Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4. - Альберт Лиханов

Письмо Ироди — это письмо задумавшегося, пришедшего в тупик человека. А сколько таких, что, находясь в тупике, об этом счастливо не ведают? И сколько таких, кто отвергает любые сомнения, забравшись в этот, внешне уютный, тупик?

Вот еще одно письмо.

«…У меня был дедушка — я его очень любила, но в то же время он меня ужасно «раздражал». Своими рассказами о войне, о том, что мы обязаны им (старшему поколению) всем, но самое главное — своими нотациями о морали и нравственности. Он считал (в прошлом году он умер), что я веду беспорядочный, вульгарный образ жизни, что я гублю себя, свои «выдающиеся» способности к точным наукам. А я так не считала и не считаю! Чтобы было понятно, поясню.

С младших классов у меня были довольно большие способности к математике, а затем и к физике (это не мое мнение, это мнение учителей и моих родителей). Но в классе 7 — 8-м я поняла, что учеба не главное в жизни. И к этому времени, как говорится (без ложного стеснения), я пышно «разневестилась». Учить уроки я постепенно перестала, у меня появились новые друзья и подруги, совершенно иного склада, чем те, с которыми я училась в классе, хоть я и кончила 10-й класс в ранге одной из лучших учениц (по успеваемости). И моих «выдающихся» (это всегда говорили моя учительница математики и дедушка) способностей хватило, чтобы поступить в университет, куда, кстати, я совершенно не хотела поступать. Просто я уступила настояниям мамы, которая мнит увидеть меня в будущем научным работником. Ну, это небольшое отступление.

Так вот, с новыми друзьями я стала весело проводить время. Научилась курить, пить, одеваюсь, безусловно, высший класс, учусь в университете лишь бы как, мобилизуюсь лишь во время сессии, чтобы сдать экзамены на стипендию. Но я стараюсь сдать более-менее прилично вовсе не из-за стипендии как таковой (карманных денег у меня всегда достаточно), а просто из-за престижа. Конечно, уровень людей, с которыми я общаюсь, чрезвычайно низкий. Интересы ограничиваются новыми модными дисками и количеством американских джинсов. Но, разумеется, встречаются в нашем кругу и люди с высокими духовными потребностями. Но они либо постепенно деградируют, либо «откалываются» от нас.

И мой дедушка страшно переживал за меня. Что я так неразборчива в друзьях, особенно парнях, с которыми часто запираюсь у себя в комнате (по самым скромным приблизительным данным их у меня перебывало не меньше двадцати), что почти не читаю книг из нашей домашней библиотеки (несколько тысяч книг), а ношу домой всякую «пошлятину», что не питаю никаких абсолютно родственных чувств к своему шестилетнему братику, что не слушаю родителей, а только тяну с них деньги… Но если мне так хочется жить! Если только так я представляю себе свое существование! Ведь я поступила в университет, чего вам еще надо, я выполнила вашу просьбу, теперь оставьте меня в покое, как хочу, так и провожу свое свободное время.

Да, я знаю, что «человек — сам кузнец своего счастья», как говорит, по-моему, Горький, человек должен сам заниматься своим воспитанием, и все-таки мне нравится моя беспорядочная жизнь! В глубине души я хочу, конечно, встретить человека или какое-либо обстоятельство, которое круто изменило бы мою жизнь…

Иногда меня грызет совесть. Вот мать с отцом работают с утра до ночи, в сущности, на меня и братишку, а я, что я даю взамен? Только и знаю, что в ателье, потом на маникюр и на вечеринки. Одежда требует столько денег, что я даже иногда поражаюсь, где мама берет мне две сторублевые бумажки каждый месяц? Может, я никогда не работала в жизни и поэтому не ценю их труд?

Наверное, я элементарная эгоистка. Почти всегда дома меня все раздражают: братик — своими капризами, дед выводил меня из себя своими замечаниями, которые не смели делать мне родители, а мать с отцом — своим размеренным, тихим образом жизни.

Теперь некому делать мне замечания, и я не знаю, будет ли перелом в моей жизни. Иногда я ненавижу себя за отвратительный образ жизни, но чаще я бездумно предаюсь всей этой мещанской среде, в которой я обитаю, и это мне нравится.

Мне нравится, что меня считают «своей среди своих», что я пользуюсь успехом у молодых людей, что я не знаю стеснения ни во времени, ни в деньгах… но боже мой, как все надоело!

Помогите мне разобраться в себе и в людях.

Я писала предельно искренне, извините, если есть стилистические и орфографические ошибки.

Память дедушки для меня сейчас, конечно, свята, он окончил войну в ранге капитана и имел много наград. Я чувствую, что во многом он прав, но никогда, по-моему, не изменю своего образа жизни.

С уважением А. В. С., Караганда».

Бедная Вера Павловна эпохи Чернышевского! Даже в самом жутком сне не могли ей присниться подобные последствия женской эмансипации! Но что это иное, как не инфантилизм, как не человеческая несостоятельность в самом хронически запущенном состоянии?

Уцеплюсь за одну немаловажную деталь: А. В. С. раздражает размеренный, тихий образ жизни родителей, не смеющих сделать ей даже замечание. «Видите! — воскликнет человек, ищущий здесь рецептов. — Плохо, когда родители опекают, но плохо и когда молчат!»

Бесспорно! Потакание — какое точное русское слово! — так вот, потакание худо в любом своем проявлении, и тихое потакание ничуть не лучше потакания громкого, осмысленного, громогласно декларирующего свои псевдоцели. Дома распущенной и распустившейся А. В. С., как называет она себя, сопротивление ее нравам оказывал один-единственный, ныне покойный, дед, и он же — заметьте! — вызывает у внучки самое глубокое уважение. Она поминает войну и ордена, это справедливо, потому что борьба деда с собственной внучкой за нее же самое, слившись с прошлым человека, которого нет, рождает в А. В. С. естественную тоску по самому главному, чего у нее-то как раз и нет: тоску по настоящей цели, по идее, по идейности — и в высоком, и в практическом, земном смысле. Дед жил богаче; даже в борьбе деда за нее она если и не видит, то чувствует осмысленность и выражение идеи.

Дай-то бог, чтобы через осмысление собственных поступков пришла наша юная беспутница к смыслу жизни, к цели.

Много хлопот несет с собою инфантилизм. Однако чего-чего, но вот безысходность не ведущее его свойство. Думаю, относиться к инфантилизму следует без излишнего испуга и всевозможных перегибов. Мыслящее существо все-таки отыскивает выход — к делу, к поступку.

Но перед поступком есть важный этап — очень важный применительно к инфантилизму, — то, что я называю осмысленностью, осознанием невозможности подобного существования.

Вот, на мой взгляд, яркий документ этого важного этапа:

«Я принадлежу к «некоторой части» нашей молодежи, пораженной микробом этой болезни. Инфантильность — это почти всеобщее бедствие. Истоки ее, на мой взгляд, кроются в непреодолимости «искуса благополучием». Почему некоторые молодые люди не любят говорить о войне? О стройках? Это, так сказать, срабатывает система торможения — то есть мы чувствуем, что, если сопоставлять поколения, это сопоставление будет выглядеть явно не в пользу нашего. Что же это? Вечный конфликт отцов и детей? По-моему, это гораздо серьезнее, т. е. все перевернулось с ног на голову — «ретрограды», «устаревшие» родители оказываются на деле куда прогрессивнее своих деток.

Мы ощущаем свою непрочность, мы не приучены к работе, и, верьте, мы несчастливы. Помните, у Блока:

Верь, несчастней моих молодых поколенийНет в обширной стране…

И у нас почти то же самое.

Спрашивается: где выход? Выход есть, это уже система. (Может быть, многие будут не согласны с моими наблюдениями, но исключения только подтверждают правило, моя система — это сама жизнь.) Выход — это потрясение. Все равно какое. Но сильное, чтобы его следствием была неизбежная переоценка ценностей. Многие из нас прошли через это (исключение — единицы). Если же его нет — люди пополняют собой галерею «лишних людей» в современном варианте.

С уважением, Виктор С.».

Итак, потрясение как выход. Что ж, максималистский, но не чуждый здравого смысла путь.

Однако пойдем от противного. Немало славных и чистых ребят встречаю я в жизни — поездках, на пленумах комсомольского ЦК, — тех, кто нашел себя без долгих словопрений, живет идеей, хорошей высокой целью. Что ж, все прошли через потрясение? Кому-то оно потребуется, еще как, но великое множество людское, вырастая в простых обстоятельствах, умеет сохранить себя, остается собою, сызмала избрав прямой и открытый путь. Нравственное здоровье близких не может освободить ребенка от инфантильности возраста, но может охранить от хронического течения этой болезни.

Ведь еще великий Маркс сказал: бытие определяет сознание.

Бытие помельчавших мечтаний, узколичностных интересов, подешевевших иллюзий, решений, сильно отцензурованных старшими членами семьи, определяет затяжной характер инфантильности и трансформацию снов и сновидений Верочки восьмидесятых годов двадцатого века, называющей сегодня себя А. В. С.