Никто не узнает (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна

Им же невдомек, что песни о разбитом сердце — это не просто слова, не просто музыка. Это моя реальная, мать ее, жизнь. От которой меня порой плющит и на куски перемалывает.

Они не знают, что все эти душещипательные речитативы — правда. Что главная героиня моего творчества — вполне реальный человек, живущий на другом континенте. Что все треки о ней, что в них нет ни капли лжи, ни капли коммерции. Только моя душа, вывернутая наизнанку.

А еще хуже, когда ты в постели с женщиной. Вроде красивой и вроде даже интересной. Казалось бы, все офигенно: член стоит, она готова, трахайся — не хочу. И вот ты наваливаешься на нее сверху, на секунду, всего лишь на секунду прикрываешь веки — и тут бац! Снова накрывает, сука. Прямо по мозгам бьет.

Перед глазами опять Карина. Ее бледная бархатная кожа, родимое пятнышко под коленкой, короткие темные волосы, разметавшиеся по подушке, и дурманящий похотью взгляд. И в результате этого странного мозгодолбического видения получается какая-то неведомая хрень: лежит-то подо мной не Карина, а трахаю я все равно ее.

Знаю, это тупо и нечестно по отношению моим любовницам. Ну а что делать? К мозгоправу идти? Таблеточками закидываться? До этого я, как-то еще не докатился. Тем более, что в последнее время немного лучше стало. Образ Карины преследует уже не так часто, и порой мне действительно удается заняться сексом с вполне себе реальной девушкой, а не с бесплотным призраком прошлого.

— Бо, ты меня слушаешь? — Ассоль легонько трясет меня за руку.

Походу, мое отключение от реальности стало совсем очевидным.

— Повтори, — вскидываю на нее взгляд.

— Я говорю, мы приехали, помоги мне, пожалуйста, вылезти, — она хлопает длинными ресницами. — А то у меня шпильки высоченные.

Поворачиваю голову к окну и с удивлением подмечаю, что машина действительно припаркована у моего дома. Ну и ну. Выходит, я всю дорогу проварился в своих мыслях, а Ассоль этого даже не заметила. Все-таки в общении с коммуникабельными людьми есть свои плюсы — в собеседниках они нуждаются далеко не всегда.

Попрощавшись с водителем, мы покидаем автомобиль и на лифте поднимаемся в мою квартиру. Прямо на пороге Ассоль скидывает длинное красное платье и, оставшись в нижнем белье, скрывается на кухне.

— Виски будешь? — доносится ее озорной голос.

Надо отдать подруге должное: ложной скромностью она не страдает. Встречаемся мы не так долго, а она уже успела как следует освоиться у меня дома. По-хозяйски шарит в холодильнике, в шкафах без зазрения совести роется. Даже зубную щетку свою притащила. Хваткая девочка, ничего не скажешь.

— Нет, спасибо, — отзываюсь я. — Не хочется.

Снимаю пиджак и, расстегнув рубашку, плюхаюсь на диван. Настроение как никогда рефлексивное. Хочется думать, прокручивать сегодняшний вечер в памяти, анализировать его в мельчайших деталях, под лупой рассматривать каждое Каринино движение, каждый взгляд, брошенный в мою сторону.

До сих пор с трудом верится, что она здесь, в Москве. Вот уже несколько месяцев мы с ней дышим одним воздухом, ездим по одним улицам, заказываем еду на одном сервисе доставки, а она ни коим образом не дала мне об этом знать. Вернулась на мою орбиту и ничего об этом не сказала.

Какая она все-таки сложная! Какой была, такой и осталась. Поди, еще и новых тараканов в голове у себя вырастила. Жирных таких, тупорылых, с предубеждениями вместо кишков. Как же я их ненавижу!

— А ты чего без света сидишь? — Ассоль с бокалом в руке шлепает по выключателю, наполняя комнату чересчур ярким светом.

— Устал просто, — потираю веки и болезненно щурюсь.

— Знаешь, Бо, тебе надо шторы поменять, — слегка скривившись, заявляет Ассоль. — Эти больно тяжелые и мрачные. Сейчас в моде более легкие фактуры.

— А мне такие нравятся. Я ведь и сам тяжелый и мрачный, — отвечаю я, наблюдая за тем, как Ассоль неторопливо попивает виски и с видом модного критика прогуливается по моему залу.

— Ты не мрачный, просто слишком много работаешь, — не соглашается она, приближаясь к небольшой книжной полке, а затем громко восклицает. — Ого! А я не знала, что ты такой фанат творчества этой Карины Гольдман! — в ее голосе сквозит неподдельное изумление. — Да тут же… Кроме ее книг ничего нет!

Удивительно, что Ассоль только сейчас это заметила.

— Ну да, люблю ее творчество, — криво усмехаюсь я.

— Да ты интеллектуал! — подруга посмеивается. — Стоп! А роман «Вечное» у тебя откуда? Я тоже хотела его купить, но тираж был ограничен, и…

— Я взял с рук, — поняв ее с полуслова, говорю я. — Просто хотелось иметь полную коллекцию.

— Попахивает маньячеством, — Ассоль округляет глаза.

— Почему?

— У тебя в доме двадцать книг, и все принадлежат одному автору. Автору, у которого написано всего двадцать книг. Не находишь это странным?

А ведь она права. Походу, я действительно маньяк. Когда Карина, разбив мое сердце и вдоволь потоптавшись на осколках, уехала в Америку за мужем, я долго не мог найти себе места. Меня мучили вопросы, а единственный человек, который мог на них ответить, оборвал нашу связь. Навсегда.

И тогда я обратился к книгам. Ее книгам. Я читал Каринины романы взахлеб, с какой-то нездоровой наркоманской жаждой, вдумываясь в смысл строк и междустрочий, узнавая ее с другой, доселе неизвестной мне стороны.

Оказывается, в творчестве очень хорошо раскрывается личность человека. Возможно, сам того не понимая, автор выливает на бумагу свои потаенные страхи, фантазии, мечты, отражает значимые аспекты своего мировоззрения и рассуждает о том, что его по-настоящему волнует.

И мне действительно удалось заглянуть Карине в душу. Увидеть ее боль под другим углом. Не глазами отвергнутого мужчины, а глазами стороннего наблюдателя. Бесстрастного и объективного.

А боли в ней было много. Большой и маленькой. Обжигающей и парализующей. Острой и притупленной. После прочтения этих книг у меня создалось ощущение, что Карина и есть сгусток этой боли. Закостеневший и обросший шипами, но внутри все такой же уязвимый.

Именно благодаря ее романам со временем моя обида сменилась сочувствием, а желание обладать уступило месту философскому намерению отпустить. И я придерживался этого намерения до последнего. Вплоть до этого дня.

А вот сегодня вживую увидел — и как захлестнуло… Закрутило и в самую пучину чувств бросило. Не освободился я ни хрена. И не выздоровел. Так и болею ей. Так и люблю.

— Да, это и впрямь странно, — после затянувшегося молчания отвечаю я. — Натуральный фанатизм.

— Бо, — подозрительно сощурившись, подруга опускается рядом со мной на диван. — Только не говори, что эта писательница и есть твоя таинственная несбывшаяся любовь. Пожалуйста, скажи, что я ошибаюсь.

Смотрю на Ассоль и криво улыбаюсь. Она умна и невероятно сообразительна. Наверное, поэтому в свои двадцать семь уже занимает столь высокий пост в известном журнале. Такие девушки на дороге не валяются. В современном мире дешевых пустышек они на вес золота.

Но, говоря по правде, это все неважно. Потому что любят не за выдающуюся внешность, сильный характер и развитый ум. Любовь вообще очень взбалмошная, дикая и совершенно неадекватная дама. Она не спрашивает, не сравнивает, не анализирует. Просто приходит, с ноги распахивает сердце и селится в нем без всякого разрешения. На нее можно злиться, ее можно ругать, отрицать, ненавидеть…

Но истина в том, что на свете нет ничего лучше этой чертовой любви.

Знаете, если я что-то и понял за последние два года, так это то, что ни слава, ни деньги, ни тусовки не заменят близости по-настоящему любимой женщины. Даже если она ершится и строит из себя Снежную Королеву.

— Ты не ошибаешься. Это правда она.

Ассоль замирает в состоянии шока, а я поднимаюсь на ноги и принимаюсь заново застегивать рубашку.

— И… Что теперь? — резко осипнув, интересуется подруга. — Ты же… Ты же не к ней сейчас собираешься?

Упираюсь взглядом в ее расширенные глаза, и она все понимает без слов.