Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

пополам, и под всеобщий вздох повалилась на тротуар. Человек, отдавший ей сумку, испарился. Конечно же, тотчас, как в поле зрения попало светлое Асино пальто на тротуаре, Грених упустил его из виду. Расталкивая людей, он бросился к жене, видя, будто во сне, как она страдальчески кривится, прижимая руки к животу.

Повалившись перед ней на колени, он торопливо ее развернул с бока на спину, ожидая увидеть нож. В голове помутилось, перед глазами поплыл туман. Неизбежное – кровь, всюду кровь, бледное лицо Аси, ее закрытые веки. Люди взяли их в тесный плен кольца, бесконечно что-то выкрикивали, советовали, вопрошали, есть ли в толпе врач. А Грених так и остался на коленях, поднял жену, прижал к себе и кричал: «Ася! Ася!» – пока помутнение, длившееся всего лишь секунд пять, но показавшееся прорвой времени, целой эпохой, не схлынуло и он не положил ее обратно и не начал расстегивать пальто.

Не было ни ножа, ни крови. Но Ася не могла сделать вдоха, открывала и закрывала бесцветные губы, совсем как тогда, в Зелемске, когда они встретились и она потеряла дар речи, увидев своего дядю выползшим из могилы. Через какое-то время она перестала кривиться, чуть расслабилась, неловкой рукой нашла плечо Грениха, подтянулась за него и попыталась подняться.

– Что? Что случилось, Ася?

Она замотала головой, поджимая рукой живот. Грених боялся, что она опять не станет говорить, замкнется. Пульс ее упал, лицо становилось бледнее. Тут она отвернулась, содрогнувшись. Грених увидел потекшую изо рта кровь и все мгновенно понял! Этот в макинтоше и кепке нанес короткий, профессиональный удар под ребра, вызвав разрыв внутренних органов. Подняв жену на руки, Грених в отчаянии заметался – где сейчас искать такси, извозчики все, наверное, разъехались. Кто-то кричал, что сейчас вызовут карету «Скорой помощи». Раздался цокот копыт – извозчик нашелся. Не зная, на какой больнице остановить выбор, Грених машинально назвал Басманную, в морге которой проработал два года.

Пролетка, дребезжа, помчалась по Петровской улице, возница нещадно колотил лошадей, раздавая нагайкой направо и налево, выкрикивая прохожим: «Посторонись! Человек при смерти!» Вылетев стрелой на Петровский бульвар, который был пошире и не так запружен людьми, они покатили по Бульварному кольцу.

Грених прижимал к себе жену, стараясь не давать ей подпрыгивать вместе с пролеткой, ловя себя на мысли, что должен был прощупать ребра и оценить тяжесть травмы, но впервые в жизни потерял контроль и все, что мог – держать ее крепко, словно от одного только этого зависела ее жизнь.

Темная трехэтажная громада с рустованным цоколем, коринфскими капителями и гипсовыми розочками между рядами прямоугольных окон тотчас пробудила массу неприятных воспоминаний. Грених видел это здание со стороны только один раз – когда покидал его в 22-м – и хорошо запомнил фасад, потому что специально постоял подольше под воротами – хотел на всю жизнь запечатлеть в памяти место, где едва не был расстрелян. Он прекрасно ориентировался в подвалах, в которых провел, прячась от чекистов, два года, но совершенно не знал, что располагается на этажах и где искать хирургическое отделение.

В приемном покое его встретили медсестры. Он ворвался в больницу с Асей на руках и первую минуту метался как ужаленный не позволяя никому к ней прикасаться, хотя санитары уже принесли носилки и предлагали Грениху переложить больную на них.

К тому времени Асе вдруг полегчало. Она порозовела, попросила опустить себя на ноги, отказалась от носилок.

– Все хорошо, уже лучше, слава богу, – сказала она придушенно и, улыбаясь через силу, сделала шаг. Грених смотрел на кровавое пятно, расплывшееся на ее плече, и понимал, что все вовсе не хорошо, что ее рвало кровью, а это разрыв внутренних органов, наверное, пострадал желудок или легкие.

Явился дежурный врач из хирургического отделения, опросил Асю, устало глядя на нее, выслушал Грениха, который обеспокоенно указывал на бурое пятно на плече жены, уверяя, что начнется перитонит. Хирург покивал, повскидывал бровями, два раза зевнул, сообщив, что выпишет каких-то таблеток, и уже собирался выпроводить шумных пациентов, как Ася осела в руках Грениха, на губах ее выступила розовая пена, и ее начало крепко рвать кровью.

Хирург нахмурил лицо, тотчас начал отдавать приказания. И Ася исчезла на носилках в дверях хирургического отделения.

Для Грениха время опять замерло, остановилось, казалось, он бесконечно долго стоит посреди приемного покоя, окруженный медсестрами, и наблюдает медленно удаляющуюся на носилках жену, закрывающиеся за ней остекленные белые двери и возникающий перед глазами туман. Он мог поклясться, что в эти секунды был свидетелем рождения и гибели планет Солнечной системы. Сердце пронзило – она умрет, непременно умрет, она – такой нежный цветок, не переживет перитонита.

Он попытался прорвать эту блокаду.

От дверей его оттащили два санитара, говорили, как с маленьким, велели сесть на деревянную скамью сбоку от дверей. Грениху стало стыдно, он присмирел. Но сидеть не мог, стал ходить по приемному покою, мешал медсестре, которая принесла ведро и швабру и принялась стирать с пола кровь, опять посидел, попросил ее сходить узнать, как обстоят дела. Та отставила швабру, ушла, быстро вернулась, сообщив, что переживать не о чем, готовят операционный стол и эфирный наркоз. Грених опять сделал круг по приемному покою. Ноги сами потащили его к лестнице. И он спустился в морг.

Все тот же кафель на полу и плитка, выложенная до половины стен, выше ее выкрашено белой масляной краской, раньше стены были почти черными от газовых рожков, теперь кафель вычищен – холодно-белый под светом лампочек. Электрический свет неприятно подрагивал, наполняя чем-то напряженным привычно ледяной, пропитанный формалиновым духом и гниением тел воздух. Вот несколько в ряд стоящих каменных столов. Грених узнал изящно изогнутые кованые их ножки и краники. Он шагнул за порог и замер, внезапно осознавая, что в нем нет прежнего мужества. Он всегда относился к мертвым как к материалу. Теперь все изменилось. В каждом из несчастных, недвижимо вытянувшихся на ровных плоскостях секционных столов, он видел бедную хрупкую Асю. Мороз пробегал по коже. Ей здесь будет плохо!

Сделав шаг в сторону от двери, он понял, что не может пройти дальше, и привалился к стене. Почувствовав опору, стал терять силы, колени подогнулись. И Грених медленно скатился по стене к полу и сел. Голова уткнулась в колени. Свет его жизни, его Ася, его спасение, его воздух, источник небесной энергии, возродивший в нем жажду жизни, – не прошло и года, как они женаты, и ее отняли, отняли какие-то уличные карманники, паршивые негодяи, бездушные твари…

Он закрыл