Поднятые до абсолюта (СИ) - Денисова Ольга

Батистовая рубаха приятно холодила тело — Зимич отвык от хорошего нижнего белья. В доме было тепло, даже жарко, но атласный жилет после засаленных меховых безрукавок скорей смутил, чем обрадовал. Узкие штаны темно-фиолетового бархата налезли на него с трудом, зато широкий пояс лег на талию красиво, не чета пеньковой веревке. Когда-то Зимич следил за модой — но модой школяров и студентов, одевавшихся вызывающе просто, не в пример городской знати. Четыре года назад в моде был фиолетовый цвет, штаны в обтяжку и суконные куртки с высокими воротниками. Куртку мама не принесла.

— Ах, какой вы теперь красивый, Стойко-сын-Зимич! — восхищенно шепнула вошедшая в умывальную Данка. — Прямо как царевич!

Зимич смерил девчонку взглядом: хороша она была, и не столь юна, как Стёжка.

— А кто мне рожу расцарапал? — спросил он угрюмо.

— Так я же не знала, что это вы… А я вот сейчас ромашкой промою, хотите? Чтобы заразы не случилось.

Зимич неопределенно пожал плечами, и Данка выскочила из умывальной в кухню, чтобы через минуту вернуться.

— Я потихоньку, вы не бойтесь… — Она намочила платочек темно-коричневым настоем, и Зимич едва не расхохотался над ее словами. Теплое дыхание коснулось лица — Данка приоткрыла губы то ли от волнения, то ли от старательности. Темно-розовые пухлые губы… Лиф серенького платья был зашнурован так туго, что грудь едва не выпадала из широкого выреза. А ведь порядочной девушке следовало прятать ее под нижнюю рубаху…

— Не больно? — пискнула она чересчур нежно, как бы невзначай опустив левую руку ему на плечо.

— Нисколько, — ответил Зимич и тоже как бы невзначай положил ладонь ей на талию. Упругая, затянутая шнуровкой плоть дрогнула под его рукой, раскрытые губы приблизились к лицу — надо было быть распоследним дураком, чтобы не поцеловать девушку. Наивная простушка в господском доме — в отличие от Стёжки, ее мысли не шли дальше поцелуя. А в Лесу она бы уже давно имела детей… Зимич целовал ее долго и с удовольствием, а она прижимала к нему бесстыже оголенную грудь и не подозревала, что для всего остального свадьба вовсе не обязательна. Зимичу стало жалко ее, и он решил соблазнять ее постепенно, не сразу, не в первый же день. Она очаровательно поднимала ножку от удовольствия, и платок, смоченный ромашковым настоем, упал Зимичу на плечо.

Конечно, это не могло кончиться хорошо, и он нисколько не удивился, когда в умывальную зашла мама.

— Ах ты бесстыдница! — крикнула она с порога, и Данка козочкой отскочила в сторону. — Ах, распутная девка! А ну прочь отсюда!

Мама смешно замахнулась на девчонку полотенцем, и та кинулась к двери.

— Ишь, сиськи наружу вывалила! Чтоб я тебя без рубахи больше не видела!

Зимич с усмешкой опустил глаза, мама легонько стукнула его по затылку — или скорей взлохматила волосы.

— Девочка, конечно, сирота, и никто тебя на ней жениться не приневолит… Но мне внуки от этой дурочки не нужны.

— Никаких внуков не будет, мам, — Зимич хмыкнул слишком откровенно.

— Совсем взрослый стал, — мама потрепала его челку и покачала головой. — Пойдем, и так ужин из-за тебя задержали.

— Это хорошо, что ты бросил университет, — сказал Иглуш, изящно откусывая кусок утиной ножки.

— И чем же это хорошо? — Зимич глянул на него исподлобья.

Племянников отправили спать (теперь их было пятеро и за ними приглядывала нянька), за столом сразу стало слишком тихо, скучно.

— Ну ты прям как из леса! — едва не рассмеялся зять. — Может, ты ничего не слышал и о Большом Расколе?

— Я и вправду из Леса. И ничего не слышал о Большом Расколе.

— Эх ты! Философ! Грядет эпоха Добра! — Иглуш как-то странно и вовсе не добро усмехнулся.

Отец посмотрел на зятя, зло сузив глаза, хотел что-то сказать, но промолчал, скомкав в руке салфетку.

— Об эпохе Добра мне как раз говорили, — Зимич пожал плечами, — но я не увидел в этой идее ничего разумного.

С лица Иглуша сползло благодушное выражение.

— Да ну? И ты не боишься говорить это мне? Капитану гвардии Храма?

Зимич слегка опешил от такого ответа, но постарался выглядеть сдержанным:

— Обычно я не боюсь говорить то, что думаю. Тем более за столом в собственном доме.

Отец скосил на него глаза и перестал жевать. Зимичу показалось, или он на самом деле посмотрел с одобрением?

— Я бы на твоем месте боялся об этом не только говорить, но и думать, — глаза Иглуша сверкнули. — Или, по меньшей мере, думал, что говорю.

«Чего бояться человеку, в одиночку убившему змея?» — мелькнуло в голове.

— Иглуш… Между прочим, Стойко — мой родной брат… — уткнувшись в тарелку, тихо сказала Ивенка.

— Ну и что? Что с того? Из-за того, что он твой родной брат, я должен позволить ему поносить Добро?

— Я пока не поносил Добро, я лишь усомнился в разумности идеи… — буркнул Зимич.

На религиозного фанатика Иглуш не был похож нисколько, но блеск в его глазах наводил на мысли о безумии.

— А сомнение в разумности идеи Добра не есть его поношение?

Отец, продолжавший комкать салфетку в руках, вдруг легко стукнул кулаком по столу и кашлянул.

— Не забывайся. Ты в моем доме. И у меня пока еще есть связи посерьезней безродного капитана гвардии Храма.

— Тата… — снова очень тихо, но с явным укором вздохнула Ивенка.

— Что «тата»? Недоволен твой муженек тем, что мой сын вернулся? А? Теперь ищет, как от наследника избавиться? Уже небось посчитал, сколько денег выручит на продаже поместья? Напрасно. Я так завещание составил, что твоему капитанишке ни грана не перепадет, — отец то ли засмеялся, то ли оскалился. И Зимич решил, что за столом не один, а два одержимых.

— Если бы я хотел, это поместье было бы моим уже давно. И вы отлично знаете, что нет у вас никаких связей. Два года назад были, а теперь — нет. Потому что все ваши покровители или на стороне Консистории, или никакие теперь не покровители. И… я устал от этих разговоров о наследстве, это смешно, честное слово.

Зимич посмотрел на Иглуша удивленно: вот так открыто угрожать тестю? Ничего не стесняясь?

Отец со злостью швырнул салфетку на стол, но промолчал. Определенно, за три года в Лесу Зимич что-то упустил… На крыльце Айды Очена разговоры о грядущей эпохе Добра не стоили выеденного яйца, казались смешными, не заслуживающими сколько-нибудь серьезного опровержения. На постоялом же дворе сказки для мужиков тоже были скорей розыгрышем, мистификацией.

С каких это пор Консистория имеет вес в Млчане? И что это за гвардия такая, что отец молча глотает угрозы и — тут Зимич не сомневался — даже побаивается своего зятя? А ведь всегда презирал его, считал, что Ивенка вышла замуж за проходимца… Определенно жалко сестренку — мечется между двух огней.

— Иглуш, не надо так…

— А как еще? Я устал от этих бесконечных намеков на мое происхождение! И, слава Предвечному, теперь мне есть чем на них ответить! Заметьте, я сквозь пальцы смотрю на приготовления к празднику колдунов в этом доме.

— Иглуш, ну почему колдунов? — Мама опустила руку с вилкой на стол. — Какая разница, что праздновать: Долгие ночи или Первое явление чудотворов?

— Разница огромная, — проворчал зять.

После этого ели молча. Отец не стал заводить разговоры с Зимичем, но после ужина позвал его к себе.

— Теперь ты видишь, оглоед, что делается? Ты видишь? Сказочником он будет! А кто этих наглецов окоротит? Наводнили всю Млчану! Гвардейцы! Консистория! Пока ты девок по углам щупаешь да по кабакам шляешься, они всё к рукам приберут! Всё! Вот такие времена настали! И ведь слова не скажи! Они и думать меня будут учить! Каково!

— И что ты мне предлагаешь?

— Как «что»? Кроме храмовников, есть еще Государь и государство! И Государю нужны верные люди, способные за него постоять!

— Ах вот ты что придумал… Считаешь, если я сделаю карьеру при Государе, то ты Иглушу рот сможешь заткнуть? Идея хороша, только карьеры при Государе я делать не стану.