Некрономикон - Говард Лавкрафт

Очутившегося перед подобным постижением Рэндольфа Картера обуял крайний ужас — ужас такой, какого не было и в намеке в самый разгар той чудовищной ночи, когда двое отправились на свой страх в некий древний и скверный некрополь, простирающийся под ущербной луной, и обратно ушел лишь один. Ни смерть, ни рок, ни мученическая мука не возбуждают того всепобеждающего отчаяния, которое проистекает из утраты своего «Я». Слияние с пустотой — это покой самозабытья; но самосознание, что существует, и при этом знание, что больше ты не конкретное существо, на особицу от других существ — что ты лишен своей самости — вот тот предел терзания и ужаса, которому нет названия.

Он знал, что был когда-то некий Рэндольф Картер из Бостона, однако не мог быть уверен в том, что он — та частица или фасетка живого конгломерата, оказавшаяся за последним краем, — был тем самым Рэндольфом Картером или другим. Его «Я» уничтожилось; и тем не менее он — поистине, если может быть нечто такое, как «Он», при той абсолютной пустотности индивидуального бытования — в равной степени сознавал, что каким-то немыслимым образом являет собой целый легион «Я». Словно тело его неожиданно претворилось в одного из тех многоруких и многоголовых идолов, чьими изваяниями украшаются индийские храмы: и он созерцал сей конгломерат, в смятении пытаясь различить, что есть подлинник и что — прибавки, поистине, если был (чудовищная крайность мысли!) некий подлинник, различимый от других воплощений.

И тогда, среди кошмара губительных дум, Картер — частица конгломерата, оказавшаяся за последним краем, — был низринут оттуда, что казалось последней крайностью ужаса, в темную преисподнюю теснину ужаса глубочайшего. На сей раз источник его находился скорее вовне — личностная сила которого разом и противостояла ему, и обстояла его, и проницала его, сила, которая купно со своим наружным присутствием не только казалась частью его самого, но также событийной всему времени и соприсутственной всему пространству. Зримого образа не было, однако ощущение объективной реальности и пробирающее дрожью представление, сочетавшее в себе обособленное и самостное с бесконечным, сообщали мертвящий ужас, который превосходил все, что могла бы помыслить возможным любая из частиц Картера-конгломерата.

Перед лицом этого страшного чуда недо-Картер забыл ужас распада своего «Я». Это было безграничное бытие и самость Всего-В-Одном и Одного-Во-Всем — не просто явление одной пространственно-временной протяженности, но сродственное с абсолютной животворной сущностью всего универсума во всем его безмерном размахе — в том крайнем, совершенном размахе, которому нет пределов и который одинаково превосходит фантазию и математику. Возможно, это его в неких тайных культах Земли и поминали шепотом как Йог-Софота; и под другими именами его знали за божество; это его ракообразные на Югготе почитали как Того-Кто-За-Краем; и его же летучие мозговые извилины спиральных туманностей знают через непередаваемое знаменье — и однако в тот миг Картера-частицу озарило, сколь мелки и дробны все эти представления.

И вот Существо накатило на Картера-одномерку неимоверные волны своего обращения — бьющие, жгучие и грохочущие сгустки энергии, разившие своего адресата с почти непереносимой яростью, и ритм их накатов вторил причудливому покачиванию древних и мерцанию чудовищных огней в том умопомрачительном месте, где конец Первого Пути. Как будто светила, миры и вселенные сошлись в одной точке, само месторасположение которой в пространстве они умыслили стереть напором необоримой ярости. Но среди большего ужаса умаляется меньший ужас, ибо опаляющие волны как будто отрезали Картера-за-последним-краем от всей бесконечности его двойников, чем и воскресили до некоей степени иллюзию его «Я». Спустя какое-то время слушающий начал переводить волны в знакомые ему мыслеформы, и ощущение ужаса и подавленности пошло на убыль. Страх стал чистым благоговением, и то, что казалось святотатственно ненормальным, сейчас казалось лишь несказанно величественным.

«Рэндольф Картер, — словно бы говорило оно, — древние, кто суть мои манифестации на запредельной протяженности твоей планеты, послали тебя как того, кто недавно еще хотел возвратиться в малые пределы, где витают дремы, которые он потерял, но кто тем не менее поднялся с большей свободой до больших и более благородных алканий и любознаний. Ты хотел пуститься вверх по златоструйной реке Укранос, в поисках позабытых городов из слоновой кости в одурно пахнущем орхидеями Клэде и воцариться на опаловом троне Илек-Вада, чьи баснословные башни и бессчетные купола мощно возносятся к одинокой рдяной звезде на тверди небес, чуждых твоей Земле и всякой материи. Теперь, пройдя по обоим Путям, ты взалкал высших вещей. Ты не побежишь, как дитя, от немилой картины к любимой мечте, но ринешься, как мужчина, в ту последнюю и сокровеннейшую из тайн, что таится за всеми картинами и мечтами.

То, чего ты алкаешь, я полагаю благом, и я готов взыскать тебя тем, чем лишь одиннадцать раз взыскивал существ на твоей планете — и лишь пять раз тех, кого ты зовешь людьми, или тех, кто на них похож. Я готов открыть тебе Последнюю Тайну, созерцание которой сокрушает немощный дух. Тем не менее, прежде чем сполна узреть ту конечную и начальную из загадок, ты все еще можешь сделать свободный выбор и возвратиться, если захочешь, по тем же Путям, и завеса не будет разодрана надвое перед твоими глазами».

Внезапное угасание волн погрузило Картера в леденящую и трепетную тишину, исполненную духа покинутости. Отовсюду давила беспредельная необъятность пустоты, тем не менее взыскующий знал, что Существо все еще здесь. Через миг он обрел слова, умозрительную суть которых и бросил в бездну: «Я принимаю, и я не отступлюсь».

Опять накатили волны, и Картер понял, что слова услышаны Существом. И тут бесконечный Разум исторг потоки знания и объяснения, открывавшие взыскующему новые дали и приуготовляющие его к такому постижению космоса, которым он никогда не надеялся обладать. Ему было сказано, сколь наивно и ограниченно представление о трехмерности мира и какая бесконечность протяжений существует помимо известных протяжений вверх-вниз, вперед-назад, влево-вправо. Ему была показана малость и мишурная пустота земных божков, с их мелкими человечьими интересами и отношениями — их вражды, буйства, амуры и слабости; их вожделения к почестям и жертвам, их требование верить вопреки рассудку и природе.

Тогда как большая часть впечатлений трансформировалась для Картера в слова, были такие, которые передавались ему другими органами чувств. Возможно, глазами, а возможно, воображением воспринимал он, что обретается в области такого числа измерений, которого не постичь ни человеческому глазу, ни мозгу. В бременеющих чернотах того, что поначалу было коловращением силы, потом беспредельной пустотой, он созерцал теперь размах творения, который помутнял его чувства. С какой-то немыслимой высшей точки он взирал на чудовищно громадные формы, чья множественность протяжений превосходила любое понятие о бытовании, размере и очертаниях, которое его рассудок по сю пору был способен вместить, невзирая на целую жизнь, посвященную тайноведению. Смутно он начинал сознавать, почему в то же самое время может существовать Рэндольф Картер-полуребенок в Аркхэмской усадьбе в 1883 году, зыбкий призрак на неявно восьмиугольном престоле за краем Первого Пути; одномерка, предстоящая перед лицом Присутствия в беспредельной бездне, и все остальные Картеры, рисовавшиеся его фантазии и восприятию.