Тени сна (сборник) - Виталий Забирко

— Что вы имеете ввиду? — спросил Гюнтер, глядя прямо в глаза магистра. Во времена стажерства в политической полиции его учили, что даже когда собеседник рекомендует обратить внимание на незастегнутую ширинку, то проверять нужно руками, а не взглядом, чтобы не рассредоточивать внимание. А то, что карман пуст, Гюнтер знал наверняка.

В прозрачных глазах магистра мелькнула тень.

— Простите, сударь, — стушевавшись, проговорил он, — не смею больше вас отрывать от трапезы.

Магистр встал и, чуть приподняв цилиндр, поклонился.

— Если выпадет свободная минута, милости прошу поболтать со стариком, — сказал он и, опустив Гюнтеру в нагрудный карман визитную карточку, направился к выходу.

Гюнтер сдержанно кивнул, поблагодарив за приглашение, и проводил магистра взглядом. Магистр вышел из ресторана, и через оконный проем Гюнтер увидев как он неторопливо, по-старчески опираясь на зонтик, пересекает улицу. Что-то в его фигуре показалось странным, но разобраться в чем дело, Гюнтер не успел. Подошла официантка, загородила собой окно и принялась выставлять на стол тарелки.

Гюнтер достал презентованную ему визитку. В нагрудном кармане действительно ничего больше не было, но сквозь ткань подкладки он ощутил тяжесть пистолета, находящегося во внутреннем.

«Неужели пиджак так морщит от этой игрушки, что магистр заметил?» — подумал он.

Красивым почерком с завитушками, но почему-то ржавыми выцветшими чернилами на визитке было выведено:

ДЕЙМОН ВААЛ БУРСИАН

магистр ликантропии

Таунд Стритштрассе 13

«Все-таки магистр наук», — подумал Гюнтер, хотя и не знал, что такое ликантропия.

Он пододвинул к себе суп и снова посмотрел в окно. По залитой полуденным солнцем улице катил тележку знакомый продавец жареных каштанов и кукурузы. Переднее колесо у тележки виляло, отчего она подпрыгивала на булыжной мостовой; прыгала и вихляла куцая тень тележки, и от этого казалось, что и сам продавец прихрамывает. И тут Гюнтер понял, что показалось ему странным в фигуре магистра. У магистра не было тени.

«Вот так и появляются жуткие истории о привидениях и рождаются суеверия», — подумал Гюнтер. Профессия детектива приучила его все подвергать сомнению и анализировать. Он неторопливо перечитал визитную карточку. Ржавые чернила производили впечатление, будто писали кровью (непосвященный человек вряд ли бы догадался — настолько это непохоже), а от двойного имени магистра тянуло серой и нечистой силой. Вероятно, и фамилия магистра принадлежала потустороннему миру, но познания Гюнтера в демонологии не отличались особой глубиной. Неторопливо поглощая суп, он скрупулезно проанализировал поведение магистра, их разговор, визитную карточку, отсутствие у магистра тени и нашел, что мистификация была добротной, хорошо поставленной и психологически продуманной. Рассчитанной на самого тупого и невежественного — фокус с тенью — и самого недоверчивого и предвзятого — письмо кровью. Конечно, трудно объяснить фокус с тенью, хотя в цирке иллюзионисты добиваются ее исчезновения, то ли при помощи зеркал, то ли путем поляризации света, то ли еще как-то…

«Кстати, некоторые иллюзионисты тоже называют себя магистрами», — с улыбкой вспомнил Гюнтер.

А вот с письмом кровью магистр, пожалуй, перемудрил. Чересчур тонко. Даже в полиции вряд ли кто видел что-нибудь подобное. Во всяком случае, Гюнтеру не приходилось. А увидел он такую записку во время своего последнего дела, уже работая частным детективом, полгода назад. Тогда некоронованный король европейской печати Френсис Кьюсак поручил ему установить, с кем водится его четырнадцатилетний отпрыск. Дело оказалось необычно простым и столь же необычно прибыльным. Поначалу, когда Кьюсак объяснял цель его работы, Гюнтер подумал, что мальчишку втянули в одну из многочисленных молодежных банд, где он, к большой тревоге папаши, пристрастился к наркотикам. Но все оказалось неожиданней. Молодой Огюст Кьюсак, единственный наследник престола газетной империи Кьюсаков, влюбился в тринадцатилетнюю дочку посудомойки из ночного ресторана на Авенюштрассе в Брюкленде. Посудомойка была еврейкой, эмигрировавшей из России в Израиль, а потом в Европу, и это, как потом понял Гюнтер, тоже относилось к делу. А у ее дочки было странное имя Маша… Любовь их была удивительно чистой и трогательной (до смешного, как тогда подумал Гюнтер). Они даже составили своеобразный документ: по-детски наивную клятву верности. По слову, чередуя друг друга, они писали клятву собственной кровью — Огюст по-французски, Маша по-русски. (К удивлению Гюнтера иврита она не знала). Когда Кьюсак-старший узнал, где и с кем пропадает его сын, его чуть не хватил удар.

По странному стечению обстоятельств в этот же день удар поджидал и Гюнтера. От него ушла жена.

А история любви Огюста и Маши закончилась на следующий день. Кьюсак-старший перевел свою контору в Париж, а Огюста услал в Новый Свет: то ли на Гавайи, то ли во Флориду. А мать Маши выгнали с работы…

От обеих историй — семейной жизни частного детектива Гюнтера Шлея и любви двух подростков — остались лишь два клочка бумаги: прощальная записка Элис, написанная шариковой ручкой, и кровавая клятва верности юных Огюста и Маши.

Легкое постукивание карандаша о блокнот вывело Гюнтера из задумчивости. Перед ним стояла официантка, счет лежал посреди столика. К своему удивлению, обед он уже съел. Извинившись, Гюнтер расплатился.

Ресторан почти опустел. Только у окна по-прежнему дела компания молодых ребят в черных комбинезонах. часы на стене показывали два — обеденное время закончилось. Магистр Бурсиан конечно бы объяснил, что здесь обедают служащие бургомистрата, или же работники сыроварни. Хотя для работников сыроварни публика имела несколько экстравагантный вид.

Гюнтер бросил взгляд на оставшуюся компанию. Утренних знакомых среди них не было. Девушки наравне с парнями вяло цедили драконью кровь, изредка кто-нибуть бросал пустую фразу, остававшуюся без ответа, лица у всех были сонные и помятые. Впрочем, неудивительно, если они всю ночь носятся на мотоциклах. На спине одного из парней белой краской было написано «sibi vivere», а когда Гюнтер проходил мимо их столика, то прочитал надпись и на груди у одной из девушек — «daemon familiaris».

Латыни Гюнтер практически не знал, но, совершенно случайно, ему было известно значение последней надписи. Что-то вроде «личного наставника» Сатаны для новообращенных ведьм и колдунов. Похоже, ребята увлекались ведовством всерьез.