Русалья неделя - Елена Воздвиженская

– Да он весь горит! – встревоженно сказала мать, щупая рукой лоб Ванятки, – Надо бабку Никитишну звать с травами.

Ванятка бредил несколько дней, и в горячке всё просил помочь какой-то Полюшке. Когда хворь отступила и опасность миновала, бабка Никитишна завела с ним разговор.

– О ком это ты, милок, всё толковал в горячке? Что за Полюшку ты звал?

Ванятка и поведал всё бабке Никитишне. А та в делах таких разбиралась, травами лечила людей, да ведала кой-чего, народ-то сельский её за ведунью почитал. Задумалась она, выслушав мальчонку, головой покачала.

– Вот оно что, вытьянка, знать, водится в барской-то усадьбе.

– Что за вытьянка, бабушка? – спросил Ванятка.

– А тоскующая кость. Не погребли девку-то как полагается, вот и нет ей покоя. Душу её на тот свет не пускают. И не упокоится она, пока хоть единая косточка будет лежать поверху, потому как, ни один человек поверх земли лежать не должен. Надобно то место отыскать, да упокоить девку как полагается.

Долго беседовала в тот вечер бабка Никитишна с сельскими людьми, кто из добрых-то был. Не верили ей поначалу, да и боялись люди в проклятое место идти. Но сумела настоять бабка Никитишна. И с утра, собравшись, да позвав с собою священника, тронулись они в сторону усадьбы. Не сразу, но отыскали они то место, где Полюшка лежала. Все до единой косточки собрали, да в село принесли. На погосте в тот же день погребли, отслужил священник панихиду и отпел Полюшку, всё как следует по православному человеку усопшему. А когда с погоста тронулись по домам, откуда ни возьмись, села Ванятке на плечо белая голубка, загулила, заворковала, склонив головку, да и вспорхнула в чистое небо. С той поры никто больше не видел твари и не ведал, куда она ушла…

Шалаш

Шалаш стоял в самом конце большого сада, под пышными кронами яблонь, в окружении тёмно-зелёных вишен, в листве которых рубинами горели сочные, крупные ягоды.

Да, сад тут разросся буйно – вдоль забора шли кусты смородины, далее раскинулись две больших ирги, за ними выстроились яблони и вишни. А в углу, образованном дощатым забором, и был устроен шалаш.

Соорудили его Ирочкина мама и двое её братьев, Ирочкины дяди, когда были они ещё молодыми, чтобы ночевать тут в жаркие летние ночи и отдыхать с друзьями вечерами.

И вот сейчас, когда прошло уже много лет, и мама с дядями выросли, разъехались кто куда, вышли замуж и женились, родили детей, шалаш тот всё ещё стоял в бабушкином саду, напоминая о прошлых временах и беззаботной юности. Отчего-то дедушка с бабушкой не сломали его, хотя он уже чуть покосился и крыша просела.

Шалаш, как называли его в семье, представлял собою квадратное невысокое строение из досок, с ровной крышей, примерно в высоту человеческого роста, поэтому внутри приходилось наклоняться, однако Ирочке, которой было всего семь лет, и роста она была пока ещё маленького, внутри было вполне комфортно. Стены шалаша изнутри обклеены были старыми обоями, а поверх них расположились множество старых карточек с изображениями актёров и актрис былых времён. Во времена маминой молодости модно были собирать такие наклейки. Овальные, квадратные, круглые – Ирочка любила рассматривать их, подолгу вглядываясь в улыбающиеся или же напротив, строгие, лица.

В шалаше пахло старой бумагой, пылью, стариной и яблоками, которые то и дело падали на крышу с глухим стуком. В одной стене было маленькое оконце, совсем крошечное, размером с альбом, в котором Ирочка так любила рисовать. Пол застелен был листом фанеры. Треть шалаша занимала низкая лежанка, а напротив неё, через проход, было что-то наподобие стола. В углу висело небольшое зеркало, а на стенах были полочки, где даже лежало несколько книг, сохранившихся здесь ещё с тех времён, когда каждый вечер в шалаше собиралась компания друзей. Они играли на гитаре, слушали приёмник на батарейках, читали книги и болтали.

В это лето Ирочка приехала к бабушке на каникулы, отдохнуть от душного пыльного города, и набраться сил. Родители работали, и потому уехали сразу же обратно, передав дочку на руки бабушки и деда. Но Ирочка не грустила, она привыкла часто гостить у бабушки, и чувствовала себя здесь замечательно, а может быть даже лучше, чем дома. Ведь здесь было столько интересного! Тем более сейчас, летом. Один сад чего стоит. Ирочка любила играть здесь в волшебные сказки, представляя, что в высокой траве живут необыкновенные существа, на каждой ветке дерева скрывается крошечный домик фей и эльфов, а за баней, что стоит в другом конце сада, даже есть нора гномов. Сколько раз Ирочка подолгу сидела у норы и ждала, что вот-вот покажется из неё один из обитателей, но ни разу не удавалось девочке застать их.

А вот к шалашу этим летом бабушка строго-настрого ходить запретила:

– Чтобы в шалаш ни ногой! Он совсем ветхий стал, как бы крыша не провалилась, да не задавила тебя, упаси Бог! Деду всё некогда сломать, вот уж на пенсию выйдет зимой, да следующей весной и разберём шалаш. А ты, гляди, не ходи туда играть, поняла?

– Поняла, – кивнула Ирочка.

Первые дни она так и делала, как велела бабушка, к шалашу не ходила и играла в других местах. Но постепенно одни и те же игры приелись, и Ирочка всё чаще стала поглядывать в сторону шалаша. Она подходила поближе к тому углу сада, где стояло сооружение, стояла там под иргой, и глядела издалека на шалаш. Он так и манил её к себе. Хотелось вновь войти в прогретое воздухом пространство, ощутить эту особую атмосферу, вдохнуть запах старины, посидеть на низеньком лежаке, поглядеть на облупившиеся фотокарточки актрис с красивыми прическами… Но Ирочка помнила бабушкин наказ и не решалась.

– Странно, – думала Ирочка, – Вроде бы шалаш и не изменился с прошлого лета, крыша как крыша. Почему бабушка так строго наказывала не входить туда? Да не провалится крыша, и стены не рухнут. Я ведь не собираюсь там топать, как слон, я тихонечко посижу и всё.

И вот однажды, когда Ирочка стояла так и смотрела на шалаш, дверь, ведущая в него, вдруг медленно отворилась, словно приглашая девочку войти внутрь. Ирочке стало любопытно. Она с удивлением уставилась на открывшуюся дверь и подошла поближе. Ничего не происходило. И Ирочка решилась. Оглянувшись в сторону дома, и, убедившись, что ни бабушка, ни дедушка не смотрят в окно или же не бродят по огороду, занятые своими делами, девочка быстро зашагала к шалашу.

Внутри всё было также, как и прошлым летом. Ирочка затворила за собой дверь, и с бьющимся сердцем присела на лежак.

– Уф-ф, кажется бабушка меня не заметила, – подумала она, – А то всыплет по первое число.

Ирочка отдышалась и, когда волнение улеглось, принялась озираться вокруг. Актрисы и актёры глядели на неё со стен, словно вопрошая, что она тут делает, в этом молчаливом и душном царстве покоя? Девочка по старой привычке принялась разглядывать картинки, затем взяла в руки пыльную книгу с полки, полистала жёлтые страницы, положила обратно. Подтянулась на цыпочках к высокому оконцу и выглянула в сад – всё тихо, бабушки не видать, наверное, хлопочет по дому.

Под лежаком вдруг что-то зашуршало. Ирочка насторожилась. Что там? Может мышь? Снова зашуршало, уже сильнее, и заскребло вдруг снизу по доскам. А после с силой ударило снизу так, что лежак содрогнулся. Ирочка испуганно вскочила на ноги, выбежала прочь из шалаша, с силой захлопнув дверь, и со всех ног понеслась к дому. Она уже не видела, как старое зеркало, висящее на стене, стало вдруг мутным, а после покрылось рябью, как будто в воду бросили камень и по ней пошли круги…

Ночью Ирочке спалось плохо, ей снилось, что гуляет она по саду среди высокой-высокой травы. И словно и не их сад это, а бескрайнее поле. И вот идёт она среди