Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли

– Завтра мы поженимся, и больше никто нас не разлучит… – они не хотели ждать до Лондона или Израиля:

– Поставим хупу в венской синагоге, – решительно сказал Генрик, – десять мужчин у них найдется. Я полечу домой, на заставу, а ты вернешься в Лондон, у тебя сезон, в театре… – они пока не хотели думать о будущем:

– Сначала надо дослужить, – заметил Тупица, – а это еще год. В Израиле нет оперы, то есть труппа не твоего уровня. Тебе надо петь не на провинциальной сцене. Есть еще Британия, Америка, нам везде будут рады, – подытожил юноша:

– Везде рады. Он прав, у нас все впереди… – краем глаза Адель заметила его улыбку, – маме не понравится, что мы поженились тайно, как Инге и Сабина, но мы не хотим тянуть. Ничего, у нее остались Аарон и Лаура, пусть устраивает пышные свадьбы. Нам хватит талита, над головой и синагогального кольца. Генрик почти семья, его все любят… – жених не спрашивал у Адели о Сирии, о том, встречалась ли она с кем-то в Лондоне:

– Ему достаточно одной меня, – удовлетворенно, поняла девушка, – Джон тоже не спрашивал, однако я чувствовала, что он едва сдерживается. Это у него в крови, он ничего не мог сделать. Но теперь все закончилось, и с ним, и с нацистами… – Адель была в этом уверена:

– Не знаю, зачем они меня спрашивали о Ционе, и знать не хочу. Это не мое дело… – дорога на запад оказалась неожиданно пустынной. Оказавшись на развилке, откуда уходило шоссе на Братиславу, Генрик заметил:

– Здесь прошли танки, я узнаю следы. Колонна, наверное, миновала Дьёр ночью, пока мы спали… – незаметно для Цилы, он ласково погладил запястье Адели, – надеюсь, мы на них не наткнемся. Люди пережидают, пока русские уйдут к Будапешту, поэтому на шоссе никого нет. Мы быстро найдем лодку, не волнуйтесь… – если верить карте, то до пограничного, южного берега озера Фертё оставалось не больше пяти километров:

– В Шопрон мы не заедем, – Генрик погнал машину быстрее, – во-первых, там, наверняка, все кишит госбезопасностью, а во-вторых, мы и так промедлили… – Цила выбросила огрызок яблока:

– Но старики не могли отпустить нас, без завтрака… – Адель кивнула:

– Мы правильно сделали, что поели. Придется сидеть в лодке, вам нужны силы. Генрик и я… – она поймала себя на смущенной улыбке, – мы оба умеем грести… – Цила приподнялась, Адель велела:

– Садитесь обратно. Озера пока не увидишь… – шоссе шло среди солончаковой степи, с редкими фермерскими домами, – до него далеко. Вы себя лучше чувствуете, но не надо скакать, тетя Цила… – она пожала руку женщины, – я уверена, что дядя Эмиль в Вене. Он бы не успел сюда добраться, к восьми утра… – Тупица подумал:

– От границы до Вены сто двадцать километров, это два часа езды. Боюсь, что Адель неправа. Но как бы нам с дядей Эмилем не разминуться… – Цила вглядывалась в горизонт:

– Шпиль виден, – сказала она, – меня крестили в этой церкви. Часовня Всех Святых, в Фертёсеплаке. В деревне раньше стоял замок графов Сечени, наверное, развалины сохранились… – Цила замерла. Спину разломило пронзительной болью, она успела подумать:

– Здесь не спрятаться, вокруг степь. Лес на холмах, они далеко. В озере камыши, но до озера мы не добрались… – Генрик тоже увидел алые звезды на запыленных бортах танков:

– Пять машин, – пересчитал он, – и гражданский автомобиль. Опель, что ли? Водитель поднял руки. Кажется, у него проверяют документы…

Перекрывая скрип тормозов, Цила пронзительно закричала: «Эмиль, Эмиль!».

Междугородный звонок застал Гольдберга за семейным ужином.

Еще до отъезда Цилы, Маргарита предложила:

– Дядя Эмиль, давайте я вернусь из Лувена, помогу с девчонками… – Гольдберг отмахнулся:

– Еще чего не хватало. У тебя начался семестр, сиди и учись… – Эмиль подозревал, что, кроме учебы, девушка займется перепиской с Парижем:

– То есть продолжит переписку, – поправил себя он, – каждую неделю из Франции приходит конверт. Когда Джо гостил у нас, они с Маргаритой болтались по церквям и аббатствам, но и на Ботранж они поднимались, с палаткой. Однако при них был Виллем… – Гольдберг напомнил себе, что и Джо, и Маргарита набожные католики:

– Если они решат пожениться, парень приедет и попросит ее руки, как положено. Он достойный человек, сын своего отца… – пока Маргарита не заговаривала даже о помолвке, но исправно отсылала в Париж конверты:

– Она в Париж, а Тиква в Лондон… – за столом падчерица уткнула нос в очередную рукопись Аарона, – впрочем, они еще совсем молоды… – с девчонками, Эмиль тоже чувствовал себя юнцом:

– Шахтеры шутят, что ожидают появления на свет будущего главного врача госпиталя, то есть мальчишки… – он взглянул на перемазанные маслом личики девочек, – но это косность, конечно. Может быть, кто-то из девочек пойдет по моей стезе. Маргарита станет эпидемиологом, она не собирается сидеть в Мон-Сен-Мартене. Ничего, пусть посмотрит мир… – он потянулся за салфеткой, – а насчет мальчишки, хорошо, если так сложится… – Тиква подняла черноволосую голову:

– Что это вы улыбаетесь, дядя Эмиль… – подозрительно спросила падчерица. Поняв, что смутился, Гольдберг вручил девочкам вилки:

– Макароны вы съели, очередь за мясом. Жуйте, не ленитесь… – они приготовили телятину по-милански, на десерт Тиква испекла яблочный пирог:

– Просто так улыбаюсь, – сообщил Гольдберг, – что Аарон пишет… – он кивнул на тетрадку:

– Это пьеса, – горячо сказала Тиква, – представляете, дядя Эмиль, Аарон, весной, ходил на новую постановку, в театре Ройял Корт. Называется, «Оглянись во гневе». Он нашел адрес автора, мистера Осборна, послал ему первый акт своей пьесы… – Тиква похлопала по тетрадке, – и мистер Осборн согласился с ним заниматься… – насколько понимал Гольдберг, занятия проходили в лондонских кафе и пабах:

– Тиква говорила, что у них целая группа. Называется «Сердитые молодые люди». Но пьеса хорошая, Тиква давала нам читать несколько страниц… – главного героя, еврейского сироту, попавшего в Британию до войны, усыновляла семья рабочих, из Ньюкасла:

– Аарон знает, о чем идет речь, – сказал Гольдберг жене, – видно, что он сам жил в бедности… – Гольдберг напомнил себе, что Тикве только двенадцать лет:

– До консерватории, куда она хочет поступить, еще четыре года. Все может измениться, хотя вряд ли, с их частотой переписки… – Роза плюнула в сестру куском пережеванного мяса. Элиза стала кидаться недоеденными макаронами. Гольдберг пожурил девочек:

– При маме вы бы себя так не вели… – двойняшки притихли, он усмехнулся:

– Как в американских детективах. Цила для них плохой полицейский… – Виллем одной рукой, листал яркую книжку:

– «Бриллианты навсегда», – прочел Гольдберг. Юноша пробормотал:

– Густи порекомендовала. Здесь речь идет об Африке, о контрабанде алмазов… – Виллем почесал светловолосую голову:

– В Африке тоже нужны горные инженеры… – собрав грязные тарелки, Гольдберг заметил:

– Ты еще не поступил в военную академию, будущий инженер… – на кухне Эмиль взглянул на два календаря, католический и еврейский:

– Тиква одновременно репетирует две постановки, рождественскую и ханукальную, здесь и в Льеже… – падчерица ездила в город, в воскресные классы, при синагоге, – девчонок Цила тоже будет возить в Льеж, когда они подрастут… – он почувствовал тоску по жене:

– Ничего, тридцатого октября я ее встречаю в Брюсселе, а сегодня двадцать третье…

За день, с тремя операциями и обходом, Эмиль не удосужился послушать радио. Тиква после школы побежала в рудничный клуб, Виллем только к ужину вернулся из Остенде. Юноша тренировался со службой спасения на море:

– Он поговаривает о том, чтобы, после академии, податься в войска ООН, – вспомнил Гольдберг, – тоже не хочет сидеть в нашей провинции. Ладно, управление компанией от него никуда не убежит… – кукушка прокричала семь раз. Он вытащил теплый пирог из духовки:

– Тиква сварит девочкам какао, мы попьем кофе, послушаем новости… – телевизора они с Цилой так и не завели. Вещание на французском языке шло из Брюсселя, три вечера в неделю. Показывали телевизионные постановки и спортивные трансляции: