Никогда не смотри через левое плечо - Рене Маори

– У вас все глупые. Сами не можете съехать, вот и удерживаете. Ухожу.

И она ушла, получив расчет. В пустом доме осталась только Анна и вечно пьяный Якоб. Можно даже сказать, что Анна-то осталась в своем доме во флигеле, а вот Якоб так и продолжал жить в крыле для слуг, и никакой черт его не брал. Иногда, глубокой ночью, он вдруг включал все лампы и бегал по пустым комнатам, размахивая топором для рубки мяса. У него это называлось «гонять духов». Трудно сказать, сколько духов он прогнал, но редкие ночные прохожие стали обходить дом стороной. Кроме того, Якоб обладал редкой для мужчины способностью к сплетням, и где бы не появлялся, тут же начинал расписывать привидений и прочую нечисть, с которой ему приходилось встречаться чуть ли не каждую ночь. Чем только укрепил в горожанах неприязнь к несчастному дому. Роскошное гнездо бабушки Елизаветы стали считать позорным пятном на репутации Барнеби. А как известно, плохие слухи хорошими не перебьешь, и все усилия Анны втолковать городским сплетницам, что нет никаких привидений в доме, и все происшедшее, является лишь цепью несчастных случаев, успехом не увенчались. И почему людям легче верить в плохое? А если плохое оказывается, на их взгляд, недостаточно плохим, так еще и расписать самыми черными красками, какие только имеются в арсенале.

Первое время Филипп еще забегал в покинутый дом, но все время проводил на третьем этаже, выискивая всяческие редкости – то облезлую музыкальную шкатулку, то сломанную золотую брошь. Все это он переносил к Иштвану и целые вечера проводил полируя украшение или подкрашивая и покрывая лаком облупившуюся поверхность шкатулки. Потом, восстановленные вещи отправлялись на чердак уже другого дома, а Филипп о них больше не вспоминал, найдя другой предмет для восстановления. Ему нравился только процесс, и он понятия не имел, что делать с кучей красивых вещей, которым он давал вторую жизнь. Подарить кому-то? Но кому? Ведь во всем мире у него теперь никого не было. Даже свою сестренку он не мог навестить, потому что ее опекуны встречали его очень неласково. Новая семья Магги была набожной, и на Фила они смотрели как на исчадье ада, хотя и жалели его «загубленную» душу. Для Фила же слово «церковь» всегда было пустым звуком, ни Ленни, ни Алекс в церкви не бывали, и детей туда не водили. Поэтому для Фила церковь являлась чем-то вроде культурного центра, а вера в бога – всего лишь игрой. Об истории этой жестокой игры, заложников которой стало все человечество, он лишь частично узнал из найденной рукописи, но и ее он воспринял как фантастику. А пожелтевшая тетрадь между тем была уже почти прочитана до конца, причем обрывалось повествование на самом интересном месте.

Так тянулись годы, но лет примерно через тридцать я понял, что мне надоело выискивать случайные жертвы. Одно только выслеживание занимало несколько дней, а мне так хотелось потратить эти дни с пользой. Я сильно пристрастился к чтению, а в какие-то моменты и сам подумывал о писательстве. Конечно, это было наглостью, но мне хотелось проводить свою жизнь со всем возможным удобством, а не мерзнуть как шелудивый кот в засаде, надеясь лишь на то, что кто-то порешит своего ближнего.

В то время кафолические христиане сражались с обширной Османской империей, раскинувшейся на юго-востоке. Разрозненные христианские княжества могли противопоставить могучей и отлаженной военной машине турков только храбрость и хитрость. Храбрость в то время изрядно путали с жестокостью, а хитрость – с беспринципностью. Тогда-то я и услышал о некоем румынском воеводе, господаре Валахии Владе Втором Драконе. Или как его все называли по-румынски – Влад Дракула. Такое прозвище он получил, потому что состоял в некоем ордене Дракона, известном своими кровавыми злодеяниями, совершаемыми, естественно, под знаком креста. Сам воевода уже ушел на вечный покой, и меня интересовал его сын Влад Дракула Третий. Говорили, что более жестокого правителя Трансильвания не знала. А что вы хотите, когда родной папаша еще ребенком отправил Влада в Турецкий плен, чтобы получить для себя какие-то выгоды. Казалось бы, мне уже давно следовало прекратить удивляться человеческой подлости, но я никак не мог привыкнуть к тому, что подлость эта имеет столько разнообразных форм, что просто глаза разбегаются. Итак, родной отец сдал своего сына туркам. Я могу только догадываться, что испытал этот несчастный в плену, но домой он вернулся недовольный такой несправедливостью и тут же принялся за дело. Отец и сын стоили друг друга, но сын пошел дальше. Всегда приятно видеть, что твой ребенок более талантлив в общем семейном деле. Думаю, что Влад Второй обязательно бы порадовался успехам Влада Третьего, но к тому времени доброго отца уже зарезали бояре, что, собственно, и послужило причиной возвращения Влада Третьего на престол.

Весной 1457 года я явился в замок Влада Дракулы, назвавшись венгерским монахом-богословом. К венграм у Влада было трепетное отношение, ведь именно они в этот раз посодействовали его укреплению на престоле. Поэтому я крепко рассчитывал быть принятым воеводой, а затем стать особой, приближенной к нему. Конечно, всего этого я мог добиться, просто влетев ночью в его опочивальню, но мне хотелось попробовать свои силы на актерском поприще. Странствующий монах-богослов, кто может быть еще более безобидным? Меня впустили и приютили на несколько дней. Господарь, несмотря на свою дурную славу, был мягок к простому народу, а я был представителем лучшей части простого народа, ибо нес слово Божье, прося за свой труд лишь кусок хлеба и крышу над головой. А всем известно, что благочестивые речи стоят для христианина прежде его телесных нужд. Самого Влада III мне удалось в эти дни увидеть лишь мельком. Он прошел, задев меня краем алого плаща, в одном из коридоров замка. Но я заметил бешеные глаза под грозно нахмуренными бровями и прыгающую походку чрезвычайно нервного человека, каждую минуту способного обвинять и карать. Не знаю, было ли это маской, специально придуманной для вассалов, или же характер Влада и вправду был отвратительный. Он прошел мимо, не удостоив мою персону взглядом, хотя я думаю, что он просто не заметил меня в темном коридоре. Черная ряса сливалась с темнотой, а свет факелов выхватывал лишь некоторые лица из его свиты.

К тому времени он приобрел кличку Цепеш, что означало «кол» или «колосажатель», так как был любителем посадить на кол пару-тройку бояр. Вы знаете мое отношение к колам. Хотя его колы были не из осины, но к такому виду умерщвления я испытывал стойкое отвращение. Тем более что по части жестокости Влад переплюнул любого вампира. Колы, на которых гибли его поданные, были настоящим произведением палаческого искусства. Концы их были специально затуплены, а по всей длине на них делались специальные зарубки, из-за чего жертва умирала не сразу, как ее посадили на кол, а со временем как бы «проваливалась» от зарубки к зарубке, насаживаясь на кол все глубже. Кол постепенно разрывал внутренности, причиняя человеку невыносимые страдания. Нечего и говорить, что большинство обреченных долгое время оставалось в сознании, и их душераздирающие крики день и ночь звучали под стенами родового замка господарей Валахии. Главный и любимый его кол был установлен напротив окон опочивальни, и на нем постоянно болталось какое-нибудь тело, источающее кровь прямо на камни, которыми была выложена площадка. Камни никогда не мыли, и они были отвратительного бурого цвета. Я с тоской смотрел, как драгоценная кровь пропадает всуе. Это было расточительство, какого свет не видывал.