Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

глаза, провалившись в горестные, наполненные стенаниями раздумья. И вздрогнул, услышав, как по кафелю коридора громыхают шаги. Торопливо перекатился на колени, вскочил и, чуть ли не падая, вылетел навстречу – а вдруг ищут его, чтобы сообщить страшную весть.

Узкий, метра в полтора коридор с покатым потолком, освещенный желтым электрическим светом, уходил куда-то далеко в темноту, как тоннель в ад. Те же прежние санитары, что бесчеловечно оттащили его от двери, согнулись под тяжестью носилок, покрытых чем-то белым, следом шли еще двое и хирург, понурившийся, в перепачканном кровью халате, он еще не успел снять перчаток, в одной руке нес какую-то бумагу.

– Держите, – бесцветным голосом сказал он, протянув Грениху лист. – Главврач подписал. Можете сами провести вскрытие. Ее убили.

Осунувшееся личико Аси с синими губами, с глубоко запавшими закрытыми глазами, ее разметавшиеся и свисающие с носилок белыми змейками волосы заставили его содрогнуться. Ноги Грениха налились свинцом, все тело одеревенело, онемел язык, и долго он не мог ни пошевелиться, ни сказать ничего. Асю пронесли мимо него в секционную. Санитары, как механические куклы, скинули на пол одного из покойников, грубо взяли Асю за плечи и ноги и уложили на стол. Неведомо откуда появился столик с инструментами. Нож мозговой, грудинореберный, ножницы кишечные с крючком и пуговкой, пила листовая, одна широкая, другая узкая, скальпели, металлические катетеры, поодаль стояли весы на восемь килограммов и спиртовая лампочка.

Хирург похлопал Грениха по плечу.

– Мои соболезнования, не успели спасти. Если вы не сможете… – он кивком указал на покрытую простыней Асю, – то у нас здесь есть прозектор.

Грених покачал головой, стал снимать пальто, чувствуя в теле ужасную тяжесть, будто его очень давно лихорадит. Подошел к столику с инструментами, натянул резиновые перчатки, долго стоял, пустым взглядом уставившись в тысячу раз перестиранное больничное покрывало, повторяющее хрупкость крохотного, как у ребенка, тела. Потянулся за скальпелем, заметил, что рука дрожит. Ноги стали тяжелыми, он опустился на колени, нашел под покрывалом ее руку, лбом уткнулся в холодную, неживую, уже начавшую коченеть ладонь, пальцы другой руки сжимали сталь скальпеля. Никогда прежде он не задавался мыслью перед вскрытием, что плоть, которую он режет и потрошит, прежде дышала, думала, о чем-то мечтала и куда-то стремилась. Последние слова Аси, обращенные к нему, были о майя. Она думала об индейцах, когда преступная рука оборвала ее жизнь.

Сзади кто-то подошел и стал теребить его плечо.

– Эй, э-эй, – послышалось у самого уха, – вы чего?

Грених не мог оторвать головы от руки Аси, если он это сделает, придется ее резать. А как? Как резать бедную, маленькую Асю, которая ему в дочери годилась, а он ее не уберег?..

– Эй, товарищ, – раздалось настырное. Запахло потом и луком. Грених поморщился и открыл глаза, резко дернув головой назад и тотчас больно ударившись об стену. Он сидел на полу, подогнув под себя одну ногу, другую вытянув. А над ним нависло чье-то лицо и дышало так, словно до того проглотило баллон с отравляющим газом.

– Ну вы, товарищ, даете, – во весь рот улыбался санитар, рисуясь неровным частоколом желтых зубов. – Уснуть прямо в морге! На полу! Чего вы здесь-то забыли?

С дрожью в теле, какая бывает спросонья или после пережитого потрясения, Грених стал подниматься, неловко цепляясь за стену. Это был сон, всего лишь сон. Но ощущение случившегося несчастья не покинуло его, он не разделял радости работника больницы и того, что видел мертвую Асю лишь во сне. Сны имели обыкновение сбываться.

– Как она? Как жена моя? – выговорил Грених, наконец поднявшись. Непослушный, распухший язык еле ворочался. Всего пару часов назад он чувствовал себя молодым, смеялся, а теперь – он вновь древний, дряхлый пень, который не справился с отчаянием и заснул прямо на полу или впал в помрачение. Черт знает что с ним сегодня происходит.

– Ее прооперировали, жить будет, – хлопнул его по плечу санитар так, что Грених чуть осел – упасть помешала стена, за которую он схватился.

– А что с ней… было?

– Разрыв тонкой кишки вследствие тупой травмы. Ее что, ударил кто? На улице? Сейчас с такими травмами часто привозят. Бывало и похуже. Она еще от наркоза не отошла. Олег Иваныч велел вам сказать, что можно зайти и глянуть, но только одним глазком. Я ищу по всей больнице! В приемном покое сказали – вы не выходили из здания. Куда, думаю, делся? А вы тут, в морге! Повезло, прозектора нашего нет, а то бы отругал.

Грених поспешил наверх и успел увидеть, как такую же бледную, как в его кошмаре, с запавшими глазами Асю, но только в косынке, под которую убрали ее густые волосы, переносили на носилках в палату. И горькое чувство из сна его не отпускало. Умрет, умрет, умрет – стучало сердце, этот дежурный хирург что-то не так сделал, неправильно сшил, криворукий, Грених сам бы мог сделать в тысячу раз лучше. Он сел в коридоре, опустил глаза к рукам, потрогал сетку тонких шрамов между безымянным пальцем и мизинцем, вспомнил о своей службе полевым хирургом. Да он столько людей перерезал, стольких с того света вытащил, мог бы и сам свою жену прооперировать. Негодование собой, целым светом и дежурным хирургом, который с первого взгляда не смог понять, что дело было серьезным, отбушевало и схлынуло. Он смотрел на тонкие шрамы на своей руке, и на него накатило то же чувство, что и тогда в дежурной камере следственной части, когда нашли мертвого Киселя. Остро запахло гарью.

Но от воспоминания оторвала медсестра, позвавшая Грениха в палату. Не чувствуя ног, он сорвался со скамьи и промчался по коридору быстрее ветра, тяжести как не бывало, ушел морок предчувствия смерти, словно небо расчистилось. Даже как-то ярче засияли лампочки под потолком.

В выкрашенной белым палате на двенадцать коек почти все тихо и неподвижно спали под разноцветными, какие кто достал, одеялами, только в самом дальнем углу кто-то жалобно постанывал. Асю положили у самой двери, она уже начала просыпаться, мотала головой, разлепляла сухие потрескавшиеся губы, порой бесконтрольно приподнимала руки, беспомощно шевелила пальцами, из-под полуприкрытых век скользил пустой, стеклянный взгляд. Пришла медсестра, положила ей под ребра пузырь со льдом, обернутый полотенцем, спросила Грениха, останется ли он с больной на ночь, тот обрадовался – он не смел об этом и мечтать.

В последний раз зайдя в палату со стулом для него, медсестра сонно похлопала глазами и убежала спать в какое-нибудь помещение для хранения матрасов, страшно довольная, что есть кому поручить новенькую.

Грених