Моя еврейская бабушка (сборник) - Галия Мавлютова

– «Малохим», – сказал участковый.

– Что-о? – удивленно протянул Сырец, поднявшись с пола.

Он отряхивал пыль и сор с брюк, но так и застыл в нелепой позе с растопыренными пальцами.

– Хорошего ангела зовут «малохим», он оберегает евреев от нечистой силы, – сказал лейтенант, отступая подальше от Сырца.

– Будьте моим «малохимом», лейтенант, – наклонился в его сторону Володя, – станьте моим ангелом-хранителем.

Услышав нецелевое предложение, Коренев еще дальше отошел от Володи, он почти отпрыгнул, напуганный неправильной постановкой вопроса.

– Нам не положено, – нескладно произнес он, – у нас так не принято.

И Сырец расхохотался, настолько дикой показалась ему сцена в пустом цехе рядом с трупом.

– Лейтенант, а вам самому-то не смешно? – сквозь смех выдавил Сырец.

Сначала Коренев вяло усмехнулся, но, зараженный вирусом веселья, неожиданно для себя рассмеялся раскатистым смехом. Они долго смеялись, так долго, почти целую жизнь. Смех навеки породнил их. Глупое эхо разносило смех по всему заводу. Его отголоски зазвучали в гулких сводах и в пустых чанах. Казалось, вместе с ними смеялся мертвый рабочий. Коренев отпустил Сырца в тот вечер. Участковый взял с него подписку, которой обязывал Володю явиться в отделение утром следующего дня. Совершая эти действия, Коренев знал, что отпускает Сырца на свободу. Высшие силы наверху определили судьбу странного еврея. Его не пропустили на тот свет, и даже не лишили гражданской жизни, оставив ему для употребления жизнь физическую. Сырец был свободен. Как ветер. Как птица. Внутри него плясали добрые ангелы. Наверное, они учинили между собой маленький «кидуш», что по-русски означает, еврейские ангелы немного выпили, подгуляв на радостях.

– Лейтенант, откуда вы узнали про ангелов? – спросил Сырец, забирая документы из сейфа.

– А я университет окончил, филфак, на факультете занимался изучением еврейского вопроса, – пояснил участковый, скромно потупившись.

– С такими знаниями и в милицию? – изумился Сырец. – Вы что – на двойки там учились?

– Да нет, с отличием окончил, – сказал Коренев, в его тоне прозвучали самодовольные нотки.

Сырец бросил содержимое сейфа на стол, дескать, смотри, лейтенант, нет у меня от тебя никаких секретов. Денег почти не было, все пивные заработки ушли на свадьбу и на общественное вспомоществование. Сырец вздохнул, проклятые евреи до нитки обобрали. Володя подбросил оставшиеся пачки в воздух. Это не червонцы, всего лишь трехрублевые купюры, но, твердые, как гранит, денежные пачки приятно ласкали ладони.

– Лейтенант, это все, что у меня осталось, возьмите, пожалуйста, они вам пригодятся, книжки про евреев купите, – сказал Сырец, понимая, что Коренев ни за что не возьмет деньги.

Сырец не ошибся. Лейтенант вспыхнул, как спичка, у него загорелось лицо, заполыхали уши, он весь как бы налился пунцовой краской.

– Вы за кого меня принимаете? – закричал Коренев, прижимая рукой планшет к правому боку. Вроде как за пистолет схватился. Таких, как он в кино белогвардейцами изображают.

– За интеллигента, – вежливо подсказал ответ Сырец, – за интеллигента принимаю. Я не ошибся? Вы ведь интеллигент?

– Да, я интеллигент, – сказал Коренев, потупившись, будто признавался в невольном убийстве.

– Интеллигенты питаются исключительно чужой мудростью. Им деньги ни к чему. Все так. Было бы странно, если бы вы поступили иначе. С вами все ясно. Вы меня спасли, Валентин, если бы не вы, мне бы определили статью за халатность, а там еще что-нибудь пришили бы, сейчас времена как раз такие, когда евреям шьют что-нибудь наиболее подходящее, – он побросал деньги и документы в «дипломат», захлопнул его, громко щелкнув замком.

– Что так мало нашахровали, – лейтенант с презрением кивнул на закрытый «дипломат», в его голосе чувствовалась явная издевка, – одни трехрублевки, а на большее ума не хватило? Или шед помешал?

– Лейтенант, откуда столько еврейских слов? Зачем они вам? Я ведь не разговариваю ни на идиш, ни на иврите, мне даже не знакомы все эти словечки. Что такое «нашахровал»? Награбил, что ли? А шед что такое? Черт? Дьявол?

– На уровне подсознания эти слова вам понятны, вы ведь еврей. Шед – это нечистая сила, а шахровать должны уметь все евреи без исключения. Это что-то вроде спекуляции, мошенничества, – вежливо объяснил Коренев, внимательно разглядывая Сырца, будто старался запомнить его лицо в мельчайших подробностях.

– Да бросьте вы, лейтенант, какое там подсознание, какие шеды, это мне на зону не хочется, я там уже побывал, а шахровать не умею, что заработал, все раздал. До копейки. Нахлебников много было. Вы единственный, кто отказался от денег.

Сырец помахал «дипломатом» перед носом Коренева. Ему понравился молоденький лейтенантик, в нем было что-то чистое и светлое, словно внутри него навек осталась недоплаканной слеза ребенка.

– Я не прощаюсь, – сказал Коренев, пытаясь соблюсти формальность беседы, – мы еще встретимся в отделении.

– Мы обязательно встретимся, обязательно, лейтенант, – туманно пообещал Сырец и выскочил за дверь.

Это и впрямь был его последний день на заводе. Володя навсегда запомнил ощущение, исходящее от серых мрачных стен в тот невеселый вечер. Сырец шел по улице, а его душа бежала впереди него. Она пела и радовалась случайному освобождению. По обе стороны от нее прыгали развеселившиеся ангелы.

Утром Сырец стоял на пороге автохозяйства. Семеныч обрадовался, увидев Володю. Старик ждал его. Он уже приготовил для него бумагу и ручку.

– Пиши заявление, Вован, пиши скорее, пока я не передумал, – он подтолкнул лист бумаги на край стола.

Сырец быстро написал заявление и подвинул листок на середину стола, ему не терпелось сесть за руль.

– А почему вы меня позвали обратно? – сказал Володя, глядя, как Семеныч пишет на заявлении резолюцию и ставит свою подпись.

– А меня совесть замучила, ты ведь неплохой парень, хоть и еврей. Вашего брата у нас не любят, ты ведь сам знаешь, – сердито буркнул Семеныч, сдвигая кустистые брови.

– Не любят, – вздохнул Сырец, – это точно. Но я не обращаю внимания. Я ведь такой, как все. И ничем не отличаюсь от других.

– Такой – да не такой, – проворчал Семеныч, прогоняя из себя антисемитские настроения, – ты лучше расскажи, что у тебя вчера случилось. Опять по судам бегаешь?

– Нет, не бегаю, это суды за мной бегают, – засмеялся Сырец, – Семеныч, я на вас не обижаюсь. На всех обижаюсь, а на вас нет. Это почему?

– А чего на меня обижаться? – удивился Семеныч и взглянул Сырцу в глаза, впервые за много лет, – я ведь чистую правду говорю. Что думаю, то и говорю. Ты лучше скажи, где сейчас живешь?

– Квартиру купил в кооперативе, сын у меня родился, но жена ушла и Семена с собой забрала, я живу один, а что? – сказал Володя, чувствуя в своих словах какую-то фальшь.

– Да ничего, жениться тебе надо, – посоветовал Семеныч, – а то шоферу сложно без жены. Кто тебе стирать-готовить будет, когда вернешься из рейса? Мужику плохо без бабы.

– Плохо, – согласился Сырец, – одному плохо, с бабой лучше.

Но он говорил не то, что думал, он говорил то, что хотел услышать Семеныч. Сырцу нравилось жить одному. Он пока не решил, как будет жить дальше, еще не думал об этом. Пока что ему хотелось забыть про все, что случилось с ним на заводе. Сырец сожалел об утраченном материальном положении, но он был рад, что ушел с завода. Ему не нравились его серые громоздкие стены. Завод был монстром. Чудовищем. Злодеем. С таким каши не сваришь. Хорошо все, что хорошо кончается. Пусть завод живет своей жизнью, а Сырец укатит от него далеко, так далеко, куда память о мрачном заводе не дотянется. В автохозяйстве он быстро наладил отношения с шоферами и администрацией. Все знали, что симпатичному еврею благоволит сам Семеныч, парторг со стажем. А коммунисты в то время несли ответственность за всю страну в целом. Сырец всеми силами старался оправдать высокое доверие парторга. Володя обладал широкой душой, и го полюбили в коллективе просто так, за отзывчивость и незлобивый характер, а не за партийную рекомендацию. Позже все забыли, что его пригрела партия.

Перед первым рейсом Сырец решил попрощаться с сыном. Они встретились в кафе, ставшем для них привычным и родным. У обоих всегда оставалось ощущение, что они вроде как дома побывали.

– Семен, мне придется уехать ненадолго, ты не скучай без меня, – сказал Сырец, уже тоскуя по сыну.

Разлука была впереди, а он уже соскучился по Семену. Володя погладил сына по колючему затылку. Опять Тамара сама стригла, все волосы сняла с мальчишки. Сердца у нее нет.

– Не буду, мне некогда, – сказал Семен, уплетая вторую порцию мороженого.

У Семена слабое горло. Тамара не разрешала сыну вредное лакомство, но Сырец привычно нарушал запреты.

– А что у тебя за дела? – ревниво произнес Сырец.

Семен заметно вырос, он почти подросток. У него своя жизнь. У Семена появились секреты от отца. Сырец подогревал свою ревность молчанием.