Сильные - Олди Генри Лайон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да!
Айталын с вызовом подбоченилась:
– Сбежала! Спряталась!
– Из дому?
– Ага! И не твое дело!
Она крутанулась вихрем, повернулась к безмолвной Умсур:
– И не твое!
Ко мне:
– И не твое тоже!
К мастеру Кытаю:
– А ты вообще кто такой?!
Нет, не зря я сравнил младшую сестру с боотуром. Дело не в отваге, дело в размерах. Малышка Айталын – мне, усохшему, по плечо, двумя пальцами переломишь – сегодня расширилась вдвое. Да будет стремительным ее полет, подумал я. Что гнев с людьми творит, а?! Зимняя папина доха из семи козьих шкур, мехом наружу. Без пояса и застежек, до самой земли, внаброску на плечи. Под дохой – другая доха: женская, из рыси, чуть ниже колен. Если не ошибаюсь, мамина. Под рысьей дохой – праздничный кафтан с вышивкой. Вон, по́лы свисают и ворот торчит. И второй ворот торчит: кафтан попроще, ровдужный. Под ним, наверное, рубаха, а то и две, просто мне не видно. И шапки, одна поверх другой, из волка и росомахи. И штаны поверх штанов. Двойные меховые чулки с кольцами. Сапог тоже две пары. Почему я так решил? Ну, верхние-то она у папы стащила. С голых ног, или там с ног в чулках такие сапожищи точно бы свалились. Обстоятельная у меня сестренка, деловитая. Подготовилась к холодам. Как она не спеклась в этом облаке?
Как она стоит, не падает?!
– Лезь обратно, – буркнул Мюльдюн. – Живо!
Вид у него был задумчивый. Кажется, Мюльдюн прикидывал, где в его облаке могла спрятаться коварная беглянка, и как это место ловчее законопатить.
– Не полезу!
– Лезь, говорю. Домой летим.
– Я до́ма!
– Что?
– Дома я, понял! Силач безмозглый!
– Ты? Дома?
– Да! Я здесь живу!
– С каких пор?
– С теперешних!
Мешок упал под ноги Айталын. Сестра прижала подбородок к груди, словно готовилась прыгнуть с крутого берега в холодную речку. Голос ее зазвенел от слез, а может, от злости:
– Пропадут они тут! Пропадут без меня!
– Не пропадем! – возмутился я.
– Пропадете пропадом! Откуда у вас руки растут?
– Откуда надо!
– Вот-вот! Мне лучше знать!
– А с тобой не пропадем?
– Со мной нет! Я вам стряпать буду!
– Мы и сами…
– Стирать! Убирать! Одежду латать!
Я поймал ее взгляд, брошенный на Нюргуна. Уж не знаю, как надо смотреть, чтобы видеть в голом волосатом громиле беспомощного, нуждающегося в няньке младенца, но Айталын это удалось. Я шагнул вперед, собираясь помочь Мюльдюну загнать упрямицу в облако, и никуда не шагнул, потому что чьи-то пальцы взяли меня за плечо. Подержали, удержали, отпустили. Нюргун протопал мимо нас, нимало не смущаясь своей наготой, и встал между Айталын и Мюльдюном. Сутулый, курящийся паром, он обождал, пока Айталын юркнет ему за спину, и выпрямился. В действиях Нюргуна не было ни угрозы, ни сомнений – одна спокойная решимость.
– Не люблю, – сказал он Мюльдюну. – Люблю.
И для верности указал, кого он любит, а кого не любит.
– Дурак! – с восторгом пискнула Айталын.
Ну, это она зря. Хорошо обзываться, когда в безопасности.
– В дом пошли, – вздохнула Умсур.
И вздохнула еще раз, когда малышка Айталын влетела в дом первой.
Песня вторая
В неволе выращенный исполин, Воле радуясь, как дитя, Всей широченною пятерней, Тяжеленной ладонью своей Так зашлепал увесисто по земле, Что о́тгулом заухала даль… Бурно мчались мысли его, Не помещались, видать, в голове. «Нюргун Боотур Стремительный»1. Железные яйца мастера Кытая
Первым делом Айталын сунулась на кухню. Ишь ты, удивился я, следуя за ней. Вот так живешь, думаешь: «Нахальная у меня сестрица выросла!» – а она не просто нахальная, она хозяйственная! С придирчивостью, в которой угадывалась мама, Айталын изучала свои новые владения. Камелек, крючки-полки, котлы-миски. Простору больше. Потолок выше.
В потолке – черная дыра.
Привстав на цыпочки, я сунул нос в дыру. Хорошо, не сквозная – неба не видно. В дыре жужжало, копошилось, вздрагивало. Надеюсь, пчелы там не угнездились?! Обидевшись на мои домыслы, чернота ярко вспыхнула; раздался звонкий щелчок, и жужжание смолкло. Я заморгал, гоня прочь радужные круги, плавающие перед глазами.
– Ой, жарища! Так всегда будет, что ли?
Нет, это Айталын не у меня спросила: в дверях объявились Умсур с кузнецом. За их спинами горбился Нюргун: ему тоже было интересно. Не дожидаясь ответа, Айталын принялась стягивать с себя лишние одежки.
– Скоро остынет, не переживай.
– Станет холодно? Мы замерзнем?!
Айталын прыгала на одной ноге, с наполовину стянутым сапогом. Если похолодает, читалось на ее лице, может, сапог лучше не снимать?
– Раздевайся, – велела Умсур. – Сопреешь.
Я кивнул мастеру Кытаю на дыру в потолке: что за штука? Кузнец в смущении потупился: промашка вышла, бывает. В коридорчике заворочался Нюргун, и все поспешили дать ему дорогу. Простору на кухне сильно убавилось. Взгляд Нюргуна перебегал с блестящих котлов на мигающий огоньками камелек, с камелька – на полки с мисками; дальше, дальше… К счастью, он ничего не трогал, только глазел с детским интересом. Кажется, я начал привыкать к брату. Ну так, самую малость…
Позже, в коридоре, я нарочно отстал, пристроившись к Умсур.
– Мастер Кытай долго строил наш дом?
По опыту я уже знал: добиться внятного ответа от самого кузнеца – проще сосну с корнем вырвать.
– Год? Два? Пять?!
– Три дня, – отмахнулась моя старшая сестра.
– Эдакую махину?! Со всей утварью?!
– Много ли времени нужно птенцу, чтобы вылупиться?
– При чем тут птенец? Наш дом что, по-твоему, вылупился?
– Вроде того, – кивнула Умсур.
– Из яйца?
Я живо представил себе железное – а какое еще?! – яйцо размером с сопку. Вот скорлупа трескается, с нее осыпается ржавая окалина. Белок пышет жаром, как горн в Кузне; в желтке вращаются-стрекочут зубчатые колесики. Из огненного нутра восстает, вырастает наш дом. Теперь понятно, почему здесь такая жарынь! Если дом недавно вылупился, если он еще не успел остыть…
– Типовые? – уточнил я.
– Что?
По-моему, у меня получилось удивить всезнайку-Умсур.
– Дома – типовые? Я помню, ты говорила. Как птенцы из одной кладки, да? У папы с мамой, у дяди Сарына, у нас с Нюргуном?
– Соображаешь, малыш.
– А вот и нет! – оказалось, хитрюга Айталын подслушивала. – Тут всё больше, чем у нас на небе! Комнаты шире, потолки выше. Двери здоровенные! Почему?
– Это мастер Кытай постарался. Внес изменения для Нюргуна.
– Для Нюргуна?!
– Иначе ему бы тут тесно было.
Я зауважал мастера Кытая еще больше: отсюда и до Восьмых небес. Перекроить начинку железного яйца, чтобы дом-птенец вылупился не рябчиком, а беркутом – это ж какая морока, а?! Выходит, кузнец не только нас, боотуров, с лошадьми нашими ковать умеет…
– А это что? У мамы с папой такого нет!
Айталын тыкала пальцем в блестящие корни, вьющиеся под потолком.
– Побочные эффекты, – Умсур не слишком заботилась, понимаем мы ее или нет. – Спешка, сроки поджимают, вот кое-что наружу и повылазило. Ерунда, не обращайте внимания.
– Как та дыра на кухне?
– Ага. Жить не мешает, и ладно.
Позже я обнаружил в доме много всякой ерунды, которая жить не мешает. Жить она и вправду не мешала, но по первому разу приводила в оторопь. Чего стоила кладовка, где по углам клацали зубы-невидимки, и что ни поставишь – всякий раз найдешь на другом месте? А светящаяся стена в отхожем месте? По ней дни напролет гуляли радужные сполохи. Айталын утверждала, что из этих сполохов однажды вышел дедушка Сэркен, спел песню про цветы багульника, распустившиеся в его сердце, и ушел обратно в стену. А угол, где копошились блестящие червяки? Они выбирались из-под пола и ввинчивались в косяк двери, не оставляя после себя никаких следов. И еще…
