Богач, бедняк - Ирвин Шоу

— Нет, к сожалению, не умею.

— Может, еще на каком-нибудь музыкальном инструменте, кроме трубы?

— Нет, вряд ли. Могу сыграть какую-нибудь простенькую мелодию на пианино, да и то фальшиво.

— Жаль, конечно. А то могли бы сыграть дуэтом. Но, по-моему, никаких дуэтов для фортепиано и трубы не существует. — Бойлан заиграл. Рудольф был вынужден признать, что играл он хорошо. — Иногда устаешь от этой музыки в консервной банке, — пожаловался он. — Узнаете, Рудольф? — Он продолжал играть. — Что это?

— Нет, не узнаю.

— Шопен, ноктюрн ре-бемоль мажор. А знаете, как называл музыку Шопена Шуман?

— Нет, откуда? — Рудольфу так хотелось, чтобы он только играл и закрыл рот. Ему эта музыка очень нравилась.

— «Пушка, перелитая в цветы», что-то в этом роде. Надеюсь, я не ошибаюсь, это слова Шумана. Если приходится каким-то образом описывать музыку, то почему бы и не так оригинально?

Вошел Перкинс.

— Кушать подано, сэр, — объявил он.

Бойлан оборвал музыку, встал со скамеечки.

— Рудольф, не хотите ли в туалет, да и помыть руки?

Наконец-то.

— Да, конечно, благодарю вас.

— Перкинс, проводите мистера Джордаха, покажите, где у нас все это находится.

— Прошу за мной, сэр, — пригласил его Перкинс. Когда они с Перкинсом вышли из гостиной, Бойлан снова сел за рояль и продолжил играть с того места, где остановился.

Ванная комната помещалась возле входной двери и представляла собой большую просторную комнату с окном из витражного стекла, что придавало ей какую-то религиозную атмосферу. Унитаз, похожий на трон. Краны умывальника, казалось, были сделаны из чистого золота. Рудольф мочился под звуки ноктюрна Шопена. Он уже сожалел, что согласился остаться на обед. У него сложилось такое ощущение, что Бойлан пытается заманить его в ловушку. Этот человек непрост, ах как непрост, думал он. Все эти его ухищрения, игра на рояле, высокие болотные сапоги, виски, поэзия, оружие, сгоревший крест, отравленная собака. Рудольф чувствовал себя пока неспособным до конца раскусить его. Но сейчас он вполне понимал, почему его сестра решила бежать от этого человека.

Когда он возвращался в гостиную через холл, ему с трудом удалось подавить в себе порыв немедленно убежать отсюда, открыть входную дверь и убежать. Он, конечно, пошел бы на это, если бы мог незаметно забрать свои сапоги. Но нельзя же идти на автобусную остановку в носках и ехать в таком виде домой. Причем не в своих носках, а в носках, подаренных Бойланом. Пришлось вернуться в гостиную, и он стоял, наслаждаясь музыкой Шопена. Бойлан, закончив играть, встал и, слегка коснувшись локтя Рудольфа, подвел его к столу, где уже Перкинс разливал по бокалам белое вино. Форель лежала в глубоком медном блюде в густом бульоне. Рудольф сразу огорчился: ему нравилась жареная форель.

Они сели напротив друг друга. Перед каждым стояло по три высоких стакана и множество самых разнообразных ножей. Перкинс переложил рыбину на серебряный поднос с маленькими вареными картофелинами. Он стоял за спиной Рудольфа, и тот старался обслуживать себя очень осторожно, так как терялся от обилия всех этих приспособлений на столе, хотя и старался вовсю, чтобы показать, что не тушуется, что все это ему хорошо знакомо. Форель была ярко-голубой.

— «Tluite au bleu», — сказал по-французски Бойлан.

Рудольф с удовлетворением заметил, какой у него сильный акцент, сколь разительно его французский отличается от того, который он слышал от мисс Лено.

— Мой повар умеет готовить рыбу.

— Голубая форель, — перевел Рудольф. — Так они готовят такую рыбу во Франции. — Ему не терпелось утереть нос Бойлану, коли тот затронул эту тему, наказать его за его отвратительный акцент.

— Откуда вы знаете? — Бойлан бросил на него испытующий взгляд. — Вы когда-нибудь были во Франции?

— Нет, не был. Выучил в школе. Мы издаем небольшую газету на французском языке, она выходит каждую неделю для наших учеников, и там есть рубрика, посвященная кулинарии.

Бойлан щедрой рукой накладывал себе еду на тарелку. Он явно не страдал отсутствием аппетита.

— Tu parles francais?

Рудольф сразу заметил, что Бойлан употребил местоимение «tu», перешел с ним на «ты». В какой-то старинной французской грамматике он вычитал, как одному ученику преподавательница вдалбливала в голову, что, мол, форма местоимения «tu» второго лица единственного числа употребляется только в разговоре с прислугой, детьми, младшими офицерами и выходцами из социальных низов.

— Un petit peu[31].

— Moi… j'etais en France quand j'etais jeune[32], — сказал Бойлан с режущим ухо акцентом. — Avec mes parents. J'ai vecu mon premier amour a Paris. Quand c'était? Mille neuf cent Vingt-huit Vingt-neuf. Comment s'appelait-elle? Anne? Annette? Elle est très delicieuse[33].

Она, конечно, могла быть восхитительной, эта первая любовь, думал Рудольф, испытывая ужасную радость от собственного снобизма, но ей явно не удалось избавить этого человека от ужасного акцента.

— Tu as l'envie d'y aller? En France?[34] — спросил Бойлан, явно проверяя его. Он ведь сказал, что немного говорит по-французски, и Бойлан не хотел дать ему возможность улизнуть, не ответив на брошенный ему вызов.

— Je vais, je vais[35], — продолжал Рудольф, стараясь говорить так, как мисс Лено произнесла бы эту фразу.

— Боже, — удивился Бойлан. — Да вы говорите как настоящий француз.

— У нас хорошая учительница. — Последний букет, брошенный в сторону мисс Лено, этой французской шлюхи…

— Может, стоить попытать счастья на дипломатической службе? — рассуждал Бойлан. — Там вы сможете воспользоваться связями светских молодых людей. Только будьте осторожны и не женитесь прежде на богатой девушке. В таком случае придется заплатить за это дорогую цену. — Он сделал глоток вина из бокала. — Я хотел жить в Париже, очень хотел. Но у моих родителей было другое мнение на сей счет. Скажите, мой акцент на самом деле режет ухо?

— Он просто чудовищен, — не пожалел его самолюбия Рудольф.

— Ах, эта честность молодости, — засмеялся Бойлан. Но тут же стал серьезен. — Может, в этом отличительная особенность всей вашей семьи? Ваша сестра под стать вам, Рудольф.

Они посидели молча. Рудольф наблюдал, как ловко орудует Бойлан вилкой и ножом. Важная персона с прекрасными, отточенными манерами.

Перкинс убрал грязные тарелки с рыбными костями и поставил на стол второе блюдо — отбивные с тушеной картошкой и зеленым горошком. Рудольф подумал, что неплохо было бы привести на кухню Бойлана его мать — поучиться, как нужно готовить.

Перкинс, можно сказать, не разливал по бокалам красное вино, он священнодействовал на этой торжественной церемонии. Интересно, подумал Рудольф, что Бойлану известно о его сестре Гретхен? Вероятно, все. А кто застилает кровати наверху?

— Твоя сестра уже нашла работу или еще нет? — спросил Бойлан, словно их беседа текла, как и прежде, без пауз. — Она мне говорила, что хочет стать актрисой.

— Не знаю, — уклончиво ответил Рудольф, не собираясь говорить ничего о сестре. — От нее давно не было известий.

— Будет ли ей сопутствовать успех, как вы думаете? — спросил Бойлан. — Вы видели, как она играет?

— Только раз. На школьной сцене. — Изуродованный, нещадно искалеченный Шекспир в костюмах, сшитых своими руками. Человек семи пядей во лбу. Тот мальчик, который играл роль Жака[36], постоянно нервно теребил себя за усы, словно желая удостовериться, крепко ли они приклеены. Необычная, странная, очень красивая Гретхен была совсем не пара своему партнеру, которого она страстно сжимала в своих объятиях и говорила красивые слова о любви.

— У нее есть талант?

— Думаю, что да. У нее действительно что-то есть. Когда она выходила на сцену, все в зале тут же прекращали кашлять и чихать.

Бойлан засмеялся. Рудольф понял, что сейчас он похож на маленького мальчишку.

— Ну, я хотел сказать… — Он попытался вернуть свои утраченные позиции. — То есть можно было сразу почувствовать перемену атмосферы в зале. Публика сосредоточивала все свое внимание на ней, чувствовалось, что зрители только на ее стороне и что для них, зрителей, другие актеры на сцене рядом с ней попросту не существуют. Мне кажется, такое можно объяснить только талантом.

— Да, вы, конечно, правы, — кивнул Бойлан. — Она потрясающе красивая девушка. Но, конечно, братья обычно не замечают красоты сестры.

— Ну почему же? — возразил Рудольф.

— Выходит, вы заметили? — рассеянно спросил Бойлан. Казалось, он уже утратил всякий интерес к затронутой теме. Он сделал знак Перкинсу, чтобы тот убрал со стола грязную посуду, а сам подошел к проигрывателю и поставил Второй фортепьянный концерт Брамса, причем на полную громкость. Им стало трудно говорить, и они промолчали до окончания трапезы. Пять сортов сыра на деревянном блюде. Салат. Пирог со сливами. Стоит ли удивляться, что у Бойлана «животик».