Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

– Смотри! – Кэри дергает за руку. – Птицы какие!

– Снегири.

Облепили придорожную рябину, красные ягоды и красногрудые птицы. Стая с криком поднимается ввысь, летит перед санями, чтобы рассыпаться.

Остаться позади.

И старый колодец, от которого поднимается тонкая шея журавля… и вовсе древняя башня на три стены, а четвертая, обвалившаяся, дотянулась до самой дороги языком крошеного кирпича. Из стены башни проросли ивовые побеги.

Брокк говорил.

Про дорогу, которая появилась в последние годы войны, когда стало очевидно, что земли эти при любом исходе к альвам не вернутся. Про башню, где прятались повстанцы. Про беженцев, наводнивших город, банды, которые называли себя борцами за независимость, но на самом деле были обычными мародерами.

Про снегирей и белых полярных сов.

Про рассветы, которые, несмотря на зиму, наступали рано, и местные трехдневные бури… про раннюю весну, оттепели и лавины, что спускались с горных склонов. Про Перевал и возрожденный Гримхольд… про его хозяина и Эйо…

Он рассказывал и про цветущий вереск. Пчел, бортников, древний праздник осени, прозванный днем кленового листа… про короны из золоченых дубовых листьев… хороводы, костры, что согревали землю… танцы на углях и выборы короля… слепую вещунью, которая на самом деле была зрячей, но избиралась волей случая – черной фасолиной в пироге.

…про то, что некогда, быть может, годы тому, а может, и столетия, девушку и вправду ослепляли, оставляя залогом удачи. И держали в клетке дома дивной птицей. Она носила белые одежды, и люди верили, что ей открывалась истина… не было по эту сторону гор села, в котором обидели бы вещунью. И жили слепые старухи в немалом почете, а когда умирали, то в ночь костров кому-то да выпадала в пироге черная фасолина.

…ныне вещунью поили травяным отваром, лишая зрения и разума на ночь. Почти милосердие, но вскоре и этот обычай уйдет вслед за альвами.

Он, уже охрипнув, говорил про бочки с медом и пивом, про пивоваров, которые надевали праздничные, расшитые узорами хмеля одежды и высокие колпаки. Они заплетали бороды, хвастаясь длиной их и красотой не менее, чем сваренным пивом. И лили его на костер, клянясь, что огонь узнает лучшее.

Не было в эту ночь человека, который решился бы на обман.

Увидит дубовый король…

…поймает Королева Грез и Туманов, пусть имя ее запретно, пусть сама она покинула мир, но люди верят – слышит.

Что есть вера?

Брокк не знал. Он осип и, устав говорить, замолчал, просто держал Кэри за руку.

Лагсат начался с обозов, с широких подвод, волокуш, в которые запрягали медлительных волов, с легких повозок и саней, что вязли в дорожной суматохе. И разбитая ногами, копытами, колесами дорога расширялась. Полозья скребли по камню, и Брокк махнул вознице, чтобы останавливался: пешком проще.

Ветвились тропы, вились между стенами невысоких домов. Их крыши срастались друг с другом, а на них поднимались яркие будки голубятен. Дымили печи, и угольная пыль красила снег черным.

– Пироги… пироги, булки… – торговали из окон, которые здесь делали низкими, с широкими выступами-подоконниками и распашными ставнями. – Квас…

Голос раскрасневшейся женщины с волосами, подвязанными платком, перебивался тонким криком.

– Орехи! Каленые орехи!

– Медовуха горячая!

Наливали в глиняные кубки и вправду горячую, обжигающую. И Кэри опасливо принюхивалась, пытаясь разобраться в травах. Мята. Душица. Пожалуй, немного черноягодника и рябины малость, для кислоты. И конечно, местный вересковый мед, терпкий, ароматный.

Рынок, оживавший на рассвете, бурлил.

Местные и чужаки, купцы в черных костюмах, в собачьих лохматых шубах, неспешные, но все одно суетливые. Приказчики. Помощники. И красный дом нотариуса, перед которым выстроилась очередь. Сам нотариус, невысокого роста, полноватый и в очках, похожий на сову… искатели редкостей, собиратели чудес… мышиный цирк, у которого Кэри задержалась надолго.

…гадалка, потянувшаяся было к Брокку, но, разглядев лицо, отпрянувшая.

Полиция.

Военные.

Сутолока открытых торгов и громкий надсаженный голос распорядителя аукциона…

– Пойдем отсюда, пожалуйста. – Кэри сжала пальцы. – Я… они продают чью-то жизнь.

И она высится грудой старой мебели, статуями и зеркалами, напольными вазами, на которых закреплены бумажки с номерами лотов, древними часами…

– Пойдем.

Альвийские лавки уже открылись. Высокие, узкие дома-скворечники и хозяева-скворцы, все как один в черном. Смотрят глазами-бусинами, не спеша расхваливать товар, но глядят на покупателей свысока, с легким презрением.

В этих лавках не звенят на двери колокольчики.

Внутри сумрачно, влажно и пахнет свежескошенной травой. В широких шкафах, за покровом стекла, скрываются редкие и дорогие вещи. К примеру, альвийские куклы, хрупкие и белолицые, все как одна в роскошных нарядах. На рисованных их личиках застыла та же гримаска снисходительности…

– Я их боюсь, – призналась Кэри.

Она не выпускала его руку, и Брокк обнял ее за плечи.

Продавец же, не произнеся ни слова, выставил на прилавок шкатулку из темно-красного дерева. Альвийский бук? И гребни из него же, украшенные резьбой.

– Нравятся?

Кэри прикасается к дереву с опаской, и продавец одобрительно кивает. Он запросит за шкатулку безумные деньги, зная, что если глянулась, то и деньги найдутся.

Находятся.

И Кэри не без разочарования выпускает шкатулку, позволяя ее обернуть мягкой тканью.

– Быть может, – в полумраке глаза полукровки слабо светятся, и узкий зрачок расплывается, тесня характерную зелень. Он не альв, но почти… – Леди заинтересуют иные редкости?

Почти дружелюбен.

Почти улыбается, а Брокка не замечает, и это – часть игры, которую приходится терпеть.

– Вот шелк… – Ткань растекается по прилавку, невероятно тонкая, но и невероятно прочная.

Белая.

С рисунком белых же перьев… белое по белому, вышивка мерцает, точно меняется, и Кэри не способна оторвать взгляд… альвийский шелк невесом. И стоит куда больше шкатулки.

– Вот маска, созданная для последнего бала…

Узкоклювая, закрывающая верхнюю половину лица.

Белая.

С эгреткой в ледяной пыли алмазов.

Бесполезно спрашивать, откуда продавец знает, что им нужно, но он усмехается, укладывая маску в футляр. И достает ожерелье из посеребренных перьев белой цапли… браслеты… прилавок заполняется вещами, а продавец теряет прежнее равнодушие. Он рассказывает историю каждой, и не слушать его невозможно.

…осколки ушедшего мира.

– Вот оплавленные камни Аль-Ахэйо, – низкий с хрипотцой голос завораживает. И опаленный пламенем мрамор ложится между серебряной статуэткой лани и каменным тигром. – Вы ведь слышали, леди, о городе, которого не стало?

Тихо в лавке.

Сонная муха кружит над газовым фонарем, тычется в стекло.

Куклы смотрят на Брокка мертвыми рисованными глазами.

– Аль-Ахэйо, белая жемчужина альвов. Город вечного лета…

Муха упрямо долбится, пытаясь пробить слишком толстое для нее стекло, не понимая, что за ним – огонь и смерть.

– Он исчез в одночасье, утонул в пламени. Его прекрасные дома, сады, великая библиотека…

– А люди?

– И люди. Вспыхнули и сгорели словно спички. Но кто думает о людях, милая леди? – Продавец выбрал оплавленный кусок мрамора. – Возьмите на память о том, что когда-то в этом мире существовало чудо…

Камень. Всего-навсего камень. Мрамора кусок. И воздух, горький, пропитанный дымом, вызывающий тошноту. Брокк стискивает зубы, сжимает кулаки.

Надо дышать.

И постараться не уронить свертки… там белый альвийский шелк и маска, шкатулка с гребнями, кажется, зеркало… и то ожерелье из посеребренных перьев цапли.

– Брокк, – мягкая ладонь ложится на висок, – ты не виноват. Слышишь?

– Я…

Вязкая слюна, которую не сразу получается сглотнуть. И пустые окна альвийских лавок.

– Я просто хотел остановить войну. – Слова даются с трудом, точно язык онемел. – Понимаешь? Остановить… абсолютное оружие… Драконы, чтобы преодолеть Перевал… добраться… не важно куда, до Побережья, до Холмов… или Аль-Ахэйо…

В его сне люди выходят, чтобы посмотреть на драконов. И сгорают.

Как спички.

Много-много спичек, которые вспыхивают в одночасье.

– Взрыв на пустыре… его бы хватило, чтобы альвы задумались… но Король… я не могу осуждать Короля…

…кому интересны пустыри, мастер. Будьте реалистом, война эта слишком затянулась, чтобы ее просто остановить. Альвы должны уйти. Она должна уйти… поверить, что мы действительно способны…

– Я виноват, Кэри. – Он повернулся и поцеловал ладонь. – Я – создатель и…

…и если город Камня и Железа просядет в огненную купель, это будет в какой-то безумной мере справедливо.

Закономерно.

– И я не уверен, что после смерти жила примет мой огонь.

Она ничего не сказала, но, поднявшись на цыпочки, коснулась губами губ.