Ничего особенного (сборник) - Виктория Токарева

Аэлита снова притянула Дюка к себе. Снова поцеловала, обдав жасмином. И ушла.

Дюк постоял, собирая себя воедино, как князь Владимир разрозненную Русь. Если только Владимир, а не какой-нибудь другой князь. В истории Дюк тоже плохо ориентировался.

Собрать себя не удалось, и Дюк с разрозненной душой поплелся на пятый этаж. Позвонил в свою дверь.

Ему долго не отпирали. Он даже забеспокоился, не ушли ли гости, захлопнув дверь и оставив в доме ключи. Тогда ему придется либо ломать дверь, либо куковать всю ночь на лестнице. Но по ту сторону заскреблось. Отворил Хонин. Дюк даже не сразу узнал его. Наверное, целовался до одурения, до потери человеческого образа и подобия. Лицо его было как бы распарено страстью и разъехалось в разные стороны. Рот – к ушам. Глаза – на макушку.

– Это ты? – удивился Хонин. – А где же мы? Разве мы не у тебя?

Дюк понял, что и мозги у Хонина переместились из головы в какое-то другое, непривычное для них место.

В коридор выглянула Оля Елисеева, и ее нежное лицо осветилось радостью.

– Дюк пришел! – счастливо улыбнулась она.

Все вышли в коридор и выразили свою радость, как умели: Булеев – мужественно и снисходительно, Кияшко – нежно, женственно, Мареева – созерцательно.

И Дюк чувствовал, что может заплакать, потому что сердце не выдержит груза благодарности. И пусть они всё переломают и перебьют в его доме, только бы были в его жизни. А он – в их. Обоюдная необходимость.

Сережка Кискачи качнул головой и сказал:

– Ну ты даешь…

Это могло означать удивление. А скорее всего – благодарность за то, что Дюк не надоедал гостям в своем доме и тем самым не выпал в кристалл, а остался в допустимой и полезной пропорции.

В школу Дюк не пошел, а с самого утра отправился в районную милицию.

Паспортный отдел оказался закрыт. Дюк стал соваться в двери и в одном из кабинетов обнаружил милиционера. Это был человек средних лет, и, глядя на него, было невозможно представить, что он когда-то был молодым и маленьким. Он всегда был таким, как сейчас.

– Слушаю, – отозвался милиционер.

Дюк попытался установить с ним контакт глазами, но контакт не устанавливался. Он был невозможен, как, например, между рыбой и быком.

Существует два состояния человека: живой и мертвый. А есть еще третье состояние: зомби. Когда человек умирает раньше своей естественной смерти. Он живет как живой среди живых, однако ничего человеческого в него не проникает.

У милиционера было остановившееся, неподвижное лицо. Он не понравился Дюку. Но Дюк не мог выбирать себе собеседника по вкусу. Приходилось иметь дело с тем, кто есть.

– Слушаю, – повторил Зомби.

Дюк достал из нагрудного кармана куртки паспорт Аэлиты и, сбиваясь, путаясь, замерзая от отсутствия контакта, стал объяснять, зачем пришел. Он рассказал про любовь и тысячу километров. Про тридцать и сорок, которые со временем перетекут в сорок или пятьдесят. Про психологический барьер. Дюк поймал себя на том, что при слове «психологический» поднял палец так же, как Аэлита.

Зомби посмотрел на поднятый палец и сказал:

– Документики.

– У меня нет. Я несовершеннолетний. А зачем?

– Установить личность.

– Мою?

– Твою. И того товарища, который хочет подделать паспорт.

– Не подделать. Исправить, – сказал Дюк.

– Это одно и то же. Знаешь, что полагается за исправление документа?

Дюк промолчал.

– Уголовная ответственность по статье 241/17, пункт три. С какой целью гражданка хочет подделать паспорт?

– Замуж выйти.

– Разрешите… – Зомби протянул руку.

Дюк понял, что, если паспорт Аэлиты попадет к Зомби, он ее арестует и посадит в тюрьму по статье 241/17.

– Если нельзя, то и не надо, – согласился Дюк. – Я ведь только посоветоваться. Я думал – это все равно. Ну какая кому разница, сколько человеку лет: сорок или тридцать?

– А паспортная система, по-твоему, для чего?

– Я не знаю. – Дюк действительно не знал, для чего существует паспортная система.

– В Москве одних Ивановых две тысячи, – возмутился Зомби, как будто Ивановы были виноваты в том, что их две тысячи. – Как их различить? По имени. Отчеству. Году рождения. Месту рождения. По паспорту. Понял?

– Понял, – радостно кивнул Дюк.

– А если каждый начнет приписывать по своему усмотрению, что получится?

Дюк преданно смотрел Зомби в глаза.

– Свалка! Неразбериха! Куча мала! Кого регистрировать? Кого хоронить? Кому пенсию платить?

– Так она же хочет моложе. На десять лет позже пенсия. Государству экономия.

– Государство на безобразиях не экономит, – жестко одернул Зомби и пошевелил пальцами протянутой руки. – Документики, – напомнил он.

У Дюка не оставалось выхода, и он положил на стол паспорт. Милиционер развернул его и стал смотреть на фотокарточку Аэлиты. Если бы смотрел художник, то выискивал бы в ее чертах инопланетную красоту. Врач – следы скрытых недугов. А милиционер – преступные намерения. Определял преступный потенциал.

– Почему гражданка сама не явилась? – подозрительно прищурился Зомби. – Почему действует через третьих лиц? Через посредников?

Дюк хотел объяснить, что он не посредник, а талисман. Но тогда Зомби и его заподозрил бы в подлоге собственной личности, и это было бы в какой-то степени правдой.

Зазвонил телефон.

– Хренюк слушает, – сказал Зомби.

Дюк поверил, что паспорта действительно нельзя исправлять, иначе Зомби написал бы себе другую, более романтическую фамилию, связанную с пейзажем: Рощин, например, или Озеров, или Костров. А то – Хренюк…

– Я щас, – пообещал Дюк. Сдернул со стола паспорт Аэлиты и, не оглядываясь, пошел из комнаты.

Вышел в коридор. Стены в коридоре были покрашены бежевой краской, а стулья и скамейки – коричневой.

Дюк рванул по коридору. Бежево-коричневая полоса скользнула по боковому зрению. Выскочил на улицу. Огляделся по сторонам и брызнул куда-то вбок, через трамвайную линию. Нырнул в подземный переход, вынырнул на другой стороне, против магазина «Культтовары».

Зашел в магазин, нарочито беспечно сунув руки в карманы и насвистывая мотив. Такое поведение казалось ему наиболее естественным. Дюк бросил взгляд в окошко, ожидая увидеть погоню и свистки. Но никто за ним не бежал и не свистел. Пешеходы шли по тротуару, озабоченные своими проблемами – такими далекими от проблем Дюка. Машины грамотно ехали по проезжей части, останавливаясь у светофора.

Дюк подумал: чтобы выглядеть в магазине естественно, надо что-то купить. Ведь именно за этим сюда и приходят.

– Покажите мне ручку, пожалуйста, – попросил Дюк.

Молодая продавщица, накрашенная, как на сцене, глядя выше головы Дюка, положила на прилавок три образца ручек и, не дожидаясь, какую он выберет, отошла в музыкальный отдел. Стала болтать с продавщицей из музыкального отдела – тоже молодой и накрашенной. У обеих был такой вид, будто в магазин должен кто-то прийти и они боятся его пропустить.

Ручки были дорогие и не могли пригодиться Дюку, потому что он писал шариковыми за тридцать пять копеек. Но все же он макнул одну ручку в синие чернила и написал на бумажке «Маша». Перо было жесткое. Таким пером хорошо заполнять похвальные грамоты каллиграфическим почерком – случалось такое в его жизни. Или подделывать документы. Такого в его жизни не бывало.

Дюк представил себе, как в три часа придет Аэлита.

Посмотрит на него своими хрустальными глазами и скажет: «А я в тебя верила».

Дюк раскрыл спасенный паспорт, посмотрел на марсианское лицо Аэлиты, с тонким, каким-то светящимся овалом. Потом перевернул страничку, увидел ее год рождения: 1940. Последний нуль был немножко недоразвитым. Дюк взял другую ручку, на которой не было следов синих чернил. Окунул в черную тушь, стоящую тут же. Завесил руку над нулем, потом опустил и подставил под нулем аккуратную черную лапку. Получилась девятка. Она смотрелась немножко беременной в сравнении с первой, но все же это была именно девятка, и ничто другое. Теперь год рождения был – 1949.

Продавщица вернулась к Дюку и спросила:

– Будешь брать?

– Вот эту, – показал Дюк.

– Семь пятьдесят, – сказала продавщица и положила ручку в пластмассовый футляр.

– Извините, пожалуйста, я не вижу. Какой здесь год рождения? – спросил Дюк и подвинул продавщице раскрытый паспорт.

– Тысяча девятьсот сорок девятый, – равнодушно ответила продавщица и посмотрела на дверь. Ничто не вызывало в ней сомнения.

Дюк спрятал паспорт в карман. Заплатил за ручку последнюю десятку и вышел на улицу.

До дома было недалеко. Он отправился пешком.

Спокойно шел, сунув руки в карманы, ни о чем не сожалея. Он знал, что теперь Аэлита будет счастлива всю оставшуюся жизнь. И так мало для этого надо: тоненькую черную лапку под нулем.

До трех часов оставался еще час.

Стоять в парадном было скучно. В пустую квартиру идти не хотелось.

Дюк сел в садике перед домом. Раскинул руки вдоль скамейки, поднял лицо к небу. Он любил разомкнутые пространства и любил сидеть вот так, раскинув руки, лицом к небу, как бы обнимая этот мир, вместе со всеми, временно пришедшими в него и навсегда ушедшими. Куда?