Русский флаг - Александр Борщаговский

— А вы, сударь, защищаете злейшего врага России, — парировал Дмитрий, улыбаясь. — Помилуйте, о ком речь идет? О Луи Наполеоне, племяннике Наполеона Бонапарта, жестоко поколоченного в России. Вы говорите: "обманули", "искусили", "роковым образом вовлекли"?! Ничуть не бывало, не таков ваш Луи Наполеон. Если угодно, я могу изобразить вам в лицах, как была соблазнена Франция. — И, поощряемый заинтересованными взглядами стоявших вокруг, Дмитрий продолжал: — Представьте себе, что Настенька прекрасная Франция, я — коварный Альбион. — Он подошел к Насте и, скрестив на груди руки, почти прорычал: — Послушайте, любезная ветреница! Я хороший сосед и отменный человек. У меня тяжба с Россией, пустяковая тяжба с той нелюбезной страной, в которой Наполеон потерял свою армию и честь и откуда его несчастная звезда направилась по дороге к Ватерлоо. — Он подмигнул Настеньке: — Идите за мной, красавица! Вы не совсем узнали русских Наполеон слишком быстро бежал из этой суровой страны, — и вам будет весьма приятно подраться с ними. Дайте нам корабли, а главное — солдат, побольше солдат; полководцев мы и у себя сыщем. Оставьте дома шпионов и доносчиков, а тех, кто еще недавно орал: "Рес-пуб-ли-ка!", отправьте к русским. Пусть они там покроют себя славою и могильным саваном, к общему удовольствию… Согласны?

Настенька растерянно молчала.

— Видите?! Настенька молчит, а Луи Наполеон подсчитал барыши и сказал: "Согласен!" Он ведь мечтает диктовать порядки Бельгии, Голландии, Пьемонту, а если удастся, то и целой Европе.

К этой теме, пожалуй, и не возвращались бы больше, если бы в разговор не вмешался Александр.

— Митя, твои сентенции об императоре Наполеоне неуместны, — сказал он наставительно, — они пахнут пустым шутовством.

Добродушная улыбка сползла с лица Дмитрия.

— Я не намерен обсуждать с тобой этот вопрос, — холодно сказал он.

— Отчего же? — глаза Александра сузились, и голос сразу стал неприветлив. Чтобы скрыть охватившее его напряжение, Александр непринужденно опустился на траву.

Перед глазами Дмитрия возник вдруг берег реки в Ракитине подмосковном имении старого дяди, у которого он проводил летние каникулы. Был там у Дмитрия друг — пастух Прошка, рослый веснушчатый мальчишка, обучивший его рыболовной премудрости. Прошка был на три года старше Дмитрия, умел подражать крикам птиц, находить их гнезда, мог пройти на руках по песчаному берегу к самой воде. Однажды в Ракитино приехал и Александр. Прохор рассердил Александра каким-то грубым словом, и тот прогнал его прочь. Тогда Александр тоже побледнел, опустился на песок и равнодушно шарил рукой по речным ракушкам, украдкой поглядывая на Дмитрия, готового вот-вот расплакаться…

— Ты слишком хорошо знаешь мои мысли, — сказал наконец Дмитрий, бледнея. — Нам нет нужды говорить об этом.

Вокруг все молчали, не сводя с них глаз. Александр хладнокровно взвешивал щекотливость и остроту положения. Наконец он сказал:

— Пожалуй, ты прав. Но нам всегда следует помнить о том, что русский солдат пойдет умирать с именем монарха на устах.

Зарудный давно собрался уходить, но при первых же словах Александра почувствовал, что теперь он непременно останется и вмешается в спор. Поправляя ружейный ремень на плече, он ждал только повода, и повод этот сейчас ему представился.

— Если ваше поучение, господин Максутов, предназначается исключительно для нижних чинов, то вы не достигли цели: здесь их нет, проговорил Зарудный, чеканя каждое слово.

Александр Максутов весь подобрался от неожиданности, но ответил небрежно, с чувством своего безусловного превосходства:

— Я говорил о солдатах, господин титулярный советник, символически. Генерал, действующий в войске, — тоже солдат. Ни возраст, ни форменный мундир, ни табель о рангах не могут освободить человека от исполнения патриотического долга, от известного образа мыслей.

Полулежа, он подбрасывал на ладони серый камешек. Маша сидела растерянная, предчувствуя недоброе и считая себя в чем-то виноватой.

— Неужели нет других идеалов, способных толкнуть человека на подвиг? — промолвил Зарудный.

— Например? — Максутов высоко подбросил камешек и ловко подхватил его.

— Афиняне эпохи демократии считались хорошими воинами. Их знаменем была Греция.

— Но Александр Македонский победил их, — невозмутимо возразил Александр, — не правда ли?

— Это уж совсем другой вопрос. Ведь и Рим, императорский Рим, поработили варвары, едва ли способные проникнуться высокими идеалами просвещенной монархии.

Зарудный непроизвольным движением снял ружье с плеча и, опершись на него, приготовился к дальнейшему спору. Левой рукой он беспрестанно теребил усы. Вихрастый, жилистый, с широкими отворотами охотничьих сапог, он напоминал разозленного деревенского петуха.

— У камчатских чиновников, — сказал Максутов, окидывая быстрым взглядом Зарудного и чиновника с хохолком, — повальная болезнь: по любому поводу обращаться к древней истории.

— Уроки истории весьма поучительны, господин лейтенант.

— Рассуждая о древних, вы забываете о современности, упускаете из виду Россию, живущую по законам, присущим ей одной. — Наконец и Александр Максутов заговорил не холодно-бесстрастно, а с большой внутренней заинтересованностью. — В России даже бунтовщик, подобный Пугачеву, для успешности своего предприятия вынужден был назваться монархом. Он знал Россию не хуже некоторых канцелярских народолюбцев, господин титулярный советник.

— С той поры Россия далеко шагнула, — сказал Зарудный, с трудом сдерживая злость.

— Разрешите полюбопытствовать: куда?

Зарудный мгновение поколебался, взглянул в побелевшее лицо Маши, на ее взметнувшиеся в испуге брови и, сердясь на самого себя, произнес вызывающе громко:

— В Сибирь!

Максутов не ожидал такой откровенности. Он удивленно приподнялся и, заметив горящий взгляд Маши, растерянность окружающих, сказал, улыбнувшись:

— Оставим ученые споры и отвлеченности, господин Зарудный. Вы, — он саркастически оглядел Зарудного, — единственный среди нас вооруженный и, кажется, самый воинственный в этих широтах человек, скажите нам: ради чего вы пойдете на подвиг, на смерть?!

— Я?!

— Да, вы!

Зарудный вскинул ружье на плечо и сказал:

— Ради отечества своего! В нем слилось для меня и честь предков, и добрый народ, ничтожной частицей которого я признаю себя, и земля, вскормившая меня. Эти идеалы стоят того, чтобы отдать за них жизнь.

— Вот как!

— Да, да… Вы офицер, господин Максутов, и должны знать, что на морском штандарте государя императора орел держит в клювах и лапах только четыре моря — Балтийское, Белое, Черное и Каспийское. Только четыре! Увы, Восток забыт. Что ж, но у нас русский флаг, и ради него мы пойдем на смерть!

Зарудный повернулся, чтобы уйти, но Максутов остановил его.

— Вы не полностью изложили свою программу, господин Зарудный. Максутов вскочил на ноги, его губы уже болезненно кривились. — А ненависть к тирании и рабству, которую вы столь усердно внушаете некоторым доверчивым лицам? А опаснейшие цитации из запретных сочинений малопочтенных господ? А этот чугунный перстень, — он показал пренебрежительно на руку Зарудного, — разве ради него не стоит отдать жизнь?

Пораженный Зарудный уставился на Машу.

"Рассказала! Предала! — мелькнуло в голове Зарудного. — Все святое, хранимое в сердце, защищенное от недружелюбных взглядов, все, что я доверил ей, брошено под ноги — и кому?!"

— Ради этого кольца, — проговорил он наконец, подняв вверх правую руку, — я мог бы умереть. Оно частица моего отечества. Этого не понять ни вам, ни тем, чье бесчестье не щадит чужих тайн. — И, вскинув ружье на плечо, он пошел по узкой тропинке под гору.

Маша, сидела, низко опустив голову. Окружающие настороженно смотрели на нее, — они хоть и не понимали всего, но чувствовали, что Маша имеет какое-то отношение к ссоре этих двух людей.

Тень птицы мелькнула невдалеке по зеленому склону горы, но самой птицы никто не увидел.

В этот день Пастухов впервые поцеловал Настю. Девушка, напуганная ссорой, причины которой она плохо понимала, инстинктивно искала защиты у Пастухова. В сумерки вся многочисленная компания — днем к молодежи присоединились и степенные обыватели — тронулась в обратный путь. Впереди всех двигались Вильчковский, Андронников и Иона, который дерзнул распевать церковные псалмы на манер и мотив, непростительные для священнослужителя, с легкомысленным припевом, сочиненным нетрезвым землемером. За ними в большом отдалении следовали остальные. Шествие замыкали старик Кирилл и две девушки, нагруженные корзинами с чайными принадлежностями и винной посудой. Светлое платье Насти мелькало в кустарнике позади всех. Несколько раз ее окликали, и веселое Настино "а-а-у-у" доносилось издалека. Потом о Пастухове и Насте забыли.