С Антарктидой — только на Вы - Евгений Кравченко

— Подкараулила нас Арктика, — это сказал Баранов. — Что-что, а это она умеет.

... Позже я много раз прилетал в Нагурскую и каждый раз чувствовал совершенно необычное напряжение — точно такое, как в том полете с Барановым. Это не был страх, а именно напряжение, от которого я так и не смог избавиться, — такой уж это аэродром — Нагурская.

Возвращение

Мне нравилась работа в Арктике, и все же когда предложили пойти в Антарктиду в составе 16-й САЭ, я без долгих раздумий согласился. Все пять лет, которые прошли в разлуке с ней, я подсознательно готовился к новой встрече. Антарктида жила во мне воспоминаниями, которые с годами стали приходить все чаще, являясь, порой, во сне, но больше всего будоражили воображение рассказы летчиков, которые возвращались после работы над ней в экспедициях, куда я по тем или иным причинам не попадал. Командирами летных отрядов в 65 — 70-е годы ходили Герой Советского Союза В. А. Борисов, Л. П. Клюев, Герой Советского Союза Ф. А. Шатров, Е. Г. Журавлев, B. C. Шкарупин.

Разные это были люди по своим характерам, темпераменту, организаторским способностям, но объединяло их одно — высочайшее летное мастерство, умение сделать такую уникальную работу в Антарктиде, на которую не многие летчики мира решились бы. Поэтому их воспоминания, уважительное отношение к ней, как к достойному «противнику», бередили душу. Хотелось и самому проверить себя на прочность в условиях, которые по оценкам тех, кто поработал над Шестым континентом, были на порядок жестче, чем в Арктике. К тому же я впервые шел туда командиром корабля, имеющим допуски по всем видам авиационных работ по минимуму «один-один», что давало мне право принимать любой «вызов» высоких широт в пределах правил «игры», или, точнее, регламентирующих документов.

Радовало и то, что командиром летного отряда шел мой однокашник по Балашовскому училищу Владимир Яковлевич Потемкин, да и сам отряд подобрался по составу из профессионалов хорошего качества.

Потемкину, видимо, от природы повезло больше, чем многим из нас, тех, с кем ему пришлось и в училище учиться, и в «Полярке» пройти всю ее школу, и позже — работать на самых ответственных постах в гражданской авиации СССР, а потом России, — он родился умным, щедро наделенным организаторскими способностями человеком, с талантом летчика. Он как-то очень быстро схватывал теорию летного дела, великолепно летал — не случайно свою летную карьеру закончил как шеф-пилот Президента России.

... Но в 1970 году наши дороги еще пересекались в Арктике, в «Полярке», мы были романтиками, рвались в Антарктиду, и никто не знал, куда нас вынесет будущее через 20 — 30 лет. Мы дружили семьями, ездили на охоту и рыбалку, хотя уже тогда в нем проявилось весьма редкое для командира летного коллектива любого ранга качество — он умел разделять дружеские отношения во внеслужебной обстановке и профессиональный долг: «Приятель приятелем, но шалить не надо». К тому же его всегда отличала высокая чистоплотность в летной работе.

Отряд был сформирован из шести экипажей — четырех — для самолетов Ил-14 и двух — для Ан-2. Вместе со специалистами других служб, авиаторов насчитывалось 52 человека — больше, чем в предыдущих экспедициях. Командирами Ил-14 шли москвичи Анатолий Капранов, Владимир Заварзин, я, а также Яков Желтобрюхов из Нижних Крестов (впоследствии поселка Черский, что на Колыме). Экипажи Ан-2 возглавляли Виктор Голованов и Владимир Панов.

Уезжали мы, как обычно, в октябре. По традиции собрались с семьями в ресторане на прощальный ужин. Потом — Ленинград, корабль, каюта, забитая вещами «под завязку». Все было настолько четко отлажено, что нас, авиаторов, даже не насторожило отсутствие на наших проводах Шевелева. Мы знали, что забот у него много, что «Полярка» требовала повседневного внимания, и если уж он не приехал, то, видимо, нашлись дела поважнее, чем наше отплытие. К тому же у каждого своих хлопот хватало — ведь уходили мы в Антарктиду не на день-два, а почти на год. Объем авиационных работ планировался большой, районы полетов за те пять лет, что я там не был, расширились, поэтому старались ничего не забыть, не упустить — от Антарктиды до Большой земли далеко, и по опыту мы уже знали, что исправить промахи, допущенные при подготовке, будет не просто. Казалось, все учли, ко всему подготовились и теоретически, и практически — работай себе в удовольствие, летай... Поэтому, когда «Обь» дала прощальный гудок и Ленинград утонул в морской дымке, на душе у меня было спокойно. Хотелось одного — быстрее попасть в «Молодежную», в «Мирный», сходить на «Восток»...

Когда подошли к Антарктиде, когда стали попадаться первые айсберги, я поймал себя на мысли, что нет во мне того восторга, который испытал пять лет назад, увидев красоту этих мест. Ничто не проходит бесследно, и я вдруг понял из того опыта, который я вынес отсюда с прошлой экспедиции, — во мне родилась настороженность к Антарктиде. Нет, я так же, как и другие, видел ее величие и мощь, фантастические переливы красок, вдыхал ее чистый запах, но все эти ощущения и чувства отодвигала куда-то на задворки сознания одна мысль: «Как-то мы с тобой поладим в этот раз? Что ты нам приготовила?» И вспомнился Борис Алексеевич Миньков. Мне его будет не хватать здесь. Я предпочел бы поработать с ним еще хотя бы два — три сезона в Антарктиде, так же, как когда-то работал в Арктике с Барановым. Но всем нам хочется иногда невозможного...

Плаванье подходит к концу. Почти два месяца мы — четыре командира Ил-14 — прожили в одной каюте, как говорится душа в душу. И вот наступает пора разлетаться «по точкам».

— Начнем работать в «Молодежной», — Потемкин расстелил карту Антарктиды и показывает нам районы работ, определенные руководством экспедиции и «наукой». — Представитель Главного управления картографии Георгий Михайлович Мурадов просит нас сделать вот что...

Потемкин точно, ясно, коротко ставит нам задачи. Они весьма сложные, но во всем проглядывается бережное отношение Мурадова к своим людям, которые будут работать «в поле», и к нам, авиаторам. Если бы нужно было определить суть этого человека одним словом, я бы выбрал «человечность». Специалист в своем деле редкого таланта, прошедший почти все ступени служебной лестницы ГУКа, он всегда отличался добрым, мягким и бережным отношением к людям. Казалось, он не знал, что в мире существуют зависть, вражда, обман... Ему приходилось решать сложнейшие научные задачи в Антарктиде. Но его распоряжения отличало одно — этот риск и для ученых, и для нас, летчиков, всегда был сведен к минимуму. И не его вина, что не всех удавалось уберечь от этого риска, — в Антарктиде никогда и ни в чем нельзя быть уверенным до конца.