Благородство ни при чем - Люси Монро

Как могла она выдать такое? И после этого еще иметь наглость вести себя так, будто не сказала ничего особенного?

– Если такое происходит постоянно, то почему мы оба хранили целомудрие целых полтора года?

Она пожала плечами:

– Может, потому, что твои сексуальные желания идут на убыль. Тебе почти тридцать.

Он решил не реагировать на эту очевидную пощечину его мужскому достоинству. Вместо этого он задал встречный вопрос:

– А какое у тебя оправдание?

– Я хранила целомудрие все двадцать три года своей жизни. Секс стал для меня отклонением от обычного курса – секс, а не его отсутствие. Могу тебя заверить, что в этом не было ничего особенного – ни в сексе, ни в воздержании после него.

Он знал, что она на взводе. Сознавал, что она придумала черт знает что про него, но все равно ее слова чуть не вывернули его наизнанку. В ее силах было ранить его так, как не мог никто, даже мать.

И поэтому, сам будучи на пределе, он решил отступить.

– Может, нам следует вернуться к изначальной теме, к теме шпионажа в «Клайн технолоджи»? Мы сможем поговорить о наших отношениях потом, когда ты вернешь себе способность мыслить рационально.

– Нам вообще ни к чему обсуждать наши отношения.

Пусть говорит. Он не стал отвечать. А что еще он мог сделать? Если он продолжит прессинговать, а она останется на своих позициях, то боль от такого противостояния может оказаться для него невыносимой.

То, что он чувствовал сейчас, очень походило на страх, испытанный им, одиннадцатилетним мальчишкой. И в тот раз страх оказался более чем оправданным.

Он был в парке в своем родном городе, когда вдруг заметил в толпе зрителей, наблюдавших за бейсбольным поединком, папу.

К тому времени он уже знал, что не является законным сыном, и примирился с тем, что его отца никогда не видели ни с ним, ни с его матерью на людях. Вернее, он научился с этим жить. Но в тот погожий летний денек ему захотелось посидеть с отцом и вместе посмотреть игру. Поэтому он набрался храбрости, забрался на скамью и протиснулся на местечко рядом с ним.

Маркус знал: его поступок разозлит отца. Но он думал, что сможет противостоять его недовольству. Увы, он навлек на себя нечто похуже, чем отцовский гнев. Отец его просидел рядом с ним все оставшиеся шесть подач, делая вид, что его не знает. А одиннадцатилетний паренек рядом глотал слезы и обмирал от унижения.

Когда на следующий вечер отец его появился у них с матерью в доме, Маркус ушел. И отец его рассказал маме, что произошло.

Она пришла к Маркусу и попыталась объяснить, что он, как человек влиятельный, не может подвергать себя риску общественного осуждения. Что отец его не может развестись по религиозным убеждениям. Она все это и раньше ему говорила. Он верил в эту чушь и слушал мать, но только до того бейсбольного матча. С этого момента Маркус перестал верить. И не признавал больше отца.

Ни в следующий его визит, ни через два года, когда Марк и его мать поженились. Он пять лет прожил в доме Марка, но продолжал держаться на расстоянии, отказываясь воспринимать себя членом семьи, которую создали его отец и его мать. Он не принадлежал к их кругу и никогда об этом не забывал.

Маркус постарался отогнать эти болезненные размышления на второй план.

– Мне придется регулярно проверять твою почту, чтобы попробовать засечь еще одно подобное сообщение. Но буду честен – надежды на это мало.

– Отчего же? – Казалось, ее удивило, что он вновь вернулся к теме расследования.

Может, она хотела продолжать спорить с ним о характере их отношений? Но Маркус не собирался играть с собой в рулетку. Хватит того, что случилось семнадцать лет назад.

– Полагаю, то, что ты снимаешь почту на всю команду, – не такой уж большой секрет, так что скорее всего это сообщение попало к тебе по чьей-то оплошности.

Несколько секунд она сидела молча, разворачивая тако. Потом откусила кусочек – условный рефлекс на вид пищи.

Прожевав и проглотив его, она спросила:

– Итак, ты думаешь, что наш шпион не общается по электронке регулярно?

– О, у него для отправления сообщений существует установленное время – например, полночь, чтобы исключить вероятность просмотра тобой сообщений в это время. Наш шпион мог получать послания через отдаленный доступ с домашнего компьютера или же он мог приходить в офис пораньше утром. Ты рабыня привычки, и, зная это, ему достаточно получать письма до половины восьмого, чтобы быть уверенным в том, что он успеет удалить сообщение с сервера до того, как ты начнешь просматривать почту.

Маркус рассуждал вслух, но часто это помогало. Так легче нащупать логическую цепочку.

Ронни, кажется, тоже так думала, потому что она кивала, слушая его, и даже откусила еще от тако. Маркус аккуратно отслеживал собственные реакции и подавил желание улыбнуться победной улыбкой. На его вкус, ей ни к чему было ограничивать себя в еде.

– Тогда зачем затруднять себя проверкой моей электронной почты?

– Один раз шпион промахнулся, может ошибиться и во второй.

– Понятно. Маркус?

Он тоже начал есть. Говядина была острой и пряной – как он любил.

Маркус проглотил кусок.

– Да?

– Ты сейчас выглядишь вполне убежденным в моей невиновности.

– Да.

Они несколько минут ели молча.

– Почему? – спросила она, аккуратно сложив в крохотный квадратик обертку от тако.

Он не знал. Ему все время хотелось верить в ее невиновность. С самого начала. Только выработанный с годами профессионализм помогал ему побороть искушение рассказать ей об истинной причине своего присутствия в компании Клайна. Но он не скажет ей об этом. Она станет, вероятно, обвинять его во лжи. У нее сейчас было довольно сварливое настроение.

Лучше придерживаться прозы, чтобы потом плавно перейти в эмоциональную сферу.

– Ты не отнесла бы это сообщение Клайну, если бы была виновна.

– Может, я просто хотела отвести от себя подозрения.

Да уж, это очень похоже на правду. С тем же успехом он поверит в то, что завтра она начнет показывать стриптиз в соседнем баре.

Маркус нахмурился своим дурацким мыслям.

– Маловероятно.

– Отчего же? У меня есть резон так поступать. Я знаю, что тебе известно о моем прошлом. Может, я решила, что ты не станешь рассказывать о нем Клайну, если поверишь в мою невиновность.

Он не понимал, почему она так говорит, но ему хотелось направить ее на путь истинный.

– Во-первых, ты не знала, что я занимаюсь корпоративным расследованием. У тебя не было никаких оснований считать, что Клайн сообщит мне о твоем визите к нему. Во-вторых, если бы ты была шпионкой, то не стала бы сейчас копать себе могилу. Никто не знает о расследовании, кроме Клайна, Уоррена, а теперь еще и Эллисон.