Последний полицейский - Бен Уинтерс

Макконнелл надевает на подозреваемого наручники. Я веду его к лифту, держа за руку. Фентон впереди всех. Эксперт, убийца, коп, коп.

– Господи боже! – ужасается Фентон.

– Да уж, – отзывается Макконнелл.

Я молчу. Литтлджон тоже молчит.

Лифт останавливается, дверь открывается в вестибюль. Там людно и среди толпы ждет на кушетке мальчик. Литтлджон каменеет всем телом и я тоже. Он говорил Фентон, что спустится к половине десятого в морг, чтобы помочь с телом, но в десять к нему придут.

Кайл поднимает голову, встает, смотрит круглыми, ничего не понимающими глазами на отца в наручниках. Литтлджон не выдерживает, рвется из лифта, а я крепко держу его за плечо, и сила его рывка увлекает меня следом, мы валимся вместе, катимся по полу.

Макконнелл и Фентон выскакивают из кабины в полный народа вестибюль. Врачи и волонтеры шарахаются в стороны, вопят, а мы с Литтлджоном катимся по всему залу. Эрик поднимает голову и бьет меня лбом в лоб, как раз когда я тянусь за пистолетом. Боль от удара взрывается в раненом глазу, рассыпается звездами в небе. Преступник извивается под моим обмякшим телом, Макконнелл кричит: «Замри!» – и еще кто-то кричит, а тихий испуганный голос повторяет: «Перестаньте, перестаньте…» Я поднимаю взгляд – зрение уже вернулось – «Зиг 229» смотрит мне прямо в лицо. Мой служебный пистолет в руках у мальчика.

– Сынок, – окликает Макконнелл. Она не понимает, что делать с пистолетом в собственной руке. Нерешительно наводит его на Кайла, потом на нас с Литтлджоном и снова на мальчика.

– Отпустите… – скулит и всхлипывает Кайл, и я словно вижу себя в детстве. Что поделаешь, мне тоже когда-то было одиннадцать лет. – Отпустите его.

Господи! Господи, Пэлас! Ты тупица.

Мотив был у меня перед глазами все время! Это не деньги сами по себе, а то, что за них можно купить. Что можно купить за деньги даже теперь. Особенно теперь. Вот этот смешной мальчуган с широкой улыбкой, маленький принц, мальчик, которого я увидел на второй день следствия, протаптывающим тропинку в нетронутом снегу газона.

Если бы в нынешних злосчастных обстоятельствах у меня был сын, на что бы я пошел, чтобы защитить ребенка, чтобы всеми силами прикрыть его от надвигающейся катастрофы? В зависимости от того, куда попадет астероид, мир либо погибнет, либо погрузится во тьму. И вот перед вами человек, готовый на все, совершивший ужасные дела, чтобы продлить и сохранить жизнь своего ребенка насколько это возможно. Чтобы смягчить жизнь, становящуюся с октября все более жестокой.

Нет, София не позвонила бы в полицию, если бы узнала о делишках мужа. Она бы просто забрала мальчика и уехала. Во всяком случае, этого боялся Эрик. Боялся, жена не поймет, как это важно, не поймет, что он должен был так поступить, и увезет сына. И что бы тогда сталось с ним, да и с ней тоже?

Слезы наплывают на глаза ребенка и катятся по щекам, слезы катятся и из глаз Литтлджона. Хотелось бы мне сказать, что я, профессиональный полицейский, во время чрезвычайно сложного задержания сохраняю спокойствие и собранность, но нет, слезы и у меня текут ручьем.

– Дай мне пистолет, молодой человек, – спокойно приказываю я. – Ты обязан его отдать, я – полицейский.

Он отдает. Подходит и вкладывает пистолет мне в руку.

Подвальная часовенка заставлена коробками.

Судя по ярлыкам, в них медицинское оборудование, и до некоторой степени это действительно так. В трех коробках шприцы по сто двадцать штук, в двух защитные маски, еще коробка с физраствором и йодом, мешки капельниц, системы для переливания крови, жгуты, термометры.

И таблетки тех же наименований, что я нашел в конуре. Хранились здесь до времени, когда их переправят из больницы к Туссену.

И еда. Пять коробок с консервами: тушенка, фасоль, куриный суп. Такие банки уже много месяцев как пропали с прилавков, а на черном рынке их можно найти только за большие деньги. Но у кого теперь есть деньги? Даже у копов нет. Я беру в руки банку с ананасовым компотом, чувствую знакомую ностальгическую тяжесть.

Однако в большей части коробок оружие. Три охотничьи винтовки «Моссберг 817» со стволами сорок пятого калибра. Один пистолет-пулемет «Томпсон М1» с десятью кассетами патронов того же калибра по пятьдесят в каждой. «Марлин 30–06» с телескопическим прицелом. Маленький автоматический пистолет «Ругер 380» и к нему тоже в достатке патронов. В одной плоской длинной коробке, подходящей для перевозки трюмо или большой картины в раме, лежит огромный арбалет, и на дне в связке десять алюминиевых болтов к нему.

Оружия на тысячи и тысячи долларов.

Он готовился. Готовился к тому, что будет после. Хотя, если посмотреть отсюда, из тесной комнатки с крестом на двери и оружием, консервами, таблетками и шприцами внутри, то невольно подумаешь, что «после» уже началось.

Мы в служебной машине, возвращаемся в штаб-квартиру. Подозреваемый на заднем сиденье. Ехать десять минут, но времени хватит. Хватит, чтобы узнать, верно ли я угадал остальное.

Я не жду, пока расскажет он, а говорю сам, через зеркало заднего вида бросая взгляд, ловя подтверждение своей правоты в глазах Эрика Литтлджона.

Впрочем, я и так знаю, что прав.

«Могу я поговорить с мисс Наоми Эддс?»

Эти слова произнес его мягкий вкрадчивый голос, не знакомый ей голос. Должно быть, она удивилась так же, как моему звонку с телефона Питера Зелла. Незнакомый голос звонил с телефона Туссена. С номера, который она знала наизусть, на который несколько месяцев звонила каждый раз, когда хотела забыться.

И вот этот чужой голос в трубке дает ей указания.

«Позвоните тому копу, своему новому приятелю, детективу. Мягко напомните, что он упустил важную деталь. Намекните, что это мрачное дело об убийстве наркомана – на самом деле совсем не о том».

И как же это сработало! Это надо же! Стоит вспомнить, щеки горят. Губы кривятся от презрения к себе.

Страховая выгода, ложные претензии… Казалось, ради этого могут убить, и я нырнул с головой. Как разыгравшийся ребенок, разгорячившись, прыгнул за подвешенным перед носом блестящим колечком. Тупица-сыщик, наматывающий круги вокруг его дома, дурак, щенок! Ага, страховое мошенничество! Наверняка это оно! Надо выяснить, над чем он работал…

Литтлджон молчит. С ним все кончено. Он живет в будущем, в окружении смерти. Но я знаю, что прав.

Кайл остался в больнице, сидит в вестибюле – кто бы мог подумать? – с доктором Фентон, ждет Софию, которая уже все знает. Для которой уже начались самые тяжелые месяцы жизни. Как у всех, только хуже.

Мне больше не о чем спрашивать. Картина сложилась, но я не могу, не могу удержаться.