Иди куда хочешь - Генри Олди

Вон в углу еще одна.

На циновке спит женщина. Худое тело кажется невесомым, оно парит над травяным плетением, свернувшись калачиком, словно задавшись целью подтвердить чудеса аскезы, правая рука подложена под щеку. Женщине снятся сны, и она морщится, дергает щекой, кусает губы…

Плохие сны.

В том, что они плохие, сомнений нет. Здесь не может сниться рай. Особенно если ты — царица Кунти, которую успели похоронить в мыслях своих сотни и тысячи.

— Где эти? — спрашиваешь ты.

Кришна понятлив.

Ему не надо называть имен.

— На промысле, — кратко отвечает он. — Жрать-то хочется…

Женщина ворочается и стонет.

— Ушастик, — бормочут растрескавшиеся губы, давно забывшие о помаде. — Маленький мой… Ушастик…

Ты с жалостью смотришь на мамину покровительницу. Таким сыновьям, как у нее, надо бы руки-ноги повыдергивать. Довести мать до кошмара! Хорошо хоть жива, а то сгорела б в Смоляном Доме старой ветошью… Разве ей скитаться по лесам, жить подаянием, ноги бить вровень со здоровенными парнями?

Ах, ублюдки!

Ты на миг представляешь на месте царицы свою мать. Руки холодеют, а в ушах маревом возникает и пропадает знакомый звон комариной стаи.

Тело чешется.

Но нищета и насекомые здесь ни при чем.

— Ушастик, — шепот во мраке, кашель, нутряной, сухой кашель, и снова шепот: — Ты не убивай их, ладно?.. Ты же старше… Ну ради меня!.. Не…

— Ладно, — отвечаешь ты.

Сам плохо понимая, что хочешь этим сказать.

Женщина резко открывает глаза и садится на циновке. Ресницы слиплись, по бокам переносицы засохли капельки гноя, а во взоре плещется ужас и отчаянная, невообразимая надежда.

Дикая смесь.

— Карна! Ты!.. Ты…

Тело ее совсем легкое, тебе ничего не стоит подбросить царицу к небу или на руках отнести прямо в Хастинапур, жалость кипит в тебе, страшная жалость, бешеная жалость, способная толкнуть на самые безрассудные поступки.

За спиной сочувственно сопит Кришна.

— Не могу… не могу больше! Забери, забери меня отсюда!.. Пожалуйста… Ведь хуже бродяг, хуже псоядцев! Они говорят: домой нельзя, дома Грозный, дома враги… убьют… Пусть лучше убьют! Живем, как вши… копошимся! Животами все время маемся, у Арджуны чирьи… И смерти, смерти! В Кагальнике, в лесах, близ Камышухи, гандхарва живьем спалили… Забери меня, забери, умоляю!

Тихая мелодия флейты вторгается в сбивчивую речь, и женщина умолкает. Разглаживаются морщины, синевой наливается взор, щеки розовеют. Поет флейта, молчит царица Кунти, уходит ужас из ее глаз, уходит побежденным, оставляя поле боя надежде — воцаряйся! властвуй! повелевай!

Надолго ли?

— Девку эту притащили, — еле слышно говорит царица, глядя в пол. — И так голодаем, к чему нам девка?! Я ж не знала, что они… кричат из-за двери: «Кому, мама?!» Думала — еды принесли, делить хотят. Они всегда так, из-за двери… а я отвечаю: «Это, мол, Бхиме, это близняшкам, это Арджуне…» Ответила. Ответила, дура старая! «Не деритесь, — ответила, — мальчики! Пусть на всех пятерых будет!» Язык сейчас вырвать готова! Своими руками! А они уперлись: нет, мама, раз сказала, так тому и быть… на пятерых. Панчалийцу письмо подкинули. А теперь уходить боимся. Кругом земли панчалов, не спрячешься! На колы гуртом рассажают…

— А красильщика, — машинально спросил ты, — красильщика за что убили? Лавки пограбить захотелось?

— Красильщика? Что ты, Карнушка, не было такого! Троицей клянусь, не было!

— Ладно, — снова отвечаешь ты.

Сари на царице Кунти относительно новое.

Свежевыкрашенное.

С вышивкой.

Ладно… не с ней о том беседовать.

— Ты грамоту от Грозного мне передай — На плечо ложится мягкая ладонь Кришны. — Они в ссылку быстрей, чем в рай, побегут. Им она за счастье. А сам уезжай. От греха подальше. Я ж вижу: у тебя руки чешутся… По дороге почешешь. Я вчера пропуск на отъезд от Панчалийца получил, со всей свитой… вывезу дураков. Договорились?

— Спасибо, — отвечаешь ты, накрывая ладонь Баламута своей. — Спасибо, Кришна. Считай, я твой должник.

— Считаю, — без тени усмешки отвечает Кришна.

И ты забываешь спросить у него: откуда Черному Баламуту стало известно место укрытия Пандавов? Ну, узнать их для неглупого человека было просто: небось на «Свободном Выборе» пошумели изрядно… А дальше?

Следил, что ли?

Зачем?

Ты поворачиваешься, отбрасывая вопросы, как отбрасывают прочь надоедливого щенка, ты поворачиваешься и выходишь наружу.

Да гори они все синим пламенем!

Вслед смотрит царица Кунти.

— Маленький мой… — шепчут белые губы. — Маленький мой… Ушастик…

Черный Баламут сдержал свое слово.

Единственное, что задело Кришну за живое: люди каким-то образом прознали истинную подоплеку гибели красильщика Харши. Правда, волей молвы место действия перенеслось из Кампильи в Матхуру, а погибший превратился в злоязычного и злоумного владельца прачечной, чуждого милосердию… Впрочем, неважно.

Важным было другое: впервые флейта опробовалась в заведомо провальных обстоятельствах — при большом стечении народа, потрясенного убийством земляка.

И ничего, получилось.

Любят.

Все любят: и кампильцы, и пятерка спасенных братьев, получивших в дар краденые одежды вкупе с прочим барахлом, и мамаша их замученная любит, и Опекун Мира, чей безмолвный приказ погнал Кришну в Кампилью, для знакомства и присмотра за неугомонными Пандавами, и наивный Ушастик, чьи серьги…

Да, серьги.

Жалко.

Глава IX

ИНДРОГРАД РОЖАЕТ ГОСПОДИНА

1

ВЫЗОВ

— Скорее! Едут!

Вопль мальчишки-наблюдателя, примостившегося на самой верхушке громадного карпала, сперва всполошил стаю воронья, и птицы черной тучей прянули в небо.

Следом очнулись люди.

Как был, голышом подхватившись с циновок, Карна опрометью вылетел из шатра. И со всех ног кинулся к берегу самой языкатой в мире речушки, прозванной в честь богини красноречия. Видимо, богиня во время оно соизволила омыть здесь ноги, иначе только шутнику или придурку взбрело бы в голову назвать эту поилку для коз — Сарасвати, то бишь «Богатая Водами». Впрочем, Карне сейчас было не до названий, богинь и шутников.

Следом спешил верный слуга с ворохом одежды, поминутно роняя то повязку для чресел, то размотанный тюрбан, то пояс с пряжкой из черненого серебра. К плебейским выходкам господина слуга давно привык. И все-таки негоже знатному встречать еще более знатного, сверкая с кручи голой задницей…

Из-за поворота дороги на противоположном берегу сперва раздался громоподобный топот, а вскоре и показался слон-гигант. Белый. Не боевой: где наконечники на бивнях? где металл налобника? да и беседка на могучей спине сверкает украшениями вместо того, чтоб щетиниться копейными жалами. Но в эту минуту слон казался самим Айраватой-Земледержцем: тяжко попирая землю, он несся ожившим холмом, терзаемый стрекалом в руках бешеного ездока.

И вовсю трубил на бегу, будто узрел самку в течке.

Острый глаз Карны сразу разглядел: ездок не просто бешеный. Он и в самом деле Бешеный. А позади него в углу беседки сидит на сложенных вчетверо коврах Боец. Мрачнее тучи. Губы кусает. Чистый Индра в гневе: того и гляди разразится перуном. Впору ждать, что следом из-за поворота выметнется не отставшая свита, а буйная дружина Марутов с молниями наперевес.

Слон с разбегу вломился в речную гладь, заставив «Богатую Водами» встать на дыбы, и в сверкании брызг пронесся мимо кручи, где ожидал Карна. Бешеный кубарем скатился с его спины, следом прямо из беседки прыгнул Боец, не дожидаясь, пока умелые анги успокоят животное. И оба царевича — косая сажень в плечах, дай волю, гору своротят! — наперегонки понеслись к Ушастику.

Видимо, задались целью перещеголять приятеля в выходках.

Карна шел навстречу царственным друзьям и понимал: тишь да гладь последних месяцев разметана вдребезги.

Как река — слоном.

…Гонец от Черного Баламута прибыл в Хастинапур на десять дней позже Карны. Сам Карна к этому времени продолжал ломать голову: рад ли Грозный чудесному спасению Пандавов и мирному разрешению дела? Или только делает вид, что рад? Или даже вида не делает?

Во всяком случае, на Совете он туманно заявил:

— Мне не по душе раздор с сыновьями Панду. О Боец, подобно тому, как ты смотришь на царство как на наследие отцов, точно так же смотрят на него и Пандавы!

Регент замолчал, а собравшиеся еще долго переглядывались.

Что хотел сказать этим престарелый сын Ганги?

Короче, гонец от Кришны оказался весьма кстати: привезенные им известия проливали бальзам на рану. Да, братья-Пандавы с матерью успешно добрались до места ссылки. Да, стараниями Черного Баламута удалось примирить разгневанного тестя-Панчалийца с пятеркой зятьев. Баламут оказался выше всяческих похвал: длинная история о прошлых рождениях Черной Статуэтки в его изложении неизменно заканчивалась одним выводом — девица была просто обречена на многомужие. Обречена судьбой. Законом. Богами. Кармой. Обстоятельствами. Случаем.