Под чужим именем - Валерий Горшков

– Спасибо, Жора.

– Тебе спасибо. Мог бы ведь и не тащить. Должен был не тащить. Батя бы понял, слова плохого бы не сказал. Задание – превыше всего. Впрочем… Это не я – Лис теперь твой должник. По гроб жизни. С него и спрашивай.

– Толян ничего мне не должен, – жестко подвел черту Ярослав. – И давай забудем об этом. Ничего не было. Проехали.

– Как скажешь, Охотник. Как скажешь…

А самолет без опознавательных знаков, огромной птицей промелькнув у бойцов над головами, уже заходил на посадку. Чтобы, приняв груз, вскоре снова взмыть в рано темнеющее декабрьское небо, развернуться над морем, покинуть пределы Восточной Пруссии, войти в безопасное воздушное пространство Литвы и взять обратный курс на военный аэродром к западу от Ленинграда.

Глава 23

Жора Меер сдержал свое слово – ничего не сказал подполковнику Шелестову о том, как впервые посланный на боевое задание новичок спецотряда Охотник, рискуя шкурой и надрывая жилы, спасал жизнь Лису. Ярослав по понятным причинам тоже молчал.

Не стал молчать только сам Лис. Уже на следующий день после возвращения на базу обласканный доктором и упакованный в шину старший лейтенант Веригин, отоспавшись и отъевшись от пуза, прохромал на костылях в рабочий кабинет Бати и подробно, в мельчайших деталях, рассказал, как было дело. Не упоминая лишь о случившемся у него в самолете и вызвавшем дикое веселье Скрипача расстройстве желудка. Но главное – он рассказал командиру «Стерха» о странном поведении Корнеева во время привала на берегу:

– Когда я сказал Охотнику, что мне стыдно чувствовать себя беспомощным и смотреть, как тяжело ему дается каждый следующий шаг, он начал рассказывать про самоубийства тяжелобольных. И про то, как врачи сами отправляют на тот свет безнадежных, чтобы те не мучились. На вопрос, откуда он знает такие тонкости, Охотник ответил, что его мать – врач и более тридцати лет проработала в больнице. Я спросил, где она сейчас. Она, говорит… и вдруг – как подскочит… Словно сообразил, что случайно проболтался о чем-то важном. Отдышался, затравленно посмотрел на меня. Погибла, говорит, вместе с отцом и братом. Во Владивостоке. Только что лежал плашмя, умирая от усталости, а тут резко поднимается и говорит: «Пора идти дальше!» Я уверен на сто процентов – Охотник врет. Скрывает что-то. И поэтому очень боится разоблачения. Возможно, он совсем не тот, за кого себя выдает.

– Откуда такая уверенность?

– Я видел его глаза в тот момент, товарищ командир. Выражение его лица. Оно было злым и испуганным, – расправив грудь, отчеканил Лис. Если бы не костыли, Веригин наверняка вытянулся бы перед сидящим за столом Батей по стойке «смирно».

– Я тебя понял, старлей. Можешь отдыхать. Да, кстати… что говорит Семен насчет ноги? Серьезно?

– Спирт говорит – обморожение второй степени. Плюс перелом стопы в двух местах. Неприятно, конечно, да и побаливает, но – не смертельно. Напичкал уколами. Обещает, что через пару месяцев уже буду «яблочко» танцевать.

– Ну, хоть так. Ладно. Выздоравливай.

Когда Лис, процокав к двери, уже взялся за ручку, Шелестов тихо окликнул его:

– Толик?

– Да, товарищ командир, – рыжий обернулся.

– Скажи, за что ты его так не любишь? За что пытаешься утопить? Ведь он же тебе, засранцу, вчера жизнь спас.

– Я… – удивленно застыл Веригин. Упоминание Бати о «засранце» застало старлея врасплох: «Неужели летчик, сука, проболтался?»

– Это не так, Максим Никитич. Мне… Я… ничего против него не имею. Просто Охотник повел себя неадекватно. И я, как офицер и комсомолец, счел своим долгом довести до вас, командира и коммуниста, свои подозрения.

– Ты их довел. Теперь твоя комсомольская совесть может спать спокойно. Свободен…

Покидая кабинет Бати, Лис испытывал такое странное, непривычное ощущение, будто его, боевого офицера-орденоносца, с ног до головы облили жидким дерьмом. Тем самым, из самолета. Вместо очередного прогиба перед Никитичем, к которому в последние полгода стал весьма неравнодушен рыжий, вдруг получилось полное дерьмо. Вместо того, чтобы сказать спасибо за своевременный сигнал, Батя сумел так хитро повернуть дело, что он, Лис, вместо честного служаки стал не более чем неблагодарной свиньей. К чему бы это? Ведь он всегда был на хорошем счету, не раз возглавлял группу на заданиях…

Устав ломать голову над причиной столь странного поведения подполковника, старлей Толик мысленно послал Батю куда подальше и направился в столовую. Судя по витающему в коридоре аппетитному запаху, сегодня на обед в отряде давали гречку с мясом и свежие помидоры. Для своих ручных «стерхов» Хозяин такой мелочи, как сытная пайка, не жалел. Лис же всегда любил покушать…

Оставшийся наедине с самим собой подполковник Шелестов затушил папиросу, встал, достал из спрятанного в стене, за книжными стеллажами, сейфа папку с личным делом Ярослава Корнеева по прозвищу Охотник, сел за стол, развязал тесемки, раскрыл первую страницу, долго смотрел на приколотую скрепкой фотографию молодого скуластого бойца, давно сбрившего эти нелепые, словно специально приклеенные перед съемкой на паспорт, усы. Еще около получаса внимательно изучал биографию и перебирал полученные по делу официальные справки, а затем вдруг зацепился взглядом за что-то интересное, нахмурил лоб. И медленно – очень медленно – положил крупную мозолистую ладонь на черную трубку телефона.

Глава 24

Максим Никитич Шелестов был профессионалом экстра-класса. В своем труднейшем мужском ремесле он слыл даже не гением – полубогом всего того, что касалось тайной диверсионно-разведывательной работы. Мало кто из служивых людей по эту – да что там, и по ту тоже! – сторону бескрайней родной госграницы так знал, как нужно вести поиск ржавой иголки в стоге сена и уж тем паче – заставить взятого в плен врага заливаться майским соловьем на первом же допросе с пристрастием. Или – пищать мокрой трясущейся жабой с вылезающими из орбит зенками и неприятным амбре в радиусе пяти шагов. Это уж смотря у кого какой тембр голоса прорежется, когда в один из двух глаз воткнется окурок или одно из яиц случайно почувствует холод шершавых слесарных тисков. Это только в романах про героев-пионеров времен гражданской войны мужественный Мальчиш-Кибальчиш стойко переносит боль изуверских пыток и не рассказывает толстобрюхим буржуинам самый главный секрет Красной армии. А на практике все обстоит куда как проще. Даже самая простейшая спецработа с «парными органами» допрашиваемого, как правило, дает стопроцентный результат. Потеряв глаз или яйцо, недавний упрямец страсть как боится лишиться оставшегося и течет, как клизма. Накладки, конечно, и тут время от времени случались, однако… К делу Охотника все эти скрытые от глаз трудового народа страсти-мордасти не относилось.

Почуявшему добычу подполковнику повезло. Так случается, когда после очередного – на первый взгляд случайного – поворота калейдоскопа множество цветных осколков внутри трубы складываются в четкую геометрическую картину и вы видите нечто вполне узнаваемое. Всего семь минут потребовалось командиру «Стерха» на два телефонных звонка через спецкоммутатор: первый – с просьбой отправить срочный радиозапрос во Владивосток, второй – человечку из окутавшей едва ли не всю страну тайной империи Хозяина. Еще полтора часа ушло на ожидание первого подтверждения обоснованности сделанных Лисом выводов – Охотник действительно лжет!

Узнав это, Шелестов встал из-за стола и принялся вышагивать по кабинету…

Для начала сможет прояснить ситуацию «сосватавший» ему новичка майор Диденко. Хотя этот вариант – сто к одному – пустышка. Майор – «шестерка», пустое место, тля бесхребетная. Интуиция опытного разведчика, крайне редко подводившая Шелестова, упрямо подсказывала командиру спецгруппы: Охотник кто угодно, но только не иностранный шпион. Возможно – засланный соглядатай от кого-то из своих, из близкого круга Хозяина. Однако и в такой вариант, гораздо более вероятный при творящейся наверху борьбе за власть, Шелестов тоже не слишком верил. Кто же тогда Охотник? И почему при поступлении на службу в НКВД этот выделяющийся из толпы во всех отношениях парень не только скрыл часть своей биографии, но даже умышленно подменил ее гладко сшитой легендой?!

Подполковник терялся в догадках. От напряженной работы мозга – а может, просто от двух пачек выкуренных за день папирос – у Бати даже заболела голова.

Самым простым способом попытаться узнать истину была пытка. В отношении своих «пернатых» головорезов Максим Никитич обладал абсолютными полномочиями. Вплоть до ликвидации бойца при первом же серьезном подозрении в предательстве, трусости или неблагонадежности. Ради сверхзадачи факта существования группы под своим могучим крылом Хозяин разрешал подполковнику действовать любыми методами. Но мудрый Шелестов редко шел напролом. В данном случае это напрочь лишено смысла: Корнеев ни о чем не подозревает, он надежно изолирован на базе, сбежать с которой без дырки в голове не смог бы даже известный циркач Гарри Гудини. Поэтому, прежде чем снова взглянуть в глаза мужественно проявившего себя на первом же боевом задании новобранца, и не просто взглянуть, а увидеть в зрачках Охотника осознанное поражение, Батя решил, не мешкая ни минуты, начать блиц-дознание. Шелестов не сомневался ни на йоту – правда всплывет быстро. Имея в руках такие серьезные ниточки, данные объекта в виде фотографии, и зная точную профессию его матери, около тридцати лет отработавшей врачом в бывшей церковной больнице, провести идентификацию личности возможно в течение суток. Максимум – двух. Тогда и придет время переходить к личному допросу Охотника…