Ледобой - Азамат Козаев

Язык не ворочался, в душе, подвывая, загулял промозглый ветер. Теперь самое мило дело просто окропить каждого своей кровью и промолчать. Тризновал бы соратников один – так и сделал, но… кругом люди стоят, ждут. Многословие не нужно, Ратник видел все. Двадцать человек осталось жить, и то еще дело времени!

– Пусть ваша последняя дорога станет легка, а хлеб небесного предводителя мягок. С вами только укрепится дружина Ратника, в том порукой кровь живых!

Сивый осушил чашу, метнул в небо долю Ратника, скинул рубаху и рванул на себе повязки. Взобрался на первое тризнище и каждому из воев оставил на лбу метку кровью. И запылали на берегу Озорницы погребальные костры, а холодные, неподвижные «лесные призраки» исходили дрожащим маревом за пеленой огня. Живые своими глазами видели – будто расстаются с телами души, легкими светлыми тенями выметаются из пламени и уносятся ввысь. А боянская рать выводила:

– Черный ворон с дуба в небо возвился,Будь ко мне поласковей долюшка моя.Знать полягу в скорости в хлебные поля,Будь ко мне поласковей долюшка моя.

Я, дружину славную по свету водя,Будь ко мне поласковей долюшка моя,Видел как рождается за морем заря,Будь ко мне поласковей долюшка моя.

Стану в битве страшной сам себе судья,Будь ко мне поласковей долюшка моя.И умчит нас павших быстрая ладья,Будь ко мне поласковей долюшка моя…

Выжили Стюжень, Рядяша, двое Неслухов, Гремляш, Моряй, Щелк… Пал Круг, пал Люб, погиб третий Неслух, погибли еще восемьдесят воев. Безрод усмехнулся. Глупо выходит, когда побитые жизнью звери, вроде него, вроде Щелка, вроде Стюженя, ходят и коптят небо, а молодые, которые даже жить не начали, уходят к Ратнику. Едва миновала угроза смерти, раненых перенесли в город. Пока в стане оттниров лежали, мосток через Озорницу восстановили.

Теперь Сивый целыми днями просиживал на заднем дворе, глядел на море, а на душе сделалось горько, ровно золы объелся. От этой горечи скулы сводило. Всю зиму придется в Сторожище сидеть. В окрестные деревни возвращались поселяне, жены воев, ровно голубицы, слетелись к дружинной избе, перевязывать, кормить, отогревать. Неженатых раненых горожане разобрали по домам. Только Безрод никуда не пошел. Одна девица звала к себе. Лишь усмехнулся, посмотрел в глаза, и та ровно пожухла. Спрятала глаза и ушла. Красивая. Нутром почуяла опасность. Если бы заперла в четырех своих стенах бездну в человеческом обличье – сбежала бы, и ничего не смогла объяснить. Только повторяла бы: «Страшно!» Боятся его бабы. Улыбайся – не улыбайся, все едино. Колючую, холодную душу баба учует, как ни притворяйся.

Отвада просил захаживать. Посадит против себя и молча смотрит. Будто с сыном разговаривает. Выздоравливает князь.

– Обними меня, сынок.

Безрод обнял. Ни тепло, ни холодно, просто обнял.

– Не держи зла. На руках тебя носить будем. Город спас, старых и малых выручил. Задумка с вылазкой оказалась чудо как хороша. И если бы не твоя дружина, смял бы нас полуночник засадной ратью. Великое дело сделали, силой силу перебили. Один-втрое стояли. Хотел в ноги вам поклониться, да кланяться не могу, слаб еще. Хоть обниму покрепче!

Сивый буркнул ни с того, ни с сего.

– Жениться тебе надо, князь.

– Мне?

– Да и мне тоже.

– Не думал о том.

– Дубиня-купец тебе в отцы годится, а по девкам шастать горазд, будто отрок беспоясый. К добру ли в тереме прятаться? Родишь еще сына.

Отвада посмотрел, будто впервые увидел. Сивый отвернулся. Гляди, коли охота.

– Не сын я тебе. И мог бы стать – не стану. Не хочу.

Встал и вышел. Выздоравливай князь.

Безрод слонялся по городу, глазел туда-сюда, навестил Тычка. Старый балагур несказанно обрадовался, и даже страшный зверь Жичиха ничего не сказала против, когда воевода застенной дружины переступил порог. Дорого далась мужичку несчитанных лет эта осада. Осунулся, потемнел лицом, и даже веселая улыбка съежилась вполовину против прежнего.

Сивый каждый день заглядывал в дружинную избу к выздоравливающим. Стюжень почти встал, садился на ложе, свешивал ноги. Вот только встать пока не решался. Был страшно зол на свою слабость. С Рядяши сняли повязки и едва признали в нем здоровяка, каким помнили. Пока выздоравливал, вполовину исхудал. Плечами остался широк, и сделался похож на ладейную доску, широченную и плоскую. Однажды шепнул Безроду на ухо:

– Ну-ка подсоби, воевода.

Безрод подставил плечо, и вдвоем они пошли в сарай, где содержались пленные. Сивый ногой толкнул ворота и провел Рядяшу внутрь.

Скупой свет пролился в сарай. Раненые лежали на сене, при них ворожец и вои поздоровее. Когда отворились ворота, полуночники уставились на порог, и разговоры тут же смолкли.

– Храбрый воин что-то позабыл? – с издевкой прохрипел рыжеусый оттнир, что лежал ближе всех. – Или вид раненого врага помогает выздоравливать? Иначе никак?

– На языках никогда не бился, – ухмыляясь, буркнул Рядяша. Он понимал речь оттниров. – Я больше к мечу привычен.

– Жаль, встать не могу, боян, – сипел рыжеусый. – Ваш Тнир стал бы рад такому вою!

– Да стоял уж. Хватит. И где стоял-то? Не в запасной ли дружине?

– А тебе не все равно?

– Кто-нибудь знал здоровенного бойца, опоясанного бычьим поясом с серебряными бляхами, а на шлеме порхала птица с распростертыми крыльями? В засадной дружине бился.

– Знал я его. Это Оденга. А тебе зачем? – Из угла, скрытый тенью, заговорил какой-то полуночник. Безрод мигом повернул голову на голос. Все-таки выжил?

– А чем силен был?

– Камни разбивал кулаком! Как я погляжу, ты ему и попался вместо камня. Как личико, не болит? – оттниры грянули сдержанным смехом.

– Болит. – Рядяша потрогал едва зажившее лицо. – Это ж выходит, что я покрепче камня оказался?

– Могуч был Оденга, и ты навсегда сохранишь память о нем на своем ли…

– Да где он, ваш Оденга? – перебил Рядяша, зевая. – Отдал душу за здорово живешь! Нажал посильнее, и вон дух из тела! Только мокрость осталась! Будто горшок каши раздавил!

– И ты, боян, за мои слова тем же отдай. Кто из лесных призраков остался последним? Тот с двумя мечами, который перестоял меня по чистой случайности?

Гляделись тогда глаза в глаза и не узнали один другого. Безрод покосился на Рядяшу.

– Постоишь сам?

– Конечно, постою. – Здоровяк отлепился от Безрода и встал ровно.

Сивый шагнул вперед, остановился против говорившего оттнира.

– Я тот последний лесной призрак. Узнаешь меня, Сёнге?

Оттнир медленно поднялся и встал против Безрода.

– Вот и свиделись, оттнир, – зловеще прошелестел Сивый.