Некрономикон - Говард Лавкрафт

Наконец, продолжал свами, покачивание и тягучий полунапев сошли на нет, феолы, игравшие вкруг поникших теперь и подвижных голов, затухли, сами же фигуры в хламидах как-то странно осели на своих престолах. He-шар, однако, продолжал лучиться неизъяснимым светом. Картер почувствовал, что древние спят, как спали они, когда он впервые увидел их, и Картер задавался вопросом, от каких космических дрем пробудил их его приход. Его ум медленно вбирал ту истину, что этот странный обряд тягучего пения был обрядом наставления и что чарой напева Древнейший из Древних погрузил их в новый и особенный сон, чтобы их дремы могли отворить Весьма Далекий Путь, куда пропуском служил серебряный ключ. Он знал, что в пучинах этого глубокого сна они созерцают немереные бездонности совершенной и полной запредельности и что им предстояло совершить то, чего требовало его присутствие.

Провожатый этим сном не был застигнут; казалось, неким тонким безгласным манером он все еще делал наставления. Он явно внедрял прообразы тех вещей, которые должны были привидеться клевретам во сне; и Картер знал, что, как только каждый из древних внутренним оком увидит предписанное содержание, возникнет зародыш проявления, зримого для его земных глаз. Когда дремы всех Теней придут в унисон, путем концентрации проявление это осуществится и всё, что ему требовалось, обретет плоть. Такое он видывал на Земле, в Индии, где кружок адептов может посылом сопряженной воли претворить мысль в осязаемую вещественность, и в седой древности Атлааната, о котором даже говорить осмеливаются немногие.

Что именно такое Весьма Далекий Путь и как его пройти, Картер определенно не знал, но его захлестнуло чувство напряженного предвкушения. Он сознавал, что у него есть своего рода тело и что роковой серебряный ключ он сжимает в руке. Вздымающаяся напротив него каменная толща кажущейся своей ровностью напоминала стену, к центру которой неодолимо притягивало его взгляд. И тогда он внезапно почувствовал, что Древнейший из Древних перестал посылать ментальные токи.

В первый раз Картер понял, сколь ужасна может быть полная тишина, и ментальная, и физическая. До этого не проходило мига, который бы не был наполнен ощущением некоего ритма, будь то лишь слабое загадочное биение земной протяженности за пределами нашего пространства, но теперь как будто пропастное молчание бездны нависло надо всем. Несмотря на подразумевающееся тело, Картеру не было слышно своего собственного дыхания, свечение же не-шара ‘Умр ат-Тавила сделалось мертвенно неподвижным и бестрепетным. Налитой силой нимб, ярче ореолов, игравших над головами Теней, застылым сполохом сиял над оклобученным теменем жуткого Провожатого.

Головокружение напало на Картера, и чувство потерянной ориентации выросло в тысячу крат. Казалось, что удивительным огням присуща непроглядность самых черных чернот, нагнетенных друг на друга, а древних, которые вот совсем рядом на их как бы восьмиугольных престолах, окутывает дымка самой умопомрачительной отдаленности. Потом он почувствовал, что его сносит в немереные пучины и волны благовонного тепла набегают ему на лицо. Его как будто качало жаркое, розовоцветное море; море дурманного винного зелья, бьющееся пенной волной в берега медяного пламени. Великим страхом обуяло его, когда он вполглаза увидел бесконечную необъятность морских зыбей, набегающих на далекий берег. Но миг тишины был нарушен — зыбуны говорили с ним на наречии, не нуждающемся в материальном звуке и членораздельных словах.

«Истинный муж стоит за гранью добра и зла, — возглашалось гласом, который был не голос. — Истинный муж постиг Всё-В-Одном. Истинный муж познал, что иллюзия есть одна реальность и что плоть есть великий обманщик».

И вот в каменной толще, столь неодолимо притягивавшей его взгляд, проявился очерк великанской арки, не без сходства с аркой, что привиделась ему так давно в той нутряной пещере, на далекой небытной тверди трехмерной Земли. Он понял, что орудует серебряным ключом — поворачивает его по обряду, подсказанному чутьем, а не знанием, и сродни обряду, отверзшему Внутренний Путь. Это розово-пьяное море, лизавшее его щеки, было ни больше ни меньше, как твердокаменная толща стены, подающаяся перед волшбой и бурунами мысли, которыми древние помогали его волшбе. По-прежнему ведомый чутьем и слепой решимостью, он понесся в проход — и прошел Весьма Далеким Путем.

Прохождение Рэндольфа Картера сквозь ту каменную махину напоминало головокружительное низвержение в непомерные пропастные бездны между звезд. Он почувствовал с великого отдаления, как накатывает победительная, богообразная сладостность, которая убивала, и вслед за тем трепетание гигантских крыльев и подобие не то верещания, не то бормотания, издаваемое тварями, неведомыми на Земле и в Солнечной системе. Оглянувшись, он увидел не один проход, а множество, и у некоторых из них гомонили личины, которые он мучительно постарался забыть.

И тогда он внезапно испытал ужас больший, чем любая из тех личин могла навести, — ужас, которого он не мог избежать, потому что был связан с ним кровными узами. Хотя Первый Путь и лишил его в чем-то опоры, оставив в неуверенности относительно его телесного вида и взаиморасположения с зыбко очерченными предметами вокруг, но его ощущение целостности пребывало нетронутым. Он был по-прежнему Рэндольфом Картером, точкой стабильности в бурлящем пространстве. Теперь, пройдя Весьма Далеким Путем, в миг всепожирающего страха он осознал, что он не один человек, но имя ему легион.

Он был в одно и то же время во многих местах. На Земле, в октябре 1883 года, 7-го числа, в мягком вечернем свете мальчик по имени Рэндольф Картер выбирался из Аспидовой норы и сбегал по каменистому косогору и через кривоствольный сад выходил к дому дяди Кристофера в холмах позади Аркхэма; тем не менее в тот же самый момент, неким образом приходившийся и на 1928 год земного летоисчисления, бледный призрак, не перестав быть Рэндольфом Картером, занимал престол среди древних в запредельной земной протяженности. И повсюду, в сумятице мест и времен, бесконечное множество и чудовищная непохожесть которых толкали его на волосок от безумия, без числа перемешивалось существ, в которых он узнавал того же себя, что и в нынешнем своем конкретном воплощении.

Картеры встречались в обстановке любого известного и лишь гипотетического века земной истории, и более удаленных веков земного существования, превосходящих и знания, и вероятие; Картеры в обличье человека и нелюдя, позвоночного и беспозвоночного, разумного и несмысленного, животного и растения. И больше того, встречались Картеры, не причастные ничем земной жизни, но беззазорно движущиеся на фоне других планет и созвездий, и галактик, и самой космической гущины; семена вечной жизни, летящие от мира к миру, от вселенной к вселенной, и тем не менее все они были тот же он самый. Некоторые из промельков видений напоминали сны — и смутные, и яркие, привидевшиеся только раз и неотступные, — которые посещали его все долгие годы с тех пор, когда он впервые предался дремам, и некоторые узнавались навязчивым, волнующим, чуть ли не жутким узнаванием, не объяснимым никакой земной логикой.