Песнь жизни - Александра Лисина

Наконец, он решительно повернул назад, и Перворожденные облегченно вздохнули: почти двухчасовой кросс по местным достопримечательностям их слегка утомил. Аззар даже рискнул помечтать о скором отдыхе, но не тут-то было: в последний момент целеустремленно мчащийся мимикр вдруг резко свернул. Вызывающе громко процокал копытам по узким улочкам, ловко протиснулся в небольшую дыру невесть откуда взявшегося забора. Немного поплутал по запутанным лабиринтам города, а потом со знанием дела вывернул на Центральную площадь. Где замер возле последних домов, поджидая замешкавшихся спутников. Зачем-то жадно принюхался, игнорируя царящее вокруг столпотворение, повисший в воздухе шум и ошеломительное многообразие запахов. А потом довольно фыркнул и начал решительно протискиваться вперед.

Линнувиэль и Аззар дружно поморщились. Ну, вот. Только размечтались о приятном, о горячей воде и вкусном ужине (которые сутки в седле!), а тут – нате вам, опять его куда-то понесло. Неужели развернувшийся в центре балаган с песнями и плясками так привлек разборчивого зверя, что тот надумал поближе взглянуть на это безобразие? Смертные ладно, им не понять – рады даже такому представлению. Вон, как слушают, едва рты не поразевали. А у него ведь слух не хуже, чем у Перворожденных. Наверняка прекрасно чувствует все оттенки фальши, которые слишком явно звучат в льющейся над площадью мелодии какого-то заезжего лютниста. Люди, может, и не поймут, зато эльфам она несказанно резала слух. Особенно тогда, когда неизвестный неумеха тщетно пытался изобразить ИХ колыбельную. Торк! До чего же визгливо у него это получается!

Линнувиэль вытянул шею, пытаясь разглядеть творящее на далеком помосте, сооруженном из подручных средств. Выразительно скривился от особенно пронзительной трели, брезгливо высмотрел сгорбившуюся человеческую фигурку в живописном рванье, склонившуюся над видавшей виды лютней, и едва не застонал: зачем же так мучить бедный инструмент? Не умеешь играть – лучше не берись, дай место профессионалам. Так нет же, нахватались Торк знает у кого, а теперь лезут и лезут, как тараканы, намереваясь нести "высокое искусство" в массы. Да так, что даже Карраш не выдержал. Кстати, Шранк как-то обмолвился, что он крайне взыскателен к чужой игре, но что могло его заставить… о нет! Этот дурак еще и поет!!! С его-то голосом простуженной вороны!!

– К'саш! – тихо охнул Аззар. – Линнувиэль, его же сейчас задавят!

Линнувиэль мысленно проследил траекторию движения мимикра и вздрогнул: своенравный зверь целеустремленно продвигался к импровизированному помосту, не отрывая от сидящего на перевернутом ведре музыканта горящего взора. Уверенно раздвигал столпившийся народ, выразительно скалился, если кто-то начинал возмущаться (после чего недовольный ропот затихал на корню), а сам жадно рвался вперед, будто намеревался не просто растоптать неудачливого артиста, но еще и хорошенько пнуть под зад, а потом цапнуть его потрепанный инструмент, чтоб больше не смел портить воздух этими мерзкими звуками, по недоразумению зовущимися песней.

Перворожденные вполголоса выругались и со всей доступной скоростью ринулись следом, надеясь предотвратить смертоубийство. Но, преодолев примерно середину пути, ошарашено замерли, потому что тоскливая, как волчий вой под луной, мелодия неожиданно оборвалась, будто кто обрезал, а следом за этим в народных массах появилось какое-то волнение.

Линнувиэль внутренне похолодел, но ни грозного рыка Карраша, настигшего, наконец, дурака, ни вопля укушенного за живое музыканта не услышал – громадный мимикр замер буквально в десятке шагов от помоста и, наклонив голову, выжидательно смотрел на творящие там перемены. А посмотреть было на что, потому как народу на помосте заметно прибавилось: вместо вскочившего на ноги и опасно побагровевшего, как от оскорбления, лютниста, туда забралось еще несколько бородачей в таких же разукрашенных рубахах (кажется, дружки? или коллеги по ремеслу?), и теперь они горячо спорили с кем-то третьим. Причем, если сначала в их голосах преобладало возмущение, то вскоре оно плавно перешло в недоумение, а под конец и вовсе – в искреннюю оторопь. Наконец, над площадью повисла тяжелая тишина, а потом самый старший из труппы – широкоплечий мужик с роскошной черной бородой и некогда сломанным носом – странно кашлянул и обернулся к выжидательно замершей толпе.

– Уважаемые жители… – он снова закашлялся. – Уважаемые… просим прощения за эту досадную паузу, однако наш друг, которого все вы знаете под именем Золотой Дождь, категорически отказывается продолжать свое выступление… да, все знают, что кроме него никто так не умеет исполнять песни Перворожденных, однако он отказывается продолжать, потому что среди вас вдруг нашелся наглец, который смеет утверждать, что сыграет не хуже.

Народ возмущенно зашумел, загодя принимая сторону пострадавшего, так как тот действительно играл достойно, а оскорбленный до глубины души музыкант гордо вскинул трепаную русую голову, под которой показалось неожиданно молодое лицо: парень до скрежета сжал зубы и, сверкая алыми от злости скулами, отвернулся от разочарованно загудевшей толпы.

– Более того, – вынужденно повысил голос бородач. – Этот дерзкий готов нам сейчас же продемонстрировать разницу!

И ропот стал громче.

– Да, именно так, вы не ослышались: он утверждает, что докажет свои слова!

– Охотно, – раздался третий голос, и на помост проворно вспрыгнула хрупкая фигурка в черной курточке и узких полотняных штанах, при виде которых большинство присутствующих презрительно зафыркали, а замершие поодаль Темные эльфы тихо охнули.

Белка, не удостоив дураков даже взглядом, выжидательно уставилась на покрасневшего от злости лютниста и его недовольную труппу, чье выступление осмелилась так бесцеремонно прервать.

– Готов поставить полсотни золотых, что сыграю гораздо лучше вашего Дождика.

– Что?! – невольно ахнул лютнист.

– Струсил? – хищно прищурилась Гончая. – Боишься разориться, мюзикант? Да ты хоть раз в руках нормальную лютню держал, а? Не эту доску для забивания гвоздей, а что-нибудь поприличнее? У меня аж ухи завяли от этого визга. Не думал, что вообще выдержу подобное издевательство над благородным деревом.

– Ах, ты…

– Тихо! – нахмурился бородач, разглядывая ее из-под кустистых бровей, как что-то мелкое и неприятное. – Ты, малец, сперва докажи, что вообще умеешь играть, а оскорблять известного барда не смей. Не дорос ты еще – срамить честного человека при всем народе.

– Подумаешь, цаца. Был бы он настоящим, взял бы у эльфов пару уроков. Глядишь, толк бы и вышел. Ну и что, что снобы? Подслушал бы, в конце концов! Или подсмотрел, что ли! А играть чужую мелодию на неподходящем инструменте – хуже оскорбления для красивой песни не придумаешь. Был бы здесь кто из Перворожденных, уши бы ему обрезал, чтоб не зазнавался. А то ишь, моду взял – горланить то, о чем понятия не имеет!