Сильные - Олди Генри Лайон

Ф-фух, пронесло.

Мюльдюн, правда, так не думал – насчет «пронесло». Над ним, курясь влажным паром, навис детина жуткого вида. Как ворон на еловой лапе, Нюргун вертел головой, разглядывая Мюльдюна то левым глазом, то правым. Ссутулился, по-звериному вздыбил лопатки; сунулся вплотную, начал обнюхивать рот брата. Сейчас как цапнет за губу! Со стороны казалось, что Мюльдюна бьет крупная дрожь, словно это он выскочил голышом на мороз, а не Нюргун. По лицу, напротив, текли крупные капли пота, но Мюльдюн боялся поднять руку, чтоб его утереть. Он вообще старался не шевелиться.

Мюльдюн боится?

Мюльдюн-бёгё?!

Позднее – не в тот день, и не на следующий – когда я притерпелся, успокоился и начал привыкать к Нюргуну, до меня дошло. Мюльдюна трясло не от холода и не от страха. «Опасность! Угроза!» – криком кричала его боотурская сущность. Требовала немедленного расширения, самого большого, на какое Мюльдюн был способен. А разум возражал… Нет, разум помалкивал. Возражала сила воли: «Нельзя! Это мой брат. Он не виноват, что родился таким!» Боотур-Мюльдюн схлестнулся с Мюльдюном-братом, а я видел лишь дрожь, сотрясавшую поле боя. Мюльдюн расширялся. Мюльдюн усыхал. Он боялся. Он стыдился своего страха. Ему проще было умереть в бою, чем показать себя трусом. А воля, стальная воля…

Воля выступила заодно со страхом, и вместе они победили.

– Брат. Мюльдюн. Хороший.…

Я не сразу заметил, что до сих пор бормочу это вслух. Нюргун обернулся, моргнул с недоверием: «Брат? Точно?!»

– Ага, – твердо сказал я. – Хороший.

– Брат, – повторил Нюргун. – Не люблю.

Он потерял к Мюльдюну всякий интерес. Запрокинул лицо к небу, не обращая внимания на снежинки, падающие в глаза. Что он там видел? Мглистые тучи – или что-то другое?

– Юрюн, убеди его забраться в облако. Нам пора лететь.

Умсур говорила в полный голос, не стесняясь присутствия Нюргуна. Умница, она первой поняла, что ее слова, как слова Мюльдюна или кого-то еще, ничего не значат для Нюргуна. Понимает он смысл сказанного, не понимает – если из нас троих кто-то способен уговорить Нюргуна, так это я.

«Брат! Люблю!» Спасибо, губу не отгрыз – от большой любви.

Сказать по правде, я бы с удовольствием доверил уговоры Нюргуна кому-нибудь другому.

– Нюргун, послушай…

Он обернулся. Он, по-моему, только и ждал, что я его позову.

Я отшатнулся.

4. Обычное дело

Лезть в облако Нюргун отказался наотрез. Не нравилось оно ему, и хоть кол на голове теши. Мюльдюном там пахло, что ли? Я уж и умасливал, и пример подавал. Семь раз залезал в облако, семь раз вылезал обратно. Лыбился, будто счастья набрал полные горсти. Приветливо махал рукой: «Ай, как тут хорошо! Иди сюда, ну иди же» Указывал на край Восьмых небес, едва видимый сквозь метель – нам, мол, туда надо! Под конец ко мне присоединился расхрабрившийся, а может, устыдившийся Мюльдюн. Гиблое дело – ближе, чем на пять шагов, Нюргун к облаку не подходил. Он вообще не желал на облако смотреть. Выслушает очередную порцию уговоров, глянет – и тут же отворачивается.

Будто что непотребное увидел.

Может, это потому что Мюльдюново облако – неживое? Столько лет вокруг Нюргуна было все неживое – вот его и воротит! Скажете, я угодил пальцем в небо? Другого объяснения у меня нет. А у вас есть?

– Что делать будем? – вздохнул я.

– Силой? – предположил Мюльдюн.

И сам себе ответил:

– Нет, силой нельзя. Не утащим.

– А вдруг?

– Сорвемся вниз. Оно нам надо?

– Значит, пока здесь поживет, – вмешалась Умсур. – Потом уломаем.

– Как?

– Как-нибудь.

Особой уверенности в ее голосе не чувствовалось.

– Тут же одно железо! Как здесь жить?

– Раньше же он как-то жил…

– Раньше у него была пуповина! Ты сама мне сказала!

Я покосился на Нюргуна: не обиделся ли? Живого человека обсуждают, будто его и нет рядом! Нюргун не обиделся. Ему было все равно.

– Еду привезем, одежду. Очаг соорудим.

– Дрова?

– Угу. Дальше прикинем, что еще.

– Мюльдюн, давай в облако, – Умсур принялась распоряжаться. – Мы с Юрюном останемся, присмотрим. А ты лети домой. Еды возьми побольше, шкуры теплые…

По всему складывалось, что сестра с удовольствием улетела бы отсюда за компанию с Мюльдюном. Обернулась стерхом – только ее и видели! Мне-то по любому выходило стеречь Нюргуна, а ей совсем не обязательно. Я был благодарен Умсур, что она решила остаться с нами, но причина такого решения крылась не во мне, и уж точно не в заботе о Нюргуне. Умсур хотела победить свой страх. Шла навстречу страху, хватала за шкирку. Это как с конем: если тебя сбросили – снова садись в седло. Иначе конь почувствует себя главным, а страх врастет в тебя на веки вечные, до самой смерти! Умсур и раскомандовалась из-за этого. Мюльдюн не возражал – он был только рад поскорее убраться. Тем более, по делу – по делу не стыдно. Он уже скрылся в облаке, когда я открыл рот, собираясь крикнуть вдогонку: «Котел прихвати!» – и не крикнул, потому что мне помешал Нюргун.

– Туда?

Он указал вверх, на край небес. Снегопад поредел, и я различил на краю далекий конский силуэт. Там меня ждал верный Мотылек.

– Ага, – согласился я.

– Брат? Сестра?

– Вроде того.

Меня подняли в воздух. Рядом вскрикнула Умсур. Карниз резко провалился, в лицо наотмашь хлестнул мокрый снег. Залепил глаза, рот. Мягкий толчок: меня чуть-чуть встряхнуло, как щенка в пасти заботливой мамаши. Нюргун поставил нас с Умсур на землю. Нет, не на землю – на облака. Это уже было, было! Всплыло в памяти: вот Мюльдюн-бёгё сует себе под мышки меня и Омогоя. Меня под правую, Омогоя под левую. Правда, Мюльдюн никуда с нами не прыгал. Я помотал головой, отгоняя непрошеное воспоминание. С опаской глянул назад: это сколько же отсюда до карниза? С братом и сестрой под мышками? С места, без разбега?!

Снизу вверх…

Раз в день, ровно в полдень, гора приподнималась на цыпочки. «Пьет солнечный свет,» – разъяснила Умсур. И точно: в это время тучи, если они были, всегда расходились. Взмыв над краем Восьмых небес, железная гора ослепительно сверкала на солнце. Красиво! А главное, внешний карниз оказывался выше упругого облачного покрова. Тут я заканчивал очередное посещение Нюргуна, прощался с братом и прыгал: с карниза – на край небес, к Мотыльку.

А что? Обычное дело.

Но я-то прыгал сверху вниз, с разбега, и без родственников под мышками! Я прыгал боотуром! Нюргун же остался в точности таким, каким был. Детина, громила, он не стал ни на палец больше. Что же он сможет, когда расширится?! Да, я начал понимать, почему Нюргуна столько лет продержали у оси миров. Нет, я не жалел, что освободил его. Боялся, но не жалел. О чем тут жалеть?

Гора завершила оборот. Я махнул рукой облаку, надеясь, что брат меня видит:

– Мюльдюн! Давай к нам!

Не знаю, увидел он или услышал, но облако стало быстро приближаться.

– Пожалуй, мы с тобой были не правы, – обернулся я к Умсур. – Зачем Нюргуну облако? Он и так прекрасно доберется хоть куда.

Сестра молчала. Наверное, еще не пришла в себя после прыжка.

5. Полный всяческого добра…

В путь мы двинулись вместе, а всё равно каждый наособицу: Мюльдюн – в облаке, я – на Мотыльке, Умсур – стерхом в небе, Нюргун – на своих двоих. С Мотыльком они обнюхали друг дружку, фыркнули и, кажется, оба остались довольны. Во всяком случае, Нюргун отдавал предпочтение моему коню перед Мюльдюновым облаком. Бежал рядом, не отставал, но и вперед не вырывался. Еще бы – столько лет у столба проторчать! Любому в радость было бы ноги размять! Я представил, какими стали бы мои ноги после тридцати трех лет в Богатырской Слизи, и решил, что лучше думать о чем-нибудь другом.

Снегопад закончился. Тучи словно языком слизнуло. Этот язык – он назывался восходом – умыл-облизал все Небеса, сколько их есть, и в прозрачной бирюзе засияло золото: солнце выбралось на свободу. Блестело оно холодно, по-зимнему, но так ярко, что глазам больно.