Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

Слишком глубоко.

Хочу домой.

Глухо гудят голоса. Сперва я думаю, что это бесхозные мысли… нет, интонации чужие. Посторонние. Не хочу, не надо! Отвезите меня домой! К маме, к сестре. К отцу… Хочу, чтобы стало как раньше…

Это отец!

С виду, конечно, не похож, потому что у него нет вида. Но это точно он. Говорит гулким голосом: «Держись, сынок! Все будет в порядке. Держись! Ты нужен матери и сестренке».

Хорошо, буду держаться. Буду держаться.

Это был один из трех городских крематориев: внушительная структура с часовней, мемориальным парком и небольшим кладбищем. Ослепительное солнце внезапно нырнуло в тучу, и Беверли Скиннер почувствовала озноб. Подняв голову, она прикинула курс солнечного диска сквозь серую вату: скоро ли покажется?

Букетик цветов опустился на скромное надгробие. Сколько раз уже Беверли сюда приходила — всегда украдкой, в одиночестве,— а слезы неудержимо бежали по щекам, как тогда, на похоронах… Нечестно, все это нечестно! Она ведь была глупой девчонкой, ничего не понимала, а он — красавец, герой… Ужасная история. Надо было его простить. Все сложилось бы иначе. Стольким людям не пришлось бы страдать! Если бы она не связалась с подонком…

Нет.

Поздно, ничего не изменишь. Могильный камень никуда не денется.

ДОНАЛЬД ДЖЕФРИ АЛЕКСАНДЕР

12 ИЮЛЯ 1962 — 25 ДЕКАБРЯ 1981

Беверли опять посмотрела вверх, на тучку. Теперь она думала о сыне. Где бы ни скитался ее Дэнни, она молилась, чтобы он был здоров — и чтобы простил свою мать. Облачная кисея начала расползаться, но с севера уже натягивало новую, более серьезную грозу.

Я вижу, как над вершиной горы Потреро собирается гроза. Похоже, у них там будет нешуточный ливень. А над нами благодать, ни облачка. Вот что значит микроклимат! Обожаю солнечный свет — живой, энергичный, всезаполняющий. Его лучи, словно длинные пальцы кукловода, оживляют каждую судьбу, каждую городскую драму. Правда, зритель из меня плохой — с моим-то совиным расписанием.

Пауль постоянно ноет, что я слишком много работаю. Не может понять, что это значит — быть шеф-поваром. Пахать, когда другие отдыхают.

И вот он уходит, уходит… А у меня уже готова книга.

Любовник или книга? Жизнь или карьера?

Люди живут, не задумываясь об этих развилках; кажется, что выбор можно отложить на потом. Но наступает момент, когда откладывать больше нельзя. И ты вдруг понимаешь, что выбор давно сделан, а ты даже не заметил.

Кухню теперь придется оставить на Льюиса — но не для того, чтобы поехать с Паулем! Все гораздо проще: книгу необходимо рекламировать. Пиарить великолепного Грега Томлина… Разве этого я хотел? Мелькать в телевизоре, на газетных страницах, на обложках? Единственное, что я люблю,— это готовить. А приходится заниматься самопродажей. Хотя вроде бы кто мне мешал? Можно и кухню держать, кулинарить людям на радость…

Спрос — вот главный наркотик. Когда на тебя появляется спрос, в голове что-то щелкает. И превращаешься в раба, готового на что угодно, лишь бы оставаться в потребительской струе.

Но беса не обманешь: чем шире улыбка и холоднее сердце, тем страшнее упадок и запущенность в доме.

Я лежу на мягкой постели. На постели из моих собственных костей, которые, похоже, расплавились и пропитали матрас. Тело обнажено, лишь пах прикрыт тряпицей. Надо мной стоит Кей — в моей любимой серой вельветовой мини-юбке. А кроме юбки — ничего. Кей задирает подол и показывает гладко выбритый лобок, как у порнозвезды.

— Ты же никогда… не брила,— хриплю я.— Сколько я ни просил…

Она прикладывает палец к губам:

— Тс-с… Это секрет.

Она склоняется низко — крепкие грудки нависают над лицом, черные волосы струятся водопадом… Пахнет свежестью и солнцем…

Я слышу шум и приоткрываю глаза. Ослепительный свет. Я лежу на тротуаре рядом с телефоном, как последняя пьянь. С трудом поднимаюсь на четвереньки. То ли усталость виновата, то ли жара. То ли алкогольная ломка наконец наступила. А может, все вместе. Может, Кибби-громоотвод на таком диком расстоянии неэффективен, и приходится за все платить самому.

Несмотря на одуряющий зной, я дрожу от озноба. Встаю, ковыляю к дороге, ловлю такси. Возвращаюсь в квартиру Дороти. Остаток дня провожу на диване, лениво листая «Хроники Сан-Франциско» и наугад тыкая пульт — из шестисот с гаком программ можно худо-бедно смотреть только шоу «Займемся ремонтом» на канале «Би-би-эс Америка 163». Дороти, к счастью, возвращается не поздно — и без передышки закрывается в кабинете, на ходу виновато бросив:

— Извини, милый, надо кое-что доделать.

Ну вот, я уже превращаюсь в привычный предмет обстановки.

— Не вопрос, малыш!— Я подмигиваю, борясь с головокружением.

Свежий воздух не помешает. Выхожу на крыльцо, дышу полной грудью. Может, уровень сахара понижен? Вернувшись в квартиру, я наливаю себе апельсинового сока, делаю кофе, намазываю бублик арахисовым маслом. Подумав, снимаю излишки ножом: жирная штука, бедному Кибби это сейчас ни к чему. Как, впрочем, и кофеин. Я отношу кофе Дороти.

— О, спасибо, милый!— радуется она, не отрываясь от экрана.— Для меня это как солярка для трактора.

Что ж, намек понятен. Я тихонько разворачиваюсь и возвращаюсь к своим бубликам. Из головы не идет Брайан Кибби. Даже океан не помеха — его судьба по-прежнему в моих руках. Или нет? Может, сила заклятия обратно пропорциональна расстоянию? Может, он вообще вышел из радиуса действия? Живет сам по себе, никак со мной не связан, и переживать о нем не обязательно. Может, мое будущее здесь, с Дороти Камински?

Я сижу за мраморным столиком, шелестя газетой, надеясь, что вялое тело нальется наконец утраченной силой. В разделе «Книжное обозрение» карикатура — я смотрю и не верю своим глазам! Дядька в поварском колпаке, с черным чубом. Густые брови, острый подбородок, злодейские усики а-ля Дик Дастардли…

Да это же…

Чтоб я провалился!

От вялости не остается и следа. Даже не успев прочесть заголовок, я уже знаю: это Грег Томлин! Статья посвящена его новой книге — обстоятельная, на весь разворот. Мерзавец наверняка мой папаша! Иначе и быть не может. В конце приписка: завтра вечером, там-то и там-то, автор встречается с читателями. Ну что ж, вот и встретимся.

29. Авеню Ван-несс

Книжный магазин разместился в Г-образном крыле супермаркета на знаменитой авеню Ван-несс. Это широкая рычащая магистраль, на которую центр города нанизан, как мотылек на булавку. Давеча я решился рассказать Дороти о моей поисковой миссии и о подозрениях насчет Грега Томлина. Она выслушала с энтузиазмом и даже вспомнила, что однажды обедала в его ресторане. С собой я ее не взял, невзирая на просьбы. Первое рандеву должно состояться с глазу на глаз.

Перед моим уходом мы от души порезвились. Сперва я долго вылизывал ее пипку: ласкал влагалище языком, прикусывал клитор, дразнил и так, и этак — она сжимала бедра вокруг моего лица, цеплялась руками за затылок…

— Ах, мучитель…

— Мммпфффф,— рассудительно отвечал я, продолжая раз за разом доводить ее до исступления, смакуя ее оргазмы, как нанизанные на нитку ягоды.

Затем я вошел в нее и начал яростно трахать. Мы кончили одновременно — миг ослепительного наслаждения растянулся на века… Потом мы лежали, обессилев, на мокрой от пота простыне. Дороти словно опьянела. Когда я уходил, она неразборчиво бормотала в полутьме, еле ворочая языком. Верно говорят: трезвый любовник не в пример лучше хмельного. Дело не только в жизненной энергии. Для мужчины, сказавшего «нет» спиртному и наркотикам, хороший секс — единственная радость, которую он, ясное дело, старается растянуть, и обалдевшая партнерша, как следствие, испытывает множественный оргазм, умиленно думая: вот это жеребец!

Я и сам, признаться, слегка не в себе. Иду, покачиваясь, между рядами терпеливых читателей и усаживаюсь на свободный стул. Публика собралась пожилая, солидная, человек пятьдесят, среди них две или три скучающие домохозяйки. Я листаю свежекупленную книгу Томлина с нарастающим беспокойством: чуть не из каждого абзаца торчит гомосексуальный вопрос.

Наконец появляется автор. Под жидкие аплодисменты он усаживается в большое кожаное кресло, а напротив в точно такое же кресло садится его спутник, отрекомендовавшийся как директор книжного магазина. Я жадно разглядываю Грега Томлина — и чувствую горькое разочарование. Мало того что гомик, так еще и коротышка! При таком смешном росте мерзавец просто не может быть моим отцом! Злосчастную карикатуру, видимо, рисовали не с оригинала, а с обложечной фотографии, сделанной еще при царе Горохе. У Грега Томлина наших дней чуб отнюдь не черный и густой, а седой и жидкий. Его розовая рожа пестрит лопнувшими сосудиками, что говорит об излишней нервозности и повышенном давлении либо о склонности к возлияниям. Ничего общего с моим воображаемым калифорнийским отцом — поджарым, рослым и загорелым.