Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

— Изначальная полнота власти принадлежит народу, но народ от власти отказывается, избирает себе царя и ему поручает нести бремя власти. Хомяков гордится народно-демократическим происхождением царской власти в России, противопоставляет его происхождению власти на Западе из завоевания, из порабощения. Но народовластие осуществляется не большинством голосов, не механикой количеств — оно осуществляется органически, таинственно, непосредственно. Таков 1612 год.

Русский народ не признает власти как политической силы, он признает ее лишь как нравственное призвание.

Бердяев. В них жил идеал органической христианской общественности, идеал, противоположный всякому механизму, всякому формализму.

Дождь с градом, или град с дождем. Погода развинтилась. Два дня гулял с земляками:

— Пьем за твой талант.

— Ты — чудо…

— Каких Платонов сцены рождает сибирская земля.

Нажрались, сперва сухого вина, потом на Павелецком у таксистов взяли водки.

Пели, плясали, в той Москве глухой замерзал «артист», отправил Элеоноре рассказы, все, четыре. Пусть читает и отплевывается.

Высоцкий был в Ленинграде, видел перезапись «Интервенции», или теперь «Величие и крах дома Ксидиас», по «моей» фамилии, расстроился, чуть не плачет: — Нету меня, нету меня в картине, Валера, и в «Двух братьях» нет меня — все вырезали, нету Высоцкого…

— А фильм-то получился.

— Конечно, получился.

— А что говорит Полока?

— Говорит, что все в порядке.

По всем адресам, налево и направо я жалуюсь, что не сыграл Кузькина, что режут «Интервенцию», что здесь и там меня постигают неудачи.

Назаров о Можаеве. — Как такой непроходимо глупый человек может писать такие удивительные вещи — как «Живой».

Зайчик опять ускакал в Душанбе. Сегодня Федя показывается в т-р Комедии областной, дай ему Бог удачи, ведь ему ужасно не везет в жизни. Ну что такое, человеку тридцать лет, у него ни жены, ни работы нормальной, три года поступал в институт… может быть, ему повезет в Москве.

Договорились с Зайчиком писать друг другу. Вот я и пишу, ведь не обязательно писать на отдельной бумаге, можно хоть на газете, лишь бы помнить.

Федин показ состоялся только сегодня. Ответ дадут 2-го в 10.30. Вчера долго ходили по Москве и спорили, выясняли мировоззрения, позиции и пр. с Огурейкиным. Заняли с Конюшевым 5 руб. и пропили. В ВТО с Евтушенкой пришел шеф, я подсел к ним, может быть, зря, но, кажется, вел себя достойно. Евтушенко обалдело удивился, когда узнал, что это я играю Кузькина. Потом стал говорить, что «без меня вам, Ю.П., не сделать спектакль о Пушкине. В его биографии много поводов, причин и разных штук, чтобы сбиться в сторону, а я знаю главное, без меня вы не сделаете Пушкина, хотите пари…» Петрович тянул вино и курил.

Высоцкий снова в больнице. Отменен «Галилей». А Рамзес улетел в Душанбе, я нанял его следить, но очень осторожно, за Зайчиком, могут кастрировать премию ему. Я увлекся Дудинцевым, по крайней мере, написано страстно, даже зло, и есть хорошие страницы по литературе.

Вот и лето. Июнь начался. Месяц моего рождения.

Сегодня выступают в «Послушайте» новые Маяковские — Шаповалов, Вилькин, вместо Высоцкого, который в алкогольной палате, и Хмельницкого — улетел в Италию на съемки. Вчера шеф гениально показывал, как надо работать в «Послушайте». Если бы он так работал с нами, мы бы играли во много раз лучше и не ковырялись бы со спектаклем год. Венька: «Может быть, он так и показывал, нам трудно судить».

Нет, он уверен — артисты нащупали, он закрепил. Он показывает уже готовое, в чем он абсолютно уверен, спектакль год идет, отлежалось, отсеялось… И сам шеф за эти два года вырос, пережил много: «Пугачев», «Живой»… это все этапы, рубцы на теле гладиатора…

За стеной готовятся к свадьбе, Зайчик распевается, я пишу, Кузька слушает и наблюдает, теща помогает за стеной.

Пью. Опухаю. Сегодня вечером «Добрый». Сейчас лягу спать.

К вечеру вчера кое-как очухался, внутри и снаружи дрожь. Как мотну головой, так душу выворачивает, но, слава Богу, все нормально, могло быть куда хуже.

Сегодня я нарушил второй обет — подстригся, первый был сухой, размочил его с Гараниным, и пошло. А сегодня вот, снял прическу, потерял всякую надежду сыграть Кузькина в этом сезоне, дальше некуда было откладывать, такая похабель на голове проросла — люди на улице стали кусаться, я этого в них не одобряю и подстригся я не в угоду им, а просто дальше ехать некуда. Оттого немножко грустно и раздражительно, когда люди радуются, что вот, дескать, стал человеком, ничего не зная, ни о чем не ведая.

Много дней мне не дает покоя мысль, что я разжился, у меня появилось добро и много, которое уже можно и, наверное, даже нужно застраховать. Когда-то, в бытность мою в «Моссовете» ко мне все приставала баба-агент, чтоб я чего-нибудь застраховал, и я дико хохотал над ней. Мне было противно это действие, страхование добра, жизни, на всякий случай, мало ли что может случиться, спасение барахла от несчастного случая, кроме того, что это барахло, так его еще нужно спасать, страховать, мне было невыносимо, омерзительно само слово. И вот теперь у меня квартира, шикарная мебель, чешский гарнитур красного дерева, холодильник, пианино, секретер, стиральная машина, у меня появилось много барахла, которое уже ждет страховки, мало ли что?!

Все это я пишу после душа, в халате за шикарным секретером, стриженый, сытый, жиреющий болван. Кстати, насчет жирения — действительно стал поправляться, пока ничего катастрофического — но уже пора что-то предпринимать. Сейчас придет жена, сядет на колени и будет просить поцеловать себя. «Нет, не так, как следует».

Надо писать дневник и надо писать чаще, больше и всякую чепуху. Это лаборатория, склад, рабочий стол, заваленный всякой бякой. Два дня не писал — был в жестокой ссоре с женой. Чуть не разошлись. Хотел написать на бумаге крупным шрифтом:

Не хочу с тобой жить.

Не хочу с тобой спать.

Не люблю тебя.

Две ночи спал на креслах, какое спал, пережидал ночи, удивляюсь собственной стойкости. А из-за чего все? Опять, конечно, из-за чепухи, которая во многом говорит и открывает глаза. Крупная вторая ссора, в тот день было их две, одна за одной, как бомбы, произошла в принципе из-за интервью с Полокой в «Лит. газете», где он сказал про меня: «по-моему, у него большое будущее в кино». В театре начались разговоры. Иваненко сказала: «Вот, дескать, у него будущее, а у Высоцкого ничего» и еще — Высоцкий считает, что Золотухин первым номером в «Интервенции», а Золотухин считает, что Высоцкий». На что Шацкая заметила: «Совсем и нет. Высоцкий считает, что Золотухин, и Золотухин считает, что Золотухин». Обо всем этом мне рассказала Иваненко в присутствии артистов и добавила вопросом: «Что ж он, лицемерил, что ли, тогда?» Из-за этого и началось. Зайчик говорит: «Я пошутила», я — «Так и скажи». — Кому? Да кто она такая, и что у вас с ней за отношения, почему ты так боишься, что она передаст Высоцкому, что ты перед ними унижаешься, ты что, боишься Высоцкого, она хочет вас с Венькой приблизить к себе, разве это не видно, Венька не позволяет ей к себе приближаться. Она не поняла шутки, а я буду перед ней выказюливаться.