Дягимай - Йонас Авижюс

Один танец, другой, третий… Юргита вдруг приходит в себя и чувствует странную усталость, но бесенок в сердце еще не унялся.

— Уже домой? — почти с радостью спрашивает Малдейкис.

— Да, пора. Водитель Юркшайтиса давно, должно быть, ждет.

— Нет уж, доставьте это удовольствие мне, — смиренно просит Малдейкис, улыбается и, не дожидаясь ее согласия, объявляет всему застолью, что ему и товарищ Гиринене, к сожалению, пора домой.

Донатас Юркшайтис как безумный начинает стучать ножом о тарелку, пытаясь утихомирить развеселившихся гостей.

— Внимание! Внимание! Товарищ секретарь просит слова!

Совсем спятил, спокойно уйти людям не дает…

Аполинарас Малдейкис незлобиво грозит Юркшайтису указательным пальцем. Но Юркшайтиса попробуй удержи, бросился к другому концу стола, налил секретарю полную рюмку.

— Могли бы еще посидеть, товарищ Аполинарас…

— Пора, пора. И товарищ Гиринене спешит домой… — Малдейкис поднимает рюмку и как бы крестит ею все застолье. За славных красавиц хозяек, приготовивших такое чудное угощение! За хозяев и дорогих гостей, с которыми было так приятно! За простых тружеников села, за их золотые руки и соленый пот, которым полита каждая пядь земли, на которой растет обильный урожай для строителей коммунизма!

— Ура! — пробились чьи-то голоса сквозь нестройные хлопки.

IV

Поначалу ему пришла в голову мысль остановиться у брата Повиласа. Но, подумав, что такое неожиданное появление обременит их обоих, устроился в гостинице. Лучше зайти просто так, без всякого повода, как и подобает родне, не досаждающей своими частыми приездами. Потом он навестит родителей Юргиты и конечно же завернет к Фиминым родственникам, чтобы побыть часок-другой с детьми. А пока можно побродить по городу и подумать о завтрашнем неприятном визите. Конечно, голову с плеч не снимут, но, судя по вчерашнему разговору по телефону, чувствуется, что и по шерстке не погладят. И не без причины. Можно было, конечно, посоветоваться с кем-нибудь из вышестоящих товарищей, позондировать почву… Но Даниелюс усомнился, поддержат ли его, и потому всю ответственность взял на себя. В конце концов, почему бы не взять, ведь не какую-нибудь авантюру затеял, а серьезное организационное мероприятие, осуществление которого совершит переворот в экономике района. Ну не шут ли он? Как будто без него никто никогда не задумывался над тем, как надо решать задачи государственной важности! Поднимут на смех, ясное дело. И тот, кто вызвал его для завтрашней беседы, будет тысячу раз прав, сказав: «Тебе доверили район, и ты должен смотреть на него прежде всего как на производственный полигон, а не как на лабораторию для проведения экспериментов». Да, да, виноват. Но разве я сам этого не понимаю? Надо помаленьку, потихоньку, негоже сразу брать быка за рога…

В первые месяцы так и было: алкогольные напитки в районе продавали только четыре дня в неделю, причем не только в магазинах, но и в ресторанах. Но одно на первый взгляд пустячное событие заставило Даниелюса прибегнуть к крайности. И это было следствием не сухих умозаключений, а всплеска чувств. Принимая решение, он чувствовал, что потерпит поражение, хотя четко не представлял себе все его последствия. Случилось примерно то же самое, что и с первым браком: знал, что совершает поступок, о котором вскоре пожалеет, однако в тот момент поступить иначе не мог. Он всячески осуждал Унте, но, увы, хорошенько разобравшись в себе, увидел, что и он, Даниелюс, недалеко ушел от брата: в критических ситуациях теряет самообладание, слишком поддается чувству, а эти качества характера не очень подходят людям его профессии, тем, кто призван управлять и кто нередко вступает в компромисс со своей совестью. Разве, скажем, Аполинарас Малдейкис впутался бы в такую историю? Или какой-нибудь другой поднаторевший секретарь? Да ни за что на свете! Какого дьявола! Когда примут соответствующее постановление, тогда, мол, и посмотрим. А над Унте, будь он их братом, они бы только снисходительно посмеялись, вместо того чтобы пороть горячку и делать далеко идущие выводы. Идет себе человек по колхозной улице, взвалив на плечи овцу, ну и пусть себе идет. А ты езжай мимо, закрыв глаза, и вся недолга.

Скорее всего, и он поступил бы так, если бы в тот день не наведался в Гедвайняй к строителям: это там раздался подземный толчок, всколыхнувший всю гору, а Унте только пальцем тронул камень, и покатилось все. Ходил Даниелюс вместе с управляющим трестом, одновременно исполняющим обязанности начальника строительства, по территории, заваленной стройматериалами и техникой и напоминавшей разоренный сильным землетрясением город, ходили и ломали головы, что же дальше делать: только что пришло строжайшее указание — сдать фабрику в эксплуатацию досрочно. С тем, что строительные работы были заморожены на целый год, никто не хотел считаться. Даниелюс пытался оттянуть сдачу, напирал на потерянное время, на нехватку рабочей силы и стройматериалов. Однако ему пришлось отступить, потому что поставщики в последние месяцы свои обязательства выполняли идеально. Чуть хуже обстояло дело с кадрами строителей, но ответработник из Вильнюса обещал помочь: мол, подбросим дополнительную рабочую силу, хотя вполне справились бы и с имеющимся числом рабочих, не хромай на строительстве производительность труда. Укор был справедливым, и Даниелюсу крыть было нечем. Единственное, что он мог сделать, чтобы снять с себя часть ответственности, это обрушиться на управляющего трестом, которого сам же выдвинул в руководители стройки: потребовать от него повышения дисциплины, усиления контроля, принятия более эффективных мер по идейному воспитанию строителей. Однако, по мнению Даниелюса, это чистая демагогия, которой недобросовестные люди оправдывают свое бессилие, это значит, что он умывает руки. Если потерпел неудачу, то ищи ее причины прежде всего в себе, вместо того чтобы сваливать вину с больной головы на здоровую. Итак, шагая рядом с управляющим трестом, ставшим вопреки желанию и начальником строительства, и никого не пытаясь винить, Даниелюс обсуждал с ним нелегкое положение. Если судить по Доске почета, то создается впечатление, что дела на стройке идут как по маслу. Шутка сказать — двенадцать портретов передовиков труда! И все улыбаются, у всех прекрасное настроение, кажется, каждый из них — неоспоримое доказательство правдивости слов, выведенных крупными буквами и полыхающих на транспаранте: СДАДИМ ГОСУДАРСТВУ ДОСРОЧНО ГЕДВАЙНЯЙСКИЙ ПРОМЫШЛЕННЫЙ ГИГАНТ! О том же, не скупясь на звонкие фразы, возвещала стенгазета («Показали пример… Героический, беззаветный труд… Вдохновленные светлыми идеалами коммунизма…»), хотя говорилось здесь и о фактах, настраивающих не на столь благодушный лад. «Поменьше бы красивых фраз и лозунгов, а побольше бы работы, работы, работы, — подумал Даниелюс. — Но тогда будет поменьше оптимистического пафоса, за который мы, видать, хватаемся, когда надо чем-то заполнить образовавшуюся пустоту. Может, стоило бы поразмыслить над тем, не прикрываем ли мы яму, в которую со временем можем угодить?»

Так же думал и начальник строительства: недостает требовательности, а это порождает успокоенность, заставляет мириться с недостатками. Однако все это результат не стиля руководства, а обстоятельств, обусловливающих такой стиль.

Даниелюс сразу смекнул, что тот хочет этим сказать, потому что досконально знал условия строительства фабрики и чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он не удивился (хотя и пришел в сильное раздражение), когда увидел, что часть техники не используется. Позавчера два крана простаивали, виновато уткнув металлические носы в землю. Сегодня, слава богу, простаивает только один… Почему? Испортился или крановщик захворал? Нет, кран в порядке. И крановщик жив-здоров — отправился в общежитие, ругаясь на чем свет стоит, что самосвалы под погрузку грунта не подают. А с этими самосвалами такая катавасия вышла: двух шоферов за прогул, то есть за пьянку, лишили месячной премии; они обиделись, плюнули на стройку и вчера подались на поиски более легкого заработка. Третий же, их верный дружок, запил с горя, да так, что и сегодня еще опохмеляется. А четвертый вдруг позвонил с утра, дело, дескать, срочное, на работу выйти не могу… Обоим надо бы по строгачу объявить, а в конце месяца и премии срезать. Но где гарантия, что они не последуют по стопам своих дружков-беглецов? Лучше уж шофер-прогульщик, чем никакого…

Даниелюс не мог с этим не согласиться, хотя весь кипел от злости, возмущаясь, что негоже потакать таким людям, к которым ради их же блага (уже не говоря об интересах общества), надо применять самые строгие меры. Хмурый и озабоченный, он бродил по стройке, по огромной, в несколько гектаров, площадке, на которой громоздились какие-то кучи кирпича, стыли машины, поднимались вверх стены фабричных корпусов: одни из них уже изрядно возвышались над землей, для других же только траншеи рыли, вынимали грунт для подземных цехов. То там, то сям бросались в глаза следы бесхозяйственности, заметные даже в таком хаосе, но Даниелюс не корил начальника, знал, что этот не щадящий себя человек меньше всего виноват. Вон еще груда сваленных кирпичей. Их бы сложить в штабеля, но где взять руки. Рук бы хватило, если бы не пьянки, если бы человек тратил свою энергию не на алкоголь. Тогда, глядишь, земля в радиусе десяти метров не была бы усеяна обломками, которые перемалываются колесами маневрирующих грузовиков и смешиваются с грязной жижей. И неиспользованные остатки бетонной смеси, вываленной вчера из ванн (в конце рабочего дня), не лежали бы затвердевшими кучами под строительными лесами. И многое другое было бы иначе. А теперь сотни тысяч рублей выброшены на ветер… Миллиардами исчисляется доход от проданной водки, торговых работников, перевыполнивших план реализации товаров, осыпают премиями, а кто подсчитает убытки, число разрушенных семей, неполноценных детей, кто оценит вред, причиненный спиртным здоровью несчастных?