Дикарь (СИ) - Жигалов Александр

— У нее сын. Старше Джеррайи. Двое старше, но второй тихий мальчик. Книгочей.

Миара почему-то посмотрела на Винченцо.

Что не так?

Полог он держит, и за коридором приглядывает, выставил сети сторожевого заклятья. Но пока коридор пуст, что само по себе подозрительно.

— И наследовать не может.

— Почему?

— Повитуха уронила. И теперь он кривой на один бок. Эльса хотела бы, чтобы он умер и не позорил её. Он ненамного старше Джеррайи. И как-то получилось, что… они не дружат. Но Улаф старается помочь. Хороший мальчик, — она повторила это, будто себя уговаривая. — А старший другой. Всегда злился, что наследовать будет мой сын. И она. Тоже злилась.

— А мы тут при чем? — поинтересовалась Миара, покачивая ножкой.

— Вчера меня призвал к себе супруг, — женщина попыталась пригладить остатки волос. И голос её задрожал. — Он отдалился. Словно другим стал.

Миара чуть нахмурилась.

— С зимы еще будто вовсе меня не замечает. А тут призвал. Она была там. Постоянно или она, или сын её. Сказал, что гости едут. Надо встретить. И сделать так, как скажет Эльса. Слушаться её. Во всем.

Бригитта всхлипнула.

— Сказал, что, если сделаю что-то не так, он… он отошлет меня. Что давно собирался, но медлил. А я… я должна доказать, что желаю служить ему. Как раньше.

— Ясно, — Миара потерла лоб. — Значит, говоришь, стал другим? И с чего бы это. Ты не знаешь, братец? Нет? Зато я знаю, у кого спросить. Свяжи ей руки. Пожалуйста.

Сестра порой бывала очень вежливой.

— Тихо, — Винченцо повернулся к двери. — Кто-то идет!

Глава 31

Маску Ирграм узнал.

И содрогнулся.

Та, прежняя, которую ему вручили в числе многих иных потенциально полезных предметов, казалась обыкновенной. Может, весьма искусно исполненной, но и только. И глаза у нее были закрыты. Эта же смотрела глазами Императора.

— Встань, маг, — голос звучал глухо и устало.

Золотые черты обрели подвижность.

Это неправильно!

В корне неправильно! Золото не способно оживать, но нынешнее определенно было таковым.

— Подойди, — Император поднял руку. — Твой страх сладок. Твое сердце бьется быстро. Твои опасения не лишены оснований, но я помню. И гнев Благословенного не коснется ни тебя, ни твоих людей.

Пожалуй, стоило порадоваться. Только не получалось.

— Благодарю.

Ирграм подавил желание задать вопрос, как и другое — вновь упасть ниц, уткнуться лицом в пол, лишь бы не видеть этого золотого лица.

— Но мне нужна будет помощь. Твоя.

Губы шевелились.

И тяжелые золотые веки время от времени опускались, скрывая жизнь в глазах, и тогда начинало казаться, что человек в белых одеждах вовсе не живой.

— Буду счастлив, — выдавил Ирграм.

— Хорошо. Иди. Верховный объяснит. Я устал.

Леопард, обычно лежавший у ног, поднялся, ткнулся лбом в руку, и та раскрылась. Широкий язык зверя скользнул по ладони.

Раздалось утробное урчание.

Ирграм отступил. Он пятился, думая лишь о том, что это неправильно, нехорошо, что золотые маски не должны оживать, а если и оживают, то как знать, на что еще они способны? И кажется, страх его был столь велик, что он произнес последнюю мысль вслух. Во всяком случае, Верховный ответил:

— Многое. Весьма многое, — он коснулся шелковой перчатки, что появилась на руке. — Но надобно спешить. Иначе он разгневается.

— Император?

— И император тоже, — Верховный шел быстро, как-то суетливо даже, и эта суетливость прежде ему была совершенно несвойственна. Ирграм постарался не отставать.

Вот коридор.

И стража.

Стражи сегодня как-то слишком много. А вот люди встречаются редко и большей частью слуги да рабы. В этом вновь же видится недоброе.

Что-то происходило. Определенно. А Ирграм не знал, что.

И главное, происходило не только здесь. Последние письма из дома, принесенные ослабевшим големом, тоже внушали тревогу.

Но вот коридор вывел к лестнице, а она — в узкий дворик, где уже стояли носилки. Верховный первым забрался, чтобы улечься на подушках.

— Куда мы направляемся? — осторожно поинтересовался Ирграм.

— В храм. Иногда проще объяснить что-то, показав.

Верховный стянул перчатку и пошевелил пальцами.

Золотыми, мать его, пальцами! И это не было краской. Походило, да, но не было! Верховный протянул руку, позволяя прикоснуться.

Металл.

Холодный. Скользкий. Но меж тем живой. А это… это невозможно! Невероятно!

— Я уже говорил о том, что давным-давно на заре времен человек заключил договор с Солнцем, — Верховный глядел на пальцы задумчиво. — И о том, что обрел силу. И о том, что пользовался силой этой во благо мешеков, храня их от бед.

Паланкин подняли и понесли.

Рабы, подобранные так, чтобы были они одного роста и силы, двигались плавно, но паланкин все равно покачивался. А Ирграм не мог отделаться от мысли, что рабы — это ненадежно.

То ли дело големы.

— И о том, — сказал он, возвращаясь мыслями к увиденному, — что он отдал свое сердце. Руки и ноги.

И все-то, что было.

Но теперь это не казалось больше ни смешным, ни диким.

— Именно.

— Маска — не просто маска?

— Часть его. Она долгие годы хранилась в тайном месте, ибо такова была воля, — Верховный натянул перчатку на руку. — Её извлекали в праздники. И при восшествии на престол нового Императора, который надевал маску прежде, чем пролить свою кровь на алтарь.

Рабы ускоряются.

Кто ими управляет? Или, в отличие от голема, рабам погонщик не нужен? Но как им можно верить?

— Маска определяла достойных. Если тот, кто принимал на себя власть, оказывался слаб и ничтожен, если воля его была лишена силы, он отдавал свою кровь и жизнь во славу богов.

— А маска?

— Маска ждала следующего.

Ирграм потер шею.

Как-то это жутковато, что ли.

— Но подобное случалось лишь дважды. И с теми, чья кровь была разбавлена недостойной. Именно потому и пошел обычай беречь её, выбирая в жены женщин из Высоких родов.

Логично.

Там, дома, тоже подбирают пару с оглядкою, ибо сила способна как прибыть в детях, так и убыть. А последнее нежелательно.

Ирграм склонил голову, показывая, что слышит.

— Маска служит Империи и Императору. В таком порядке. Но она была утрачена на долгие годы, — Верховный ненадолго замолчал. — За эти годы многое изменилось.

Он сцепил руки и молчал уже до самого храма.

Приближение к нему Ирграм ощутил кожей. Это тяжелое давящее чувство, мучительное до того, что остается лишь стиснуть зубы и терпеть. Заныла голова. Закружилась. Перед глазами появились разноцветные пятна. Тошнота усилилась.

И стоило сделать вдох, как острая игла кольнула в самое сердце.

Но тут же все прекратилось.

Почти.

Осталось лишь то самое ощущение, будто кто-то смотрит. На Ирграма. За Ирграмом. Смотрит и оценивает, достоин ли он, ничтожный, жизни.

Паланкин остановился.

Опустился. И плотные занавеси отодвинулись. Пара молодых бритоголовых мешеков помогли Верховному выбраться. Ирграм же сам встал, пусть бы каждое движение усиливало то мерзковатое чувство, что поселилось в груди. Ничего.

Справится.

Вряд ли его пригласили на чай.

И снова коридоры. Полное молчание. Тишина давит на уши. Вновь появляется страх. Сами сердце судорожно сжимается, и кровь стучит в висках.

Темно.

Тесно.

И лестница, но уже наверх. Выше и выше. Она узка и крута, и странно, что не придумали иного, более пристойного способа подняться. Верховный уже немолод, но шагает бодро, а вот Ирграм запыхался. Еще немного и он попросит о пощаде.

Но нет.

Вот площадка с единственной дверью.

— Маги и прежде бывали здесь, — Верховный слегка побледнел, и его дыхание сбилось, пусть даже он скрывает это. — Но в качестве жертв.

Ничуть не успокаивает.

— Мне нужно, чтобы вы увидели, — Верховный открыл дверь, и ветер ворвался на площадку. Такой свежий. Такой сладкий. Оказывается внутри храма категорически не хватало воздуха. И теперь Ирграм дышал полной грудью.