Пирамиды - Терри Пратчетт

– Извините, – буркнул он. – Забыл отряхнуться.

– Ужасная штука, – заметил 2-б, приходя в состояние крайнего возбуждения. – Знаю, у меня тоже были бородавки, ничем их не выведешь…

Теппик присел на треснувший камень.

– Для чего это? – удивился он. – То есть зачем оно покрыто металлом?

– Чтобы пирамида горела, надо, чтобы навершие было остроконечным, – растолковал 2-б.

– И все? А это золото?

– Это электрон – сплав золота и серебра. Навершия всегда делаются из электрона. Теппик счистил фольгу.

– Похоже, тут не все из металла, – сказал он с мягким упреком.

– Да… м-м… – замялся Птаклюсп. – Мы решили, что фольга будет не хуже.

– А вы не могли бы использовать что-нибудь подешевле? Например, сталь?

Птаклюсп криво усмехнулся. Неудачный выпал день, душевное равновесие превратилось в далекое воспоминание, но в некоторых фактах он был фактически уверен.

– Сталь выдержала бы год-два от силы, – пояснил он. – Учитывая влажность и прочее. Пирамиды осталась бы без навершия. На двести-триста раз хватило бы, не больше.

Теппик приложил ухо к пирамиде. Она была холодной и гудела. Ему показалось, что за основным шумом он слышит слабый, но растущий звук.

Пирамида громоздилась над ним. На это Птаклюсп 2-б мог бы сказать, что причина здесь в том, что стены наклонены под углом точно в 56 градусов и это создает определенный эффект, из-за которого пирамида кажется больше, чем есть на самом деле. вероятно, он употребил бы такие слова, как «перспектива» и «виртуальная высота».

Черный мрамор был гладким, как стекло. Каменотесы потрудились на славу. В зазор между переливающимися, поблескивающими плитами едва можно было просунуть кончик ножа. Но все-таки можно было.

– Ну что, попробовать разок? – риторически вопросил Теппик

Куми рассеянно грыз ногти.

– Огонь, – изрек он. – Вот что их остановит. Они легковоспламеняющиеся. Или вода. Может, они растворятся.

– Они разрушили несколько пирамид, – напомнил верховный жрец Джафа, Коброглавого Бога Папируса.

– Люди всегда воскресают в дурном настроении, – заметил другой жрец.

С растущим изумлением Куми следил за приближающимся воинством.

– Где Диос? – наконец спросил он. Бывшего верховного жреца вытолкали из толпы.

– Что мне им сказать? – вопросил Куми повелительно.

Было бы неточностью заявить, что Диос улыбнулся. К улыбкам ему не часто случалось прибегать. Но углы губ его искривились, глаза наполовину скрылись под бровями.

– Скажи им, что новое время требует новых людей. Или что пора дать дорогу молодежи со свежими идеями. Или что они вышли из моды, устарели. Или все сразу.

– Меня же убьют на месте!

– Сомневаюсь, чтобы они мечтали видеть тебя в качестве вечного компаньона.

– Но ты еще верховный жрец!

– Почему ты не хочешь поговорить с ними? Не забудь сказать, что все они будут ввергнуты в Век Кобры или как там его, где только вопль и скрежет зубовный.

Диос вручил Куми посох.

Куми почувствовал, как взгляды всех братий и сестрий устремились к нему. Он прокашлялся, поправил на себе одеяние и повернулся к мумиям.

Они пели, произносили нараспев одно и то же слово, повторяя его вновь и вновь. Куми не мог разобрать его, но казалось, что именно оно приводит их в такой гнев.

Он поднял посох. В плоских сумерках резные деревянные змеи выглядели совсем как живые.

Богов Плоского мира – речь идет о великих, общепризнанных богах, которые действительно обитают в Дунманифестине, местном эквиваленте Валгаллы, на вершине самой высокой горы, где проводят время, наблюдая за мелкими причудами смертных и сочиняя жалобы по поводу того, что наплыв Ледяных Великанов отрицательно сказывается на стоимости небесных владений, – так вот, богов Плоского мира всегда восхищала человеческая способность говорить самые неподходящие вещи в самый неподходящий момент.

Дело даже не в явных ошибках типа надписей «Совершенно безопасно» или «Рычит, но не кусает», а в тех самых незатейливых на вид фразах, которые в деликатных ситуациях могут произвести эффект стального бруска, попавшего в лопасти шестисотшестидесятимегаваттной турбины, что вращается со скоростью 3000 оборотов в минуту.

И знатоки присущей всему человечеству тенденции думать задним местом там, где следовало бы подумать головой, согласятся, что, когда конверты членов жюри будут вскрыты, реплика «Прочь отсюда, мерзостные призраки!» в элегантном исполнении Уфа Куми окажется претендентом номер один на самое идиотское приветствие всех времен и народов.

Первый ряд предков остановился, но потом еще подвинулся вперед под напором наседавших сзади.

Царь Теппицимон XXVII, который с общего согласия остальных двадцати шести Теппицимонов был избран спикером, отделился от толпы и, ковыляющей походкой приблизившись к Куми, схватил его за трясущиеся руки.

– Что ты сказал?

Казалось, глаза Куми вот-вот выскочат из орбит. Губы его шевелились, но голос мудро решил не подчиняться.

Теппицимон вплотную придвинул свое перебинтованное лицо к острому носу жреца.

– Помню я тебя, – хрипло произнес он. – Подлый льстец. Мерзавец, каких свет не видывал. Точно, именно так я всегда и думал.

Теппицимон полыхнул взглядом на сгрудившихся за спиной Куми жрецов.

– Жрецы, значит? Извиняться пришли? Где Диос?

Предки надвинулись ропща. Проведя в могиле несколько тысячелетий, вы вряд ли будете испытывать симпатию к людям, которые уверяли, что вас ждет приятное времяпрепровождение. В гуще толпы произошло движение: коллеги помоложе старались удержать царя Псамнутха, который целых пять тысяч лет созерцал изнутри крышку собственного саркофага.

Теппицимон вновь переключил внимание на Куми, который словно прирос к земле.

– Ну-ка повтори! Мерзостные призраки, да?!

– М-м…

– Оставьте его, – Диос мягко взял посох из безвольных рук Куми. – Я – верховный жрец Диос. Зачем вы здесь?

Абсолютно невозмутимый, рассудительный голос небеспристрастного, но непререкаемого авторитета. Интонации этого голоса фараоны Джелибейби слышали на протяжении тысячелетий: он диктовал распорядок дня, предписывал обряды, делил время на тщательно выверенные отрезки, толковал волю богов. Это был властный глас, пробудивший в мертвецах давно уснувшие воспоминания; вид у них стал смущенный, ноги беспокойно зашаркали.

Кто-то из фараонов помоложе выступил вперед.

– Подлец, – прокаркал он. – Ты сводил нас в могилу одного за другим, а самому хоть бы хны. Цари сменяют друг друга, но в действительности правил нами ты. Сколько тебе лет, Диос?

Наступила мертвая тишина. Никто не шевелился. Ветер легко прошуршал в песке.

Диос вздохнул.

– Я не хотел, – сказал он. – Слишком много было разных забот. Времени не хватало. Поверьте, я не понимал, – что происходит. Я ни о чем не догадывался, всего лишь следил за обрядами, забывая, как быстро летят годы.

– Ты случайно не из семьи долгожителей? – язвительно спросил Теппицимон.

Диос впился в царя глазами, губы его беззвучно шевелились.

– Семья? – наконец переспросил он голосом куда более мягким, непохожим на обычный отрывистый лай. – Семья. Да. Должно быть, у меня была семья, но, знаете, я не могу вспомнить. Память уходит первой. Как ни странно, пирамиды не помогают ее сохранить.

– Неужели это говорит Диос, летописец нашей истории? – хмыкнул Теппицимон.

– Истории… – Верховный жрец улыбнулся. – В голове всего не удержать. Но история всегда под рукой. В свитках, книгах.

– Речь идет об истории нашего царства!

– Да. И о моей памяти.

Царь несколько успокоился. Изумление, смешанное с ужасом, постепенно одолевало гнев.

– Так сколько же тебе лет?

– Тысяч семь. Но иногда кажется – много больше.

– Семь тысяч лет? В самом деле?

– Да, – ответил Диос.

– Но разве человек на такое способен? Диос пожал плечами.

– Для вечности семь тысяч лет – что день.

Болезненно поморщившись, он медленно опустился на колено и дрожащей рукой воздел посох.

– О цари! – воскликнул он. – Я существовал только ради моего служения. Наступила долгая, мучительная пауза.

– Мы хотим разрушить пирамиды, – сообщила Фаррепта, выступая вперед.

– Этим вы разрушите царство, – покачал головой Диос. – Я не позволю.

– Ты не позволишь!

– Да. Что наше царство без пирамид?

– Я говорю от лица всех мертвых, – предупредила Фаррепта. – Мы добьемся свободы.

– Но тогда царство превратится в обычную небольшую страну, – сказал Диос, и цари с ужасом заметили в его глазах слезы. – Все, чем мы так дорожили, вы хотите отдать на произвол времени. Неопределенность. Смута. Перемены.