Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

«Странно работает человеческая память, – подумалось не к месту, – вот почему я пялюсь на свои руки и кажется, что вот-вот что-то вспомню? Но оно ускользает, стоит только перевести взгляд куда-то еще».

Белыми змейками вилась тонкая, едва теперь заметная сетка беспорядочных шрамов между безымянным пальцем и мизинцем – след осколка, полученного в июне 1917-го, зацепило, когда заняли первые линии неприятельских окопов неподалеку от Збаража. Тогда ведь по глупости едва не потерял левую руку, еще бы неделю протянул, и началась бы гангрена.

Грених с силой зажмурился, пытаясь ухватиться за тонкую, призрачную вуаль воспоминания, и оно вдруг явилось с ясностью фильма на киноэкране.

Глава 14

Июль 17-го

Это была долгая, полуторачасовая ампутация бедра. Из-за боли он только на распиливание кости потратил столько времени, сколько обычно требуется на всю операцию. Осколок шрапнели застрял меж пястными костями Грениха, рука ныла до самого плеча, пальцы дрожали, не слушались. Не было никого, кто бы помог, и сам он не мог вытащить осколок, пробовал – не получалось, расковырял только, наделал надрезов, приходилось скрывать ото всех, чтобы целая дивизия не лишилась единственного хирурга. Врачей не хватало, эпидемии выкосили почти весь медицинский персонал. Терпел, прятал руки в карманах, а на операциях натягивал две пары медицинских перчаток, чтобы не было видно сквозь полупрозрачную белую гуттаперчу кровавую, загнивающую рану.

Поначалу, только прибыв в августе 1914-го на фронт старшим врачом первого дивизионного лазарета, Константин Федорович сразу набил руку – хорошо, когда сестры толковые и умеют быстро кровь убрать, дренажи и турунды вовремя подсунуть, когда эфир быстро действует, тогда что живое тело, что мертвое. Только бы не смотреть им в глаза, не запоминать их лиц, тех, кого приходилось резать, не говорить с ними, не слушать их ора. Иначе никак. Иначе можно сойти с ума. Мужество, отданное по цене сердца.

А теперь это ранение отравляло ему жизнь – мелкая пакость в сравнении с контузией, которую он получил у Жолкевки, сущая пустяковина, но делала его руку нетвердой.

Русская армия Юго-Западного фронта генерала Корнилова, в числе которой с июня 1917-го была и 3-я гренадерская дивизия Грениха, пережившая успешную атаку, а потом отступление и дезертирство нескольких частей, сменившая несколько дислокаций, потрепанная митингами, которые устраивали воодушевленные большевиками солдатские комитеты, осела наконец вдоль реки Збруч. Первый дивизионный лазарет расположился в нескольких избах села близ Збаража.

Раненые прибывали в геометрической прогрессии, лазареты и госпитали не справлялись с нагрузкой, разразились эпидемии сыпняка, брюшного и возвратного тифов, холеры, дизентерии, появились жертвы газовых атак, медперсонал таял на глазах, рук не хватало. Грених, бывало, занимался и розыском раненых по окопам, и выносом их с поля боя, выполнял и разную другую доврачебную работу.

Кость все не поддавалась, фельдшер, пританцовывая, оббегал стол, жалобно пищал: «Не давите так!.. Пропил довольно глубок, помедленней!» – и просил самому закончить. Но фельдшер был страшный неумеха, способный только советы раздавать. Грених злился. Да надо было отдать ему эту чертову пилу, но ведь свою руку он ему доверить не желает – так почему бойца подставлять? Оба взмыленные, пот стекает на ветошь и простыню, которыми укрыт раненый, белая кость, как водопроводная труба меж красной мякотью мяса и металла, походивших на музыкальные тарелки ретракторов.

Когда мышцы, фасция и кожа были сшиты, фельдшер придирчиво провел пальцем по швам на культе.

– А вы, батенька, однако, мясник, – раздалось откуда-то сбоку: один из больных, ковыляя на костыле от двери, сделал шаг в сторону, чтобы пропустить врача.

Грених не ответил, отойдя от ведра с водой, в котором сполоснул руки, – в избе не было водопровода, и двинул в сени, на ходу снимая перчатки. Казалось, под непроницаемой плевой резины занялся настоящий пожар. Он тогда едва взглянул на любопытного солдата с обвязанными головой и коленом, а надо было его как следует разглядеть – может, сейчас он узнал бы эти слегка опущенные уголки глаз и злой изгиб рта.

Грених распахнул дверь и тут же наткнулся на живописную картину: сестра милосердия Верочка на коленях у старшего унтер-офицера Швецова. Развалились на лавочке, милуются, он ногу в сапоге вытянул, одной рукой задрал барышне юбку, другой держит папиросу.

– Вера Гавриловна, марш в палату! – гаркнул Грених.

Та вспорхнула птичкой, отряхнула с белого передника пепел и убежала в избу.

Пока части стояли без дела, месяц минул с последнего сражения, солдатам нечем было заняться, начались бесчинства, разврат, и попахивало анархией. Невзирая на постоянные перетряски среди командующих, выговоры, запреты сборищ и митингов, угрозы расстрелами, среди младших офицеров, рядовых, нестроевых участились случаи дезертирства, самовольный уход с позиций, пьянство, воровство. Крали оружие и лошадей, убегали грабить деревни, не жалели женщин и детей. Рядовой дерзил унтер-офицеру, унтер плевать хотел на распоряжения капитана и валялся в обнимку с девкой из соседнего села в сарае, взводный разглагольствовал об анархии, заявляя, что может брать все, что найдет по дороге, Корнилова осуждали в самодержавии, пророча ему отставку. И все это происходило, пока в Петрограде большевики вели тайную борьбу против Временного правительства. Революция сама не знала, кто она – справедливость, равенство, правда или просто необъезженная лошадь, которую рвали друг у друга представители разных партий.

Унтер-офицер Швецов с вызовом смотрел на Грениха, продолжая, развалившись, потягивать папиросу. По имени это был Савелий Илиодорович Швецов, а внешне совершенно другой человек, с коротким ежиком черных волос, длинными усищами и наглыми маленькими глазками. Константин Федорович стал таким же белым, как и его халат, боль, пульсирующая в руке, достигла головы и принялась отбивать тяжелой канонадой в висках. Стиснув челюсти, он сгреб унтер-офицера за шкирку и выволок из сеней.

Тот не успел осознать, что произошло, как уже валялся в пыли перед крыльцом. В одно мгновение вскочив на ноги, он был подле Грениха и вцепился в ворот его халата.

– Считаете себя старшим по званию? – сквозь крепкие белые зубы прошипел Швецов, приблизив свое перепачканное лицо к носу Грениха. – Недолго осталось ждать, когда эта хрупкая грань между нами растает. Большевики, анархисты или кто-нибудь еще поставят вас всех, задирающих нос, считающих себя белой костью, на место.

Грених сбросил с себя его руку, развернулся и молча ушел в избу.

Будучи экстраординарным профессором судебной медицины с юридического, Константин Федорович стыдился того, что он не совсем тот, за кого себя выдавал. Стыдился перед ранеными бойцами. Те жизнями рискуют, а их оперирует патологоанатом! Суеверные бы, чего доброго, отказались от его