Великая война и деколонизация Российской империи - Джошуа Санборн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Действительно, как и в Германии, растущая близость в отношениях с военнопленными привела в ряде мест к ослаблению строгости режима. В Аткарском районе Казанской губернии надзор смягчился до такой степени, что один пленный организовал бойкую торговлю порнографией, а другого застали за прогулкой с молодой женщиной в час ночи[262]. В 1916 году рапорты об ослабевании должного надзора за военнопленными, выполняющими сельскохозяйственные работы, вынудили Министерство внутренних дел принять строгие меры. Ни под каким видом пленные не должны были получать содержание лучше, чем свободные работники, они должны были трудиться по праздникам и иногда по воскресеньям. Тех, кто грубил и не соблюдал субординацию, сажали под арест на хлеб и воду сроком до недели[263].
Помимо требования более строгого обращения с поддаными вражеских держав, другая реакция на растущую интеграцию военнопленных заключалась в том, что на российских граждан начали смотреть как на потенциальных субъектов трудовой повинности. Армия привлекала местных жителей для выполнения срочных работ по случаю с самого начала войны, однако с конца 1915 и в 1916 году эта практика стала расширяться. Военная разруха и массовое бегство мирного населения из зоны военных действий сократили до минимума число работников в регионе, а те, кто остался, не были склонны трудиться на армию. В январе из Ставки писали в Министерство внутренних дел:
Ввиду недостаточного количества рабочих в различных зонах военных действий, которые желали бы работать за плату на разных проектах преимущественно оборонительного характера для нужд ведения войны, военные власти… стали в последнее время весьма часто прибегать к реквизиции труда местного населения»[264].
В отсутствие необходимого числа военнопленных и при наличии таких задач, как строительство моста через Днепр, где было занято 19 000 человек, принудительный труд становился все более распространенной чертой экономики прифронтовых областей. Как мы увидим в главе 5, такая нехватка рабочей силы приведет правительство к злополучному решению – распространить летом 1916 года трудовую повинность на Центральную Азию. А тем временем десятки тысяч местных жителей работали в условиях, очень близких к условиям труда военнопленных.
Нам известно очень немногое об опыте этих призывников трудового фронта или о том, как осуществлялся их призыв[265]. Юридическая ситуация была совершено ясна: армия могла реквизировать рабочую силу по собственному усмотрению в губерниях, находящихся под непосредственным управлением военных. Если в начале войны это не создавало особых проблем, то после Великого отступления все стало очень серьезно. Миллионы мирных жителей бежали из зоны военных действий, а кроме того, само отступление сократило территорию, находящуюся под военным управлением. Даже на Юго-Западном фронте, где отступление не было таким значительным, как на севере, властям приходилось снова и снова обращаться в Черниговскую и Полтавскую губернии за рабочей силой. Запросы о расширении зоны военных действий упорно отвергались Советом министров, который по-прежнему болезненно переживал потерю власти над территориями в начале войны[266]. Несмотря на это, уже в ноябре 1915 года начали выходить приказы о трудовой повинности в таких «гражданских» губерниях, как Калужская. В декабре команды рабочих из Калуги включали примерно пять тысяч человек, а в 1916 году проводились новые наборы рекрутов [Белова 2011: 45]. Что касается отбора как такового, то он, очевидно, зависел от офицеров, осуществлявших реквизирование. В Новгородской губернии один начальник окружной полиции призывал и отсылал «первых встречных, не считаясь с тем, что высылаемые рабочие были единственными работниками в семье»[267]. В другом округе той же губернии регистрировали всех имевшихся работников и забирали каждого десятого в рабочие бригады, принимая во внимание и пригодность к работам, и возможное влияние на остающиеся дома семейства[268]. Женщин тоже часто привлекали к трудовой повинности [Meyer 1991: 217]. Джеймс Симпсон, бывший на фронте возле Тарнополя в августе 1915 года, видел крестьянских женщин, которые не только продавали еду и курево на полустанках, но и рыли окопы «посреди полей, заросших маками и васильками, шапками белых зонтичных растений, чертополохом и одуванчиками» [Simpson 1916: 125].
Условия в этих трудовых бригадах были плохие. Пищи и одежды порой недоставало[269], а условия проживания были неописуемыми. В трудовых бригадах эпидемии распространялись со скоростью пожара. Грубые землянки, в которых жили рабочие на линии Зябки – Дуброва, были по состоянию на конец декабря 1915 года настолько нечистыми, что приехавшие туда врачи прозвали их «невылазной грязью». Жилье не подвергалось дезинфекции, и насекомые в них кишели так, что инспектора Земгора просто приказали сжечь их дотла[270]. Когда другие врачи ходатайствовали перед военными инженерами о том, чтобы освободить от работ тех, кто болен, их просьбы обычно игнорировались[271].
Командование знало об острой нехватке рабочих рук в регионе и вынуждено было выбирать между строительством необходимого военного объекта и перспективой оставить без работников поля (то есть поставить под удар снабжение продовольствием в будущем). Часто трудовые бригады отправлялись обратно домой, чтобы трудиться на полях в горячие сезоны, например во время посевной или сбора урожая, и даже когда военные старались поднять уровень оплаты для вольнонаемных работников, проблемы создавало Министерство сельского хозяйства, которое жаловалось, что это повлияет на сбор урожая [Лемке 2003, 2: 428-429, 451]. И все же военные потребности являлись приоритетными, как уверял Алексеев своих командиров по инженерной части 24 апреля 1916 года. В то же время и Алексеев, и прочие осознавали, что в прифронтовых губерниях существует кризис рабочей силы в сельском хозяйстве, и поэтому, подсчитав потребность в рабочих руках для военных объектов, направили в Совет министров срочный запрос, прося изыскать другие источники рабочей силы, возможно среди освобожденных от военной службы по состоянию здоровья,
