Господин Изобретатель. Книги 1-6 (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич

— Еще больше я укрепился в том, что вы — патриот Отечества, — продолжал Агеев, — в той самой мансарде, когда вы при виде Семена с ножичком подписали шпиону матерные английские слова на листах, а ведь многие бы соблазнились дворянством и британскими деньгами, пусть эти обещания в устах мистера Хопкинса не стоили и гроша ломаного — вас бы в живых все равно не оставили. Мы ведь вас сразу могли выручить, но, беру грех на душу, я хотел убедиться в вашей стойкости и убедился в ней.

В нашем разведочном деле без проверки нельзя, иной герой-героем на людях, а останься один на один с врагом, о пощаде просить будет, особенно, если смерть неминучая и позорная, вроде, как быть утопленным в бочке с дерьмом. Так что, Александр Палыч, простите покорно за проверку, зато теперь я знаю, что вы кремень-человек. И дядюшку своего спасали, о шкуре не думали, вон как погорели, страшно сначала смотреть было, а сейчас ничего — молодец, хоть под венец!

Я подумал, слушая пьяненького полковника, чего это они все меня хотят женить, что дед, что Агеев, мне ведь по здешнему календарю всего 23 года, а у нас, по меркам 21 века, это еще вроде как не нагулялся пока… Вот и сейчас я сказал про себя "у нас в 21-м", и алкоголь меня не берет, вроде как в первое вселенческое время. Стоило опять объявиться Шурке, я снова стал ощущать себя Андреем Андреевичем Степановым, а до этого стал забывать, кем был и больше ассоциировал себя с жителем этого времени. Эх, тяжка доля и горек хлеб вселенца! Вот ведь дошел, хлеб ему горек, вот возьму и намажу на отломанный кусочек багета сливочного масла, а сверху щедро положу зернистой икорки, вот тогда и посмотрим, горек хлеб или нет. Полковник тоже принял мой жест за приглашение повторить и набулькал по рюмкам коньяку.

Съев икорки и глотнув коньяка (а вовсе не наоборот, как многие бы сделали сейчас, забыв, что коньяк не закусывают[112]), мы опять блаженно откинулись в кресла. Я расслабился от хорошей закуски и все же, хоть немного, но коньяк действовал, приятно согревая внутри., а полковник все продолжал в том же духе:

— Милейший мой Александр Палыч, — я ведь неспроста пошел за вас Начальника Главного Штаба просить, — вы ему понравились: как себя вели у англичанина в плену, а когда он узнал вашу историю, про пожар, как вы товарища спасали и себя не пожалели (я объяснил генералу, почему вы не снимаете перчаток), да про ваши изобретения; то он мне чуть ли прямо не приказал, чтобы я вас уговорил работать в Главном Штабе. Поэтому и разрешил мне генерал Обручев вас через два чина, на свой страх и риск, принять на должность моего зама с самым высоким жалованьем по этой должности для гражданского чиновника. Я ему сказал, что вы — любимый внук фабриканта-миллионщика и для вас сто рублей — раз поужинать, но, больше жалованье даже начальник Главного Штаба положить не может, не обессудьте. Зато через два чина вперед — и вы потомственный дворянин[113], что немаловажно в Российской империи.

Кроме того, как я уже говорил, вы с вашими идеями становитесь ближе к человеку, от которого в Империи зависит все — к Самодержцу Всероссийскому ЕИВ[114] Александру III. Будь император в курсе испытания тех же гранат, он лично приказал бы генералу Софиано обеспечить испытания по первому классу и не было бы вашего геройства с бомбой. Я удивлен, как боевой генерал Софиано не понял, что вы спасли жизнь ему, генералу Демьяненко и офицерам свиты, которые стояли рядом с упавшей бомбой. И виноват в происшествии не Панпушко, а тот же генерал Демьяненко: зачем он послал вас метать бомбу, видать, рассчитывал повеселиться, увидев как странно наряженный шпак испугается и откажется. А потом генерал Софиано, увидев, что статский без труда справился, не мог этого просто так оставить и позвал офицера метнуть снаряд, а что из этого вышло, я видел — чуть было осколками всех не покромсало.

Я все же решил заказать горячей ухи и кофе и, нажав кнопку вызова, позвонил коридорному:

— Братец, дуй как ты в ресторан и закажи для нас с полковником горячей ушицы стерляжьей, пожирнее, с перцем, и кофе покрепче и пусть пошевелятся скоренько, — приказал я коридорному, сунув ему серебряный четвертак для придания начального ускорения.

Потом вернулся к столику и увидел, что полковник уже разлил по рюмкам остатки коньяка.

— Александр Палыч, за вас, героя нынешнего дня, — полковник поднял рюмку, чокнувшись со мной, — может, не будем ждать одобрения от Иван Петровича, вы его уговорите, что я не знаю, как он вас любит? Давайте, пишите прошение об определении на службу в Главный Штаб прямо сейчас. Пока съездите домой, генерал Обручев уже у государя утверждение в чине коллежского асессора выправит, — совершенно четко сказал полковник и я понял, что он имитировал опьянение, а, на самом деле, совершенно трезв. А я, дурачок, озаботился приведением его в чувство с помощью жирной ухи и кофе (наивный попаданец, с кем ты сел коньяк пить, с бывшим жандармом, то есть кагебешником по меркам 20 века, их же специально учат пить, не пьянея).

Тут в дверь постучали и появился официант из ресторана с тележкой, где был судок ухи с половником, тарелки и кофейник с чашками. Я расплатился, щедро оставив на чай и официант забрал пустую посуду (Не допускай порожних рейсов — возьми попутный груз — плакат времен СССР). Уха была жирная и перченая — то, что надо, но Агеева приводить в чувство не требовалось, он понял что, я его раскусил, да и сам не напился, а то мог бы заказать еще бутылку и поезд ушел бы без меня, тогда и представление на чин государю нести не потребовалось бы.

— Дорогой Сергей Семенович, я очень рад что вы правильно оценили сегодняшнее происшествие на полигоне, еще раз повторю, что для меня была бы большая честь работать рядом с таким умным и дальновидным офицером как вы (ишь как я избежал формулировки "под вашим мудрым руководством" — я тоже знаю себе цену), — убедительным тоном обратился я к полковнику, — но, дед для меня самый близкий человек и я просто должен поставить его в известность, тем более, что мое решение, так или иначе, влияет на его дело. Я помню все, что вы мне говорили про определенную свободу, в том числе и творчества, которую согласны предоставить мне в обмен на мои экспертные знания, но слово купеческое есть купеческое слово, тем более для деда, который придерживается старого обряда веры, запрещающего лгать и ловчить (по крайней мере, между своими). Так что, я вам дам телеграмму не позднее чем через день по приезде в Москву. Еще у меня есть просьба касательно штабс-капитана Панпушко.

— Слушаю вас и постараюсь выполнить, если она не выходит за рамки моих полномочий и не нарушает Устав, — ответил совершенно трезвый Агеев.

— Сергей Семенович, если это возможно, вы можете проследить, чтобы штабс-капитан Панпушко не понес незаслуженного наказания? Вы же были на полигоне и все видели своими глазами — он не виноват!

— Завтра же я подам рапорт генералу Обручеву о прошедших испытаниях, — ответил полковник, — думаю, что после моего описания событий никто не осмелится в чем-то обвинить штабс-капитана Панпушко.

Потом Агеев попрощался, а я собрался и поехал на вокзал к вечернему поезду на Москву.

И вот теперь, пытаясь задремать, я думал о будущих делах. Есть два противоположных пути:

Первый — наплевать на всех чиновников гнилой Российской империи во главе с государем императором и его августейшими дядьями, племянниками и бог знает кем. На всю эту придворную свору Великих и не очень князей, которая рвёт куски от империи, не заботясь о завтрашнем дне и даже не думая, что менее чем через 30 лет за все придется ответить не им, так их детям. Зачем мне поддерживать эту дурацкую придворную камарилью вместе с не менее дурацким государственным аппаратом, если то, что называется Российской Империей, все равно пойдет на слом, выброшенное на свалку истории. И смогла бы такая Империя выдержать удар полчищ Гитлера, создать атомную бомбу, угрожая всему миру пресловутой "кузькиной матерью", и подводными ракетоносцами, послать человека в космос, создать коалицию государств, противостоящих другой коалиции, то что именовали в конце 20 века биполярным миром? И ведь это была великая страна!