Комкор - Олег Кожевников

Сейчас уже можно было все оставить на Борзилова – маневрировать, предпринимая какие-нибудь обманные действия, уже не было необходимости. Теперь предстояло жестко стоять в обороне, стараясь как можно дороже продать свою жизнь – в такой ситуации Борзилов король, лучше него вряд ли кто-нибудь справится с подобной задачей. Этот Борзилов – жесткий мужик, у него хрен кто отступит с позиций, он как бык будет стоять на этом рубеже и без приказа ни шага в сторону не сделает, словом – настоящий сталинский генерал.

В 23:00 я, в последний раз переговорив с Борзиловым, дал команду бронеколонне начинать движение. «Хеншель» уютно устроился почти в середине, за нами двигались четыре «ханомага», транспортирующие на прицепах противотанковые трофейные пушки, а в бронеотсеки были загружены снаряды для них. В общем-то вся техника, кроме двух передовых бронетранспортеров, была забита трофейным имуществом, оружием и боеприпасами – разве можно было не захватить с собой пулеметы МГ, 81-миллиметровые минометы, мины «Б» (лягушка) и противотанковые T.Mi-35? Даже в кузов «хеншеля» загрузили массу нужных вещей. Мои ребята ехали в бронеотсеках передовых «ханомагов», кроме них там находились проводники и еще четверо поляков, решивших присоединиться к добровольцам. Естественно, все поляки были вооружены, да так, что им бы теперь позавидовал любой профессиональный солдат. Я не ограничивал их аппетиты по обеспечению себя трофейным оружием. Зачем? Теперь это наши союзники, так сказать, добровольцы.

Глава 13

Забравшись в кабину «хеншеля», я с минуту ерзал, устраиваясь удобнее, чтобы подремать на мягком пассажирском сидении, и все же пожалел, что не поехал в бронеотсеке «ханомага»: видел же, как ребята загружали в бронеотсек одеяла и матрасы, добытые в захваченных поездах, и все же выбрал «хеншель». Всегда надо ориентироваться в бытовых делах на Шерхана, тогда все будет в лучшем виде; вот и сейчас – как белый человек смог бы вытянуться на матрасе и сладко спать под мягким светом луны, а теперь, как ни изгибайся, против закона замкнутого пространства не попрешь – всюду острые углы. Однако усталость взяла свое, и я, нахохлившись, вскоре забылся в каком-то странном, тревожном сне.

Тревога эта была вещая, так как очнулся я в совершенно иной обстановке. Благолепие тишины в один миг нарушилось – сменившись на выстрелы, взрывы, а в ноздри снова била привычная вонь паленого пороха. Я увидел, что дверь кабины «хеншеля» распахнута, Синицын стоит на подножке и посылает из ППШ очередь за очередью в темноту, а пороховая гарь валит прямо в кабину нашего грузовика, который стоит на краю лесной поляны. Больше я ничего разобрать не мог, тем более анализировать, почему стоим и по кому с таким азартом ведется огонь – инстинкты не позволили, заставив мгновенно схватить автомат, стоявший сбоку от сиденья, забросить на плечо сумку с запасными дисками и гранатами и ужом выскользнуть из кабины грузовика, разом превратившейся в тесную мышеловку.

Залег я рядом с грузовиком и попытался понять, во что это мы с ребятами вляпались, и насколько большой заслон немцев нас тормознул. Но куда там. Кругом творился сущий бедлам, и было совершенно невозможно разобрать, кто именно стреляет; все забивали очереди немецких пулеметов, которыми мы тоже были вооружены. Треск ППШ раздавался где-то впереди, там же бухала винтовка Якута – этот звук трудно было спутать с выстрелом немецкого карабина; но в основном трещали пулеметы и гремели взрывы гранат.

Неожиданно в эпицентре боя вспыхнуло пламя, а через несколько секунд рядом с ним разгорелся еще один костер – горели немецкие штурмовые орудия, и для меня не было секретом, кто именно их поджег – конечно, Шерхан, только у него имелись три бутылки с зажигательной смесью. Старший сержант еще с финской войны полюбил этот адский коктейльчик, а будучи водителем моей «эмки», нередко баловался экспериментами с машинным маслом и бензином, разрабатывая смесь, которую невозможно будет потушить. Надо сказать, что особых успехов он при этом не добился; все его смеси легко тушились землей или песком, но с тех самых пор Шерхан всегда в вещмешке возил три бутылки с горючей смесью.

Вскоре я увидел, как на фоне огня мечутся фигурки в немецкой форме; затем пулеметный огонь усилился, и фигурки начали падать, а потом вспыхнул еще один костер, даже не костер – возник громадный столб пламени. Это загорелся немецкий бензовоз, и поляна вокруг него разом заполыхала: пламя жадно пожирало не только окружающие деревья, оно быстро перекинулось и на два соседних грузовика, в которых уже через минуту начали детонировать снаряды. Веселое, надо сказать, зрелище, особенно когда лежишь от эпицентра такого представления на вполне безопасном расстоянии, метрах в двухстах, да еще надежно защищенный от осколков, разлетающихся повсюду, стволом толстого дерева. Немцы же, напротив, были совсем рядом, и что творилось в их боевых порядках, трудно себе представить. А это были действительно боевые порядки: после вспыхнувшего боя в начале колонны именно в том месте немцы начали концентрироваться, чтобы отразить нападение. А тут – бах! Случайная пуля попадает в бензовоз, и все – хваленая немецкая выучка мгновенно испаряется в адском огне пожара. Я видел, как обезумевшие вояки, побросав оружие, кинулись спасаться в лесной бурелом; некоторым из них не повезло – запутались в густом кустарнике, который рос по краю леса. А не повезло им фатально – они были мгновенно сражены пулеметными очередями, раздавшимися с «ханомагов». Подсветка для прицельной стрельбы наших ребят была при этом шикарная и не только по убегавшим немцам – сильно не повезло и технике, в жуткой спешке брошенной ими, и конным повозкам. Вскоре количество костров увеличилось, а грохот, стоявший кругом, иногда перекрывался предсмертным, отчаянно рвущим душу ржанием лошадей. Думаю, те немногие из спасшихся, убежавших в лес немцев, после такой ночи еще долго не смогут спокойно спать; их нормальной солдатской психике конец – бесследно такие кошмарные события не проходят. Тут одно из двух: или ты становишься берсеркером, или трусливым чмо – толк от того и другого в современной войне никакой.

Бой, вроде бы начавший затихать, возобновился, только теперь стреляли совсем рядом; пули вжикали прямо над головой – пришлось мне отползти подальше. Потом я, чтобы осмотреться, поднялся и встал, спрятавшись за толстым стволом дерева.

Отблески пламени и лунный свет позволили хорошо разглядеть, что за новая напасть на нас свалилась: с той стороны, откуда мы приехали, появились два «ханомага», и теперь они вели по нашим бронетранспортерам, с прицепленными к ним пушками, не только пулеметный огонь – стрельба велась и из всех бойниц бронеотсеков. «Смелые, гады, – подумал я, – их всего-то двое, а нисколько не боятся атаковать превосходящие силы противника».

Хорошо, что экипажи бронеавтомобилей получили приказ – при встрече с противником отцеплять пушки и постараться так сманеврировать, чтобы не подставить борта под прямой выстрел, ведь бронеотсеки у них были доверху забиты снарядами, и кто ее знает, эту немецкую броню, вдруг пробьет, и произойдет взрыв боеприпасов. Экипажи трех «ханомагов» четко выполнили этот приказ и сейчас, грамотно рассредоточившись, вели активный огонь по чужакам; а вот четвертый стоял на месте и даже не стрелял по приближающимся фашистским бронетранспортерам. Наверное, оба номера пулемета занимались фаркопом, пытаясь освободить бронемашину от прицепленной к ней пушки, и что-то там у них заело – неопытные были ребята, совсем плохо были знакомы с немецкой техникой. А механик-водитель и вовсе, вместо того чтобы уехать с линии атаки, тупо стоял, подставив задницу «ханомага» напирающим фашистским бронетранспортерам, которые стремительно приближались, паля из всех стволов.

Целью одного из них был наш трехосник – по крайней мере, транспортер катил именно к нему, прицельно стреляя из пулемета по кузову, легко превращая в труху все то добро, что мои ребята в него сложили, перерыв для этого два вражеских эшелона.

– Сволочи, – завопил я в полный голос, – Шерхана на вас нет, суки!..

Этот выкрик шел из самого сердца, так я ввел себя в боевой транс, ставший призывом к немедленному действию. С громким «ура-а-а!» я выскочил из-за дерева и метнул «лимонку» прямо в бронеотсек бронетранспортера, находящегося метрах в двадцати от меня; затем еще одну, чтобы поразить наверняка всех, кто находился в броневой коробке. После этого упал и перекатился под защиту соседнего дерева. В мою сторону не прозвучало ни одного выстрела; слишком неожиданным и молниеносным был такой выпад из темного леса, а потом уже некому стало стрелять, но даже если бы кто и остался жив, ему было сейчас не до меня.

Почти сразу после хлопков гранат, брошенных мною, раздалась целая серия мощных взрывов, и теперь трофейный «ханомаг», раскачиваясь, непрерывно извергал из бронеотсека целые снопы пламени – это снаряды, которые он перевозил, начали детонировать от попавших в него пуль. По-видимому, пулеметчики, которые выбрались из бронеотсека, чтобы отцепить пушку, не закрыли задние бронированные дверцы, через которые и вылезли, только этого теперь никто и никогда не узнает. После таких взрывов не выживают. И мои предположения оказались верны, так как я видел, что даже тяжеленная пушка отлетела метров на десять от «ханомага», а одна из бронированных дверок, сорванная с петель силой взрыва, как громадная снарядная болванка, долбанула прямо по вражескому бронетранспортеру, который находился метрах в сорока от машины. Только не одна болванка угодила в эту бронированную цель – следом за ней целая очередь 50-миллиметровых снарядов попала по вражескому «ханомаху», так что уничтожение его было стопроцентным. Из двигательного отсека машины повалил дым, пулеметный щиток, вместе с тем, что находилось за ним, был просто снесен, из бронеотсека даже никто и не пытался выбраться, несмотря на то что внутри уже разгорался самый настоящий костер. А снаряды тем временем продолжали детонировать, и по громадной направляющей трубе все вылетало в сторону подбитого вражеского бронетранспортера, к своему несчастью оказавшегося точно на директрисе направления их полета.