Дева и Змей - Наталья Игнатова

Эйтлиайн был в светло-сером, в светло-сером и белом. И тончайшие оттенки цветов переходили друг в друга — переливы света на блестящем шелке. Элис, облитая белым и золотым, сосредоточилась на жемчужной вышивке его туники, но волос ее коснулось теплое дыхание, нет уже насмешки в голосе, есть строгая настойчивость:

— Фиах арр мэе! Фиах мэе сийли, сиогэй! [31] — и после паузы, короткой, но длящейся, кажется, целую вечность — вечность, потребовавшуюся Элис на то, чтобы послушаться и поднять на него взгляд, в тот самый миг, когда взглянула она в беззвездное небо черных горящих глаз, принц произнес тихо и властно: — Мо арьен риалта. [32]

И она стала звездой, серебряной звездой в его небе.

Смотри мне в глаза —

Мне нужен твой взгляд.

Сегодня я способен дать бой,

Сегодня я трезв,

Я говорю тебе: сделай шаг!

Пока деревья спят,

Ты можешь верить мне.

Он был солнцем, и она мириадами лучей, волнами тепла и света летела сквозь тьму, не зная ни страха, ни холода, потому что он был солнцем, и она была — его. Он был ночью, и она вуалью тьмы скользила под тьмой небосвода, не боясь света, потому что он был ночью, и он убил свет. Он был небесами, она — звездами. Он — пламенем, она — жаркими искрами, от которых вспыхивали пожары. Водами рек, бегущими в его море, стрелой на тетиве его лука, лентами в гриве его коня и лавой в его вулканах. Он был всем. И всем была она.

И вдвоем, как одно бесконечное, безграничное божество, не знающее Добра и Зла, не ведающее разницы между разрушением и созиданием, жизнью и смертью, грехом и добродетелью, в стремительном и вольном танце летели они. И в какой-то миг показалось Элис, что под ногами у них растрескавшаяся от боли, мертвая земля, но там, где проходили они, пролетали, проносились, там затягивались трещины, и оживали водой ручьи, собираясь в реки, и тучи грохотали грозами в иссушенном небе. Трава и деревья, новые горы и иные моря, вспышки звезд, глаза зверей в сумраке юных джунглей.

Мой лес болен луной.

Мой материк, по-прежнему пуст.

Я не хочу пожара,

Но огонь уже зажжен,

Я стою на самом краю.

Но пока держусь.

Моя земля просит воды.

Мой город переполнен и зол,

Как сжатый кулак.

Ветер больших перемен

Дует на восток.

Я чувствую начало конца,

Чувствую ток.

И Крылатый собрал рассыпающиеся искры ее смеха, пригоршней самоцветов рассыпал по ее волосам. Взял звезды с небес и сияющим ожерельем украсил ее шею. И где-то еще бродили они, под деревьями, чьи кроны уходили выше неба, и в пещерах из жемчуга и янтаря, и по натянутому над бездной волоску, острому, как бритва. И принц, скользя над бездонным провалом, взмахами крыльев удерживая равновесие, смеялся:

— Ты видишь, фея, серебряная моя звезда, видишь, ведь можно вверх! Но они не могут, не хотят понять. Для них есть только вперед или вниз. А ведь всего-то и нужно — взлететь. И разве в крыльях дело?

Потом они ехали вниз со Змеиного холма, и Облако не спешил, ступал медленно и осторожно, плавно скользил вниз по склону, словно и вправду был облаком — клочком белого, плотного тумана. И, прижавшись к груди своего принца, Элис, еще не вернувшаяся на землю полностью, еще живущая частью души там, в неведомых далях, в бесконечных и дивных мирах, словно просыпалась, еще не веря, но, уже не боясь понять, что все, что было, — действительно было. И не знала, не могла решить, не лучше ли считать эту ночь сном, красивым до слез, несбыточным, феерическим сном.

“Фиах мэе сийли”, — как наяву вспомнила она, — “смотри мне в глаза”.

И подняла голову, встретившись с ним взглядом.

Смелей,

Еще один шаг.

Лица смотрящих на нас

Уже остались в тени.

Я говорю тебе:

Мне нужен твой взгляд!

Прошу, смотри мне в глаза,

Смотри! [33]

Все получилось само, получилось, как должно было и не могло быть иначе, потому что… танец нужно закончить так, чтобы, когда придет время, светло и радостно начать новый. Танец нужно закончить. И Элис не смогла бы сказать, она ли потянулась вверх, ладонями обхватив голову принца — черные, густые, прохладные волосы скользнули под пальцами, словно ласковые змеи, — или он, Сын Дракона, склонился к ней.

Один поцелуй. Элис знала — догадывалась? — что губы его почти лишены тепла, как руки, как, наверное, весь он, эльфийский принц — совсем не человек, но живой и настоящий и желанный больше всех людей на свете. Больше даже, чем Майкл…

Ей показалось, что Эйтлиайн вздрогнул, что-то появилось в непроглядно-темных глазах, словно принц сделал шаг назад. Появилось и тут же пропало.

Господи, что же она делает?! Чего хочет сейчас?!…

Только один поцелуй…

И принц поцеловал ее. Легко, с мимолетной и ласковой нежностью, с той нежностью, с какой отцы целуют на ночь маленьких дочерей.

— Не сегодня, — сказал он просто, — ты — моя, и это неизбежно, но не сейчас, спустя годы, быть может, десятилетия или века… Спешить нельзя. Да и незачем.

У ворот ее дома он помог ей сойти с седла. Сверкнули алмазные когти, когда задумчиво и осторожно провел он пальцами по ее щеке:

— Все по-настоящему, Элис. Но завтра к утру все станет сном. Тебе нужно время, чтобы поверить. И мне, — он улыбнулся, и это была уже знакомая, обычная дневная его улыбка, смесь удивления с доброй насмешкой, — мне тоже нужно время. Чтобы поверить в тебя. Слишком долго я знал, что тебя нет. И не очень понимаю, что же делать теперь, когда ты пришла.

И уже в спину ей, когда в сопровождении бубаха направилась Элис к парадному крыльцу, донеслось негромкое:

— Ты спрашивала об имени, риалта[34]. Я был крещен Михаилом, возможно, это имя и есть настоящее.

— Крещен?! — Элис обернулась, но никого уже не было в воротах.

— Крещен, — пробурчал бубах и потянул ее за руку. — Тоже невидаль! Да все знают, что крещеный он, господин наш принц, душу его еще в младенчестве Белому богу продали. Пойдем, госпожа, пойдем. Вам бы, молодым, все плясать, а что спать надо и перекусить когда-никогда, разве вы об этом думаете?

Эйтлиайн

Я поддался магии момента, а кто бы не поддался? Нечасто бывает так, что магия творится помимо твоего участия, и надо ценить такие случаи, каждый запоминать и складывать в копилку переживаний. Но Элис вспомнила какого-то Майкла — Микаэля? Михаэля?.. я зацепился за имя, не хотел, а зацепился. Когда дева, в которую уже почти влюблен, вспоминает другого, чужого, чье имя ранит неожиданно зло… я зацепился. И по тонкой ниточке свитой из мыслей ее и памяти, из ее вины, смешной — ведь ни в чем не виновата она, моя серебряная звезда, моя фея в чашечке тюльпана — по натянутой до предела нити я соскользнул к тому, о ком вспомнила моя Элис.