Справедливость. Как поступать правильно? - Майкл Сэндел

Это походит на другие практики и навыки вроде приготовления пищи. Опубликовано много книг по кулинарии, но никто еще не стал превосходным поваром, просто читая эти книги. Надо много готовить. Другой пример: рассказывание анекдотов. Читая шутки и собирая смешные истории, не станешь актером-комиком. Нельзя просто научиться принципам комедии. Надо практиковаться, выбирать ритм, определять время, находить жесты и тон — и смотреть Джека Бенни или Джонни Карсона, Эдди Мерфи и Робина Уильямса.

Если нравственная добродетель — нечто такое, чему мы учимся в процессе соответствующей деятельности, нам прежде всего надо развивать и культивировать правильные привычки. По Аристотелю, главная цель права — культивирование привычек, которые приводят к доброму нраву. «Ведь законодатели, приучая [к законам] граждан, делают их добродетельными, ибо таково желание всякого законодателя; а кто не преуспеет [в приучении] — не достигает цели, и в этом отличие одного государственного устройства от другого, а именно добродетельного от дурного». Нравственное воспитание — это не столько провозглашение правил, сколько формирование привычек и характеров, которые мы приобретаем с юности, — в этом-то и заключается все различие.270

Акцент, который Аристотель делает на привычках, не означает того, что он считает нравственную добродетель формой механического поведения. Привычка — первый шаг в нравственном воспитании. Но если все идет хорошо, привычка в конце концов пускает корни, и мы начинаем понимать суть дела. Ведущая посвященной этикету колонки Джудит Мартин (известная под псевдонимом «мисс Мэннерс») однажды посетовала на исчезновение привычки писать благодарственные письма: «Сегодня принято считать, что чувства выше манер; если вы чувствуете благодарность, вам нет нужды обеспокоиться по поводу всяких формальностей. Я думаю, что, напротив, надежнее надеяться на то, что соблюдение надлежащих правил поведения пробуждает добродетельные чувства; если вы напишете достаточное количество благодарственных писем, вы, возможно, почувствуете хотя бы проблеск истинной благодарности».271

Именно так Аристотель и понимает нравственную добродетель. Погружение в добродетельное поведение помогает нам обрести предрасположенность к добродетельным действиям.

Обычно думают, что нравственные поступки тождественны поступкам, совершаемым в соответствии с предписаниями или правилами. Но Аристотель считает, что такая интерпретация упускает из виду отличительную черту нравственной добродетели. Можно знать нужное правило и все же не понимать, как и когда применять его. «А ведь во всем, что связано с поступками, их пользой или вредом, нет ничего раз и навсегда установленного, так же как и в вопросах здоровья... Те, кто совершает поступки, всегда должны иметь в виду их уместность и своевременность, так же как это требуется от искусства врача или кормчего».272

Аристотель говорит нам: единственное общее, что можно сказать о нравственной добродетели, это то, что она располагается в средней позиции между крайностями. Но он охотно соглашается с тем, что этот общий закон уводит нас недалеко, поскольку выявление средней позиции в любой конкретной ситуации — дело нелегкое. Проблема заключается в том, чтобы поступать соответствующе в отношении других людей: в полной мере, в нужное время, по понятному мотиву и правильным образом.273

Это означает, что привычка, сколь бы важной она ни была, не может составлять моральную добродетель во всей ее полноте. Всегда возникают новые ситуации, и надо понимать, какая привычка соответствует обстоятельствам. Таким образом, нравственная добродетель требует суждения, знания того рода, которое Аристотель называет «рассудительностью». В отличие от научного знания, занимающегося «универсальными и необходимыми вещами»274, рассудительность — это знание того, как действовать. Рассудительность, практическая мудрость должна «признавать частности, подробности, детали; ибо она практична, а практика имеет дело с подробностями».275 Аристотель определяет практическую мудрость как «необходимый душевный склад, причастный суждению... касающемуся человеческих благ».276

Практическая мудрость — нравственная добродетель, имеющая политические последствия. Люди, обладающие рассудительностью, могут красиво говорить о том, что является благом, причем не только для них самих, но и для их сограждан и для людей в целом. Рассуждения — это не философствование, поскольку его предмет изменчив и уникален. Рассуждение ориентировано на действия, которые совершают «здесь и сейчас». Но рассуждение не сводится к расчету. Оно стремится обнаружить высшее человеческое благо, какого только можно достичь в конкретных обстоятельствах.277

Политика и благая жизнь

Теперь можно лучше понять, почему политика, по Аристотелю, — не просто одно из многих занятий, а крайне важный элемент для благой жизни. Во-первых, законы полиса воспитывают добрые нравы и характеры и ставят нас на стезю гражданской добродетели. Во-вторых, гражданская жизнь позволяет нам использовать и развивать способности к рассуждениям и практическую мудрость, которые в противном случае оставались дремлющими. Это не то занятие, которым можно заниматься дома. Можно посиживать на обочине и думать, каким бы политическим мерам мы отдали бы предпочтение, если б решились. Но это не то же самое, что участие в важных делах и возложение на себя ответственности за судьбы сообщества в целом. Мы становимся хорошими, только вступив на арену, взвешивая варианты действий, отстаивая свое дело, будучи руководителями или управляемыми — короче говоря, будучи гражданами.

Видение Аристотелем гражданства более возвышенно и сильнее заряжено энергией, чем видение современного человека. По Аристотелю, политика — это не экономика, проводимая иными средствами. Цель политики выше, чем максимизация пользы или создание справедливых правил преследования личных интересов. Вместо этого политика — выражение нашей природы, условия развертывания наших человеческих способностей, необходимый аспект благой жизни.

Защита рабства Аристотелем

В гражданство, которое прославлял Аристотель, включали не всех. Гражданства не заслуживали ни женщины, ни рабы. Согласно Аристотелю, женщины и рабы не могли быть гражданами в силу своей природы. Сейчас мы считаем такое исключение явной несправедливостью. Стоит вспомнить, что эта несправедливость просуществовала более 2000 лет с того времени, когда писал свои труды Аристотель. В США рабство было уничтожено лишь в 1865 г., а женщины завоевали право голоса лишь в 1920 г. И все же историческая живучесть этих несправедливостей не оправдывает согласия Аристотеля с ними.

Что касается рабства, то Аристотель не только признавал его, но и давал ему философское оправдание. Чтобы понять, какой свет проливает защита Аристотелем рабства на его политическую теорию в целом, стоит изучить эту защиту. Некоторые усматривают в доводах, которые приводит Аристотель в пользу рабства, изъян телеологического мышления как такового; другие считают эти доводы неправильным применением данного способа мышления, помраченного предрассудками того времени.

Не думаю, что защита Аристотелем рабства раскрывает дефект, разрушающий его политическую теорию в целом. Но важно понять силу этого бескомпромиссного утверждения.

Согласно Аристотелю, справедливость — вопрос пригодности, соответствия. Распределение прав — это поиск телоса социальных институтов и людей, пригодных к исполнению ролей, которые соответствуют их способностям; ролей, позволяющих им реализовать свою природу. Наделение людей тем, что им причитается, означает предоставление им должностей и почестей, которых они заслуживают, и общественных ролей, соответствующих их природе.

Концепция пригодности (или соответствия) вызывает трудности у адептов современных политических теорий. Либеральных теоретиков справедливости, от Канта до Роулза, смущает и беспокоит, что телеологические концепции пригодности вступают в противоречие со свободой. По их мнению, справедливость, в сущности, относится не к пригодности, а к выбору. Распределение прав — это не предоставление ролей людям, по природе своей способным выполнять эти роли; это разрешение людям возможности самостоятельно выбирать себе роли.

С этой точки зрения, концепции телоса и пригодности подозрительны и даже опасны. Кто должен сказать, какая роль подходит, соответствует мне или моей природе? Если я не свободен в выборе своей общественной роли, меня вполне можно силой принудить к этому против моей воли. Итак, концепция пригодности может легко соскользнуть в рабство, если правящие решат, что какая-то группа каким-то образом пригодна для выполнения подчиненной роли.