все заговаривают с Даркой одновременно, разными голосами. Пытаются обратить Даркино сопротивление в шутку. Что-то обещают, но у Дарки нет сил попросить, чтобы ее оставили в покое. Ей абсолютно ничего не хочется. Тогда директор, не видя другого выхода, приказывает Лидке и Ореховской нанять извозчика за счет дирекции и отвезти Попович на «станцию».

Хозяйка, привлеченная шумом возле ее дома, подбегает к окну, растрепанная и удивленная. Она видит, что к дому подъехали три девушки, только не может разобрать, в чем дело. По тому, как Ореховская хочет взять Дарку под руку, пани Дутка понимает, что случилось что-то с Даркой. Хозяйка выбегает на лестницу.