Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

– Но есть же домашние животные, – возразила я, взглянув на Каштанку.

Ладонь мужчины нежно легла на голову собаки.

– Домашние животные – это, разумеется, другое дело. Но малыш должен достаточно подрасти, чтобы выжить без мамы, – заключил он, вставая.

Не успел он подняться, как Каштанка рванула вперед. Мужчина схватил ее за ошейник и оттащил назад так, что ее передние лапы задрыгались в воздухе.

– Барабанные палочки, говоришь? – Мужчина рассмеялся над чем-то за моим плечом. Я обернулась и увидела, что в угольный сарай крадется большая черная кошка с висящими розовыми сосками. Каштанка залилась лаем. Кошка юркнула внутрь.

– Манеры, Каштанка! – сказал мужчина, дернув за ошейник. Собака угомонилась, тихонько поскуливая от обиды. – Насчет барабанных палочек, – сказал мужчина, так надолго зажмурив глаз, что я подумала, будто он у него, как у Пилы, ненастоящий. – Пока котенок сосет молоко, его нельзя забирать у матери к себе домой, не так ли?

Я была вынуждена с ним согласиться.

– Забрать его было бы… – Мужчина поискал нужные слова. – Забрать его было бы нарушением его естественного права на жизнь. – Мужчина заметил, что я его не понимаю. – Он бы умер, – без обиняков сказал он. – Так что тебе надо подождать, – добавил он и погладил меня по волосам, а Каштанка бросила на меня ревнивый взгляд. – Надо подождать, пока котенок не научится выживать самостоятельно. Согласна?

Я оглянулась через плечо на угольный сарай.

Мужчина продолжал:

– Я бы сказал, что это будет через неделю. Раз, два, три – это воскресенье, семь – это четверг… Думаю, что к четвергу котенок, даже если он родился сегодня, будет готов принадлежать прекрасной юной леди с барабаном.

Я постучала по барабану пальцами: раз, три, пять, семь – это четверг.

– Отличный барабан, – заметил мужчина. – И хороший, крепкий ремешок.

В этот момент над нашими головами пролетела стая птиц. Собака посмотрела вверх и радостно взвизгнула.

– Нам пора, – объявил мужчина.

Не успела я досчитать до семи, как они пересекли лужайку, вышли через скрипучую плетеную калитку в рощу и исчезли среди деревьев.

Раз, два, ба-бам, три – это воскресенье. Кошка-мать пошла в угольный сарай покормить своих котят. Ба-бам. Мой котенок одет лучше всех. Я назову его Шварц. Семь – это меньше количества пальцев на руках, но на семь больше, чем сейчас. Будто бы в подтверждение моих расчетов вдали грохнуло ружье мужчины. В угольном сарае что-то упало, и несколько мгновений спустя через двор пронеслась напуганная выстрелом мать-кошка.

Пока горизонт был чист, я решила снова войти в сарай и рассказать Шварцу о наших планах на следующий четверг. Я вошла и заглянула в угольную бочку. Шварц в ужасе замяукал.

– Тише, тише, – успокаивающе проговорила я. Но этого было мало. Я подняла котенка и прошептала в его милые маленькие ракушечные ушки: – Тише, тише.

Я посадила его к себе на плечо, помогла ему отрыгнуть, положила его в сгиб руки, пощекотала ему живот и потыкала пальцами ему под мышки, а он мяукнул, что это весело, и попросил меня повторить. И я это сделала.

Была пятница, и до четверга оставалось еще целых семь дней. Я была твердо намерена вернуть котенка на место. Но потом вдали, было ли это совпадением или знаком судьбы, опять выстрелило ружье мужчины, и до меня дошло, что он охотится в апельсиновой роще. Охотится! Некоторые из птиц, в которых он целился в этот самый момент, были матерями, несущими червяков своим малышам. В то время я не знала, как называется говорить одно, а делать другое, зато знала множество поступающих так взрослых и не собиралась лишаться хорошо одетого котенка из-за морального императива, которому меня научило исключение из правил!

Я размашистым шагом вышла из сарая, посадив Шварца себе на плечо. Пока мы пересекали двор, он мяукал своим братьям и сестрам на прощание. Внезапно я остановилась. Впереди сидела толстая черная мать-кошка, наслаждавшаяся теплым солнышком на своей толстой черной спине и вылизывавшая лапу, как если бы она была намазана сладким жидким тестом. Кошка меня не заметила, но я понимала, что через считаные секунды до ее слуха донесется мяуканье Шварца. В это мгновение смутное воспоминание стало отчетливым. Я увидела, как кошка крадется вперед. Я увидела, как она подбирается перед прыжком. Я увидела, как она прыгает и вцепляется в лицо женщины. Я увидела, как ее когти выцарапывают глаз. Я увидела, как проливается этот студень, – и вдруг с поразительной ясностью вспомнила рассказ Пилы о том, как она лишилась глаза!

Медленно, поглаживая Шварца левой рукой, чтобы он перестал мяукать, я сняла правой рукой крышку с барабана. Мать Шварца опустила одну лапу, подняла другую и начала ее лизать. Я взяла Шварца, одним проворным движением сунула его в полость барабана, схватив взамен свои барабанные палочки, захлопнула крышку, сдвинула барабан вперед, а когда мать-кошка резко повернула голову и увидела меня, а потом и мой отчаянно мяукающий барабан, я отбила громкую, отвлекающую барабанную дробь:

БАРРА-БАРРА-БУМ-БУМ! (Мяу!)

БАРРА-БУМ! (Мяу! Мяу!) БУМ

БУМ

БУМ

(МЯУ!)

Я промаршировала до самого дома, поднимая колени высоко, словно мажоретка. Озадаченная мать-кошка неуверенно посмотрела на меня и, мяукая, пошла за мной на благоразумном расстоянии. Барабан мяукал в ответ. Я отчаянно барабанила. Мое сердце барабанило. А потом, когда кошка начала меня догонять, я как бешеная бросилась бежать, вскарабкалась по заднему крыльцу и захлопнула заднюю дверь, которая вела через прачечную в дом. Глубокая мойка, полная замоченного белого белья, говорила, что новая прачка вышла всего на минуту. Припертая к стенке, я опасливо выглянула в окно. Мать-кошка бродила под дверью. Она остановилась, понюхала землю.

– Шварц! – мяукнула она.

Шварц отчаянно мяукал из барабана. Мать посмотрела вокруг, на дверь, на небо, но не могла понять, откуда исходит звук.

– Шварц! Где ты? – мяукнула она.

– БАХ, БАХ! – грянуло ружье.

Мать-кошка бросилась прочь.

Я вытащила мяукающего котенка из барабана. Его маленькая человеческая мордочка морщилась от «мяу». Мне хотелось бросить его в мойку и остановить мяуканье. Вместо этого я подняла экран и вышвырнула мяукающий комок из окна. Я услышала, как он со стуком приземлился, а через несколько мгновений увидела, как он с мяуканьем выползает из-под тени дома и ковыляет вперед. Матери-кошки не было.

В то утро я, должно быть, раз десять подходила к окну и смотрела, как ушибленный котенок хромает через лужайку. Меня подмывало пойти и положить его на пороге угольного сарая, но мать запретила мне выходить из дома. Какой-то чокнутый незаконно охотился в апельсиновой роще. Вызвали полицию. Примерно перед обедом стрельба прекратилась. Я выглянула в окно прачечной. Котенка не было.

Той ночью я резко проснулась от плохого сна, который не могла вспомнить. В те дни мы спали под москитными сетками, натянутыми между четырьмя столбами по углам наших кроватей. Сквозь белую сетку все в темноте казалось эфемерным: призрачный комод, призрачная коробка для игрушек, призрачные занавески. Той ночью в изножье моей кровати, тыкаясь мордой в прозрачную сетку, облегавшую ее подобно жуткой посмертной маске, сидела черная мать-кошка. Я заледенела от ужаса. Она смотрела на меня светящимися глазами и тихо, протяжно мяукала. Я закрыла глаза и снова их открыла. Она сидела на том же месте и завывала до рассвета. Потом я увидела, как она встала, прыгнула и, со стуком приземлившись на пол, убежала прочь по коридору и вниз по лестнице. Наутро я в слезах рассказала матери, что у моей постели всю ночь просидела кошка.

– Невозможно, – сказала она, и, чтобы убедиться в этом, мы обошли дом, проверяя щеколды и окна.

– Возможно, – добавила мами, когда мы нашли в прачечной окно, оставленное открытым. Мами посетовала, что новая прачка Нивея немногим лучше прежней.

Невероятно – поскольку окна были заперты, а дом неприступен, словно арсенал, –