Никто не узнает (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна

Богдан мужественно молчал, а я продолжала обливать кислотой его сердце. Он вновь и вновь прощал меня, а я неблагодарно цеплялась за свой брак. Он сорвался ко мне посреди собственного тура, умолял остаться, клялся в любви… И что сделала я? Ну, конечно, села в самолет и улетела к мужчине, которому была не нужна.

Браво, Карина! Потрясающая жесткость и вопиющий идиотизм!

Стираю с щек соленые слезы, градинками катящиеся из глаз, и включаю следующий трек. И там снова поется о нас. Ситуации, обрывки фраз, отсылки к совместному прошлому — это не просто музыка… Это исповедь. Щемящая сердце и сдергивающая с глаз мутную пелену.

Богдан все время шагал мне навстречу. Давал шанс даже тогда, когда я его не заслуживала. Он верил, что мы справимся. Верил, что наша любовь выше предрассудков. Верил даже тогда, когда я неделями не отвечала на его звонки. Верил до последнего, до самого конца.

А сейчас, интересно, верит?

Роняю лицо в ладони и коротко трясу головой, пытаясь собраться с мыслями. Внезапное прозрение окатывает меня ледяным душем, и отныне моя жизнь просто не может быть прежней. Я обязана что-то предпринять. Попытаться выйти с Богданом на связь, разыскать его, сказать, что по-прежнему люблю.

Удержать, нельзя отпустить. Такого, как он, точно нельзя. Я должна хотя бы попробовать его вернуть.

«А если откажет?» — тихонько пищит червячок сомнения.

Откажет так откажет. Я приму его решение, каким бы оно ни было. Зато потом точно буду знать, что сделала все возможное. Не струсила, не спасовала, не сдалась на полпути. Богдан заслуживает того, чтобы за него побороться. И я поборюсь.

Глава 55

Выхожу из квартиры, подгоняемая каким-то странным, абсолютно нетипичным для себя внутренним возбуждением. Мне и страшно, и волнительно, и радостно — все одновременно. По натуре я совсем не авантюристка, но то, что я сейчас собираюсь сделать, абсолютно точно выходит за рамки не только адекватности, но и приличий.

Первым делом поеду к Богдану на квартиру. Туда, где он жил раньше. С вероятностью в восемьдесят процентов его там нет, но нужно же мне с чего-то начинать поиски, верно?

Нетерпеливо выжимаю кнопку лифта и принимаюсь нервно переминаться с ноги на ногу. Энергии во мне столько, что вот-вот через край перельется и затопит весь дом. Не знаю, то ли дело в вине, то ли в шальном ликовании, завязанном на предвкушении возможной встречи с Богданом, но себя я совершенно не узнаю. Кто эта решительная женщина с горящими глазами и колотящимся сердцем? Неужели та самая Карина, которая лет пятнадцать назад целовала парней на спор?

Характерный писк информирует меня о том, что лифт наконец поднялся на мой этаж и совсем скоро распахнет передо мной двери. Бегло проверяю, на месте ли ключи и телефон, и уже шагаю внутрь, когда вдруг неожиданно налетаю на высокую мужскую фигуру. Буквально впечатываюсь носом ему в грудь, потому что он выходит из лифта, а я в этот же самый момент пытаюсь в него залететь.

Ворот белой рубашки, мелькнувший перед глазами, знакомый запах табака, прибитый метолом, татуировка на шее, которую я сегодня уже видела — вскользь подмеченные детали за считанные секунды складываются в цельный и довольно натуральный образ, но я все равно боюсь в него поверить. Слишком уж это сюрреалистично, невозможно, сказочно…

— Далеко собралась? — спрашивает строго и даже как будто раздраженно.

Нет, он точно здесь. Вне всяких сомнений. Сразу три органа чувств врать не будут.

— Богдан? — пораженно лепечу я, отступая на несколько шагов, чтобы дать ему возможность наконец выйти из лифта. — Ты что тут делаешь?

— Гулял неподалеку, — зло усмехается он, напирая на меня. Медленно и даже как-то угрожающе. — Дай, думаю, навещу бывшую, поболтаем еще немного. Только давай теперь честно попробуем, а? Сможешь, Карин?

— В смысле? — хриплю я, по-прежнему пятясь назад в приступе острого, граничащего с испугом смятения.

Богдан какой-то другой. Никогда его таким не видела. Суровый, мрачный, опасный. В глазах ярость плещется, а голос нотками гнева вибрирует. Да и вообще весь его вид подавляет и парализует. Я, словно мышка, попавшая под гипноз удава, — вроде бы страшно, а сбежать не могу.

— Ну что, довольна собой? Отыграла все по высшему разряду? — саркастично выплевывает он. — Главное же — это лицо сохранить, да? Чтоб никто ничего не узнал, никто ничего дурного не подумал. Ты же, блин, уважаемая писательница, аристократка, тебе свое достоинство ронять никак нельзя…

— Что ты такое говоришь? — впечатываюсь спиной в стену и возмущенно вздергиваю брови.

— Правду я говорю, Карин, правду, — парень упирает руки по обе стороны от моей головы и нависает надо мной черной тучей. — Мы с тобой два гребанных года не виделись, а ты не придумала ничего лучше тупорылой фразочки о том, что рада за меня?

— Я действительно рада… — отзываюсь я, но как-то уже совсем неуверенно.

— Опять беспощадную суку врубила, — Богдан закатывает глаза, а едкая ирония в его голосе достигает пика. — Я же просил говорить честно! Честно, твою мать! Или ты уже забыла, что это такое?!

Он ударяет кулаком в стену, и я затравленно вздрагиваю. На лбу парня бешено пульсирует вена, а из ноздрей вот-вот повалит пар. Он недоволен, зол, взвинчен до предела. Смотрит на меня сверху вниз и испепеляет взглядом. Прямо по углям протаскивает.

Но эмоции, пусть даже негативные, — это хорошо. Это здорово. Они гораздо лучше безразличия. Там, где есть эмоции, всегда есть шанс.

— Хочешь честности? Ну, держи, — сиплю я, зачарованно глядя на его маняще-приоткрытый рот, из которого вырывается учащенное дыхание. — Прямо сейчас я собиралась ехать к тебе. Хотела просить прощения и умолять вернуться. Хотела признаться, что все это время думала о тебе. Постоянно думала. Что никогда и ни с кем я не была так счастлива, как с тобой. Что эти два года в разлуке были ужасной, ужасной ошибкой, — голос предательски срывается, а на глаза наворачиваются слезы. — Ошибкой, за которую я до сих пор расплачиваюсь…

Жадный глоток воздуха, тихий всхлип, и вот мое самообладание осыпается мелкой крошкой. Только сейчас до меня в полной мере доходит, как я скучала по Богдану, как тоскливо и одиноко мне было без него.

— Тише, детка, не плачь, — парень мгновенно смягчается, и в его тоне появляются отголоски былой нежности, которой мне так отчаянно не хватало. — Ну ладно-ладно, иди ко мне…

Наклонившись, он утыкается своим лбом в мой и мягко обхватывает ладонями щеки. Его горячее дыхание скользит по моему лицу, грея, успокаивая, утешая.

— Я понимаю, ты злишься, — притягиваю Богдана к себе за рубашку, потому что мне хочется, чтобы он был ближе, еще ближе. — Я столько дров наломала. Но теперь… Теперь я наконец прозрела, — еще один всхлип. — Мне никто, кроме тебя, не нужен. Никто, слышишь?

Богдан дышит мне в лицо, прижимаясь животом к моим ребрам, а внутри меня один за другим тают многолетние ледники. В душе наступает оттепель, и застоявшаяся боль выходит наружу вместе со слезами, которые я даже не пытаюсь сдерживать. Пусть текут, пусть отчищают сердце, пусть приносят долгожданный покой.

— Я тебя люблю, люблю, люблю, — как заведенная шепчу я, покрывая частыми влажными поцелуями его лицо. — Так люблю, что самой страшно.

Прикрыв веки, Богдан молча принимает мои суетливые ласки, а затем, словно не выдержав передозировки щемящей нежности, сжимает меня в объятьях изо всех сил, аж до хруста в косточках. Обвиваю руками его могучие плечи, цепляюсь за его одежду, дымясь и полыхая от наслаждения. Как же хорошо. Боже, как же с ним хорошо!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Парень запускает руку мне волосы и, властно обхватив затылок, заставляет смотреть на себя. И я, конечно же, смотрю. Послушно и безропотно. Потому что я вся в его власти. Отныне и навсегда.

Любуюсь резкими, но в то же время очень правильными чертами Богдана, мысленно подмечая, что у него невероятные глаза. Не в том плане, что у них красивый цвет или форма, хотя с этим, разумеется, полный порядок. В них взгляд человека, который точно знает, чего хочет от будущего. Знает горечь утрат и сладость побед.