Ангел в темноте - Юлия Лешко

Все решилось само собой, когда я почувствовала, что беременна. Первым делом я сообщила об этом не Саше, как нужно было бы, – я кинулась звонить Женьке.

– Ася, Анна, с ума сойти! – Женька кричала в трубку что-то радостное и нечленораздельное. – А сколько ей уже?

– Кому ей – беременности? – грубовато осведомилась я.

– Девочке, – растерянно уточнила Женька. И я вдруг поняла, что она плачет.

И тоже заплакала. Я плакала не оттого, что мне предстояло сообщить отцу моего ребенка о его скором появлении на свет, а потом ждать его высочайшего мужского решения. И не потому, что вне зависимости от этого решения, я буду рожать от полулюбимого мужчины, а от любимого не рожу никогда. И не потому, что просто боюсь всего этого…

Я заплакала после этого простого, теплого слова «девочка». То, как произнесла его Женька, было невыносимо. Она, конечно, хотела ребенка, наверное, девочку. А ребенка у Женьки не было, у нее был только Сережа.

…А у меня был Саша. Он поступил по-мужски, и уже назавтра мы отправились в ЗАГС. Нас обещали расписать через два месяца. Мою маленькую девочку никто и не заметит. О ней будем знать только мы четверо: я, Женька, Саша и Сережа. В том, что она сразу рассказала обо всем Сереже, я не сомневалась.

…Единственный раз мы отмечали наш день рождения, а заодно и наше с Сашей новоселье вчетвером. Моя аристократичная свекровь сделала царский жест – разменяла свою шикарную квартиру в «старом фонде» на очень неравнозначные две. Худший вариант достался нам, но мы в обиде не были, напротив…

Я, уже основательно беременная, куксилась в своем широком платье, в своем широком кресле с бокалом красного виноградного сока в руках.

Сережа присел возле меня на ковер, погладил ласково по руке и сказал:

– На УЗИ разглядели что-нибудь?

– Девчонка, – ответил за меня мой муж, пытавшийся настроить свою гитару в другом углу комнаты.

– Странно. Говорят, девочки всю мамину красоту забирают, а я тебя, по-моему, никогда красивее не видел.

Я в тот вечер была на слезе, поэтому тут же разнюнилась:

– Да неужели? Я без этих пятен была бледновата? Широкий нос меня очень украшает? Ты вообще раньше-то меня видел, Сереж? Гоген, вот кто бы меня оценил…

Сережа улыбнулся, вернулся к Женьке, обнял ее за плечи.

– За вас, девочки, – сказала моя подруга.

До сих пор помню коктейль, который я выпила за Женькин тост: слезы с виноградным соком, один к ста…

Впрочем, идиллии не было – ни в моей семье, ни в Женькиной. С ее слов знаю, что в первые годы семейной жизни слово «развод» было очень часто употребляемым в их семейной лексике. Причин было множество: Сережу раздражали Женькины частые командировки, а особенно – поклонники, которые ее, замужнюю, одолевали пуще прежнего. «Ну придай своему чарующему голосу пару-тройку хриплых нот, – язвительно советовал он ей, – чтобы они не думали, что ты уж так неотразима». Женька смеялась, втайне радуясь, что ее по-настоящему красивый муж так ревнует ее. А ему чаще всего было не до смеха: на Женькиной визитке значился и их домашний телефон, мужские голоса частенько звонили домой… Не знаю, не хочу думать, что Женька всерьез могла изменить своему Сереже, но не нравиться она не могла. «Это непрофессионально!» – дерзко заявляла она иногда. И хорошо, что Сережа при этом не присутствовал.

Иногда разводом шантажировала Женька. Сережа много курил – «снимал стресс», как он выражался, а Женька видела в этой вредной привычке целую философию. «Ну, оставь меня вдовой, оставь. Ни ребенка, ни котенка, кому я нужна? Ты же эгоист, тебе все равно, что потом со мной будет…»

«Если я не буду курить, я буду пить. Выбирай», – в пылу полемики однажды заявил Сережа, чем поверг Женьку в еще больший шок. Позже она признавалась мне, что на его месте, наверное, пила бы не просыхая…

Я, в силу своего вялого темперамента, редко устраивала своему супругу сцены, хотя причин для этого тоже было немало. Эгоизм, который во время нашего долгого романа как-то не бросался в глаза, в совместной жизни стал очень заметен.

И неважно даже – мне, по крайней мере, – что Саша не проявлял особого трепета по отношению к моим «беременным» прихотям и капризам. Гораздо неприятнее для меня было то, что к не родившемуся еще (но так любимому мной) ребенку он ухитрялся проявлять столь же беззаботное равнодушие.

Мой уход в декрет, совпавший с ремонтом нашей новой, но очень старой квартирки, сильно подорвал благосостояние молодой семьи. Жить в долг я к своим почти тридцати не научилась, а накопления подходили к концу.

Мой кирасир в свободное от «потешных» боев время трудился в турагентстве средней руки. Его заработок напрямую зависел от сезона, политической обстановки в мире, курса доллара, стихийных бедствий… Уйдя в декрет, я стала зависеть от всего этого тоже – и это было невесело. Мое предложение поискать работу поинтереснее в финансовом отношении энтузиазма не вызвало. Но зато вызвало встречное предложение: «Давай продадим машину, будем ездить на метро». Я, с таким трудом получившая права и еще надеявшаяся сама возить свою маленькую на дачу, резко запротестовала. «Мама поможет», – добил меня супруг…

Вспомнив школьные уроки труда, я шила разные мелочи для детского приданого, когда однажды, в один не прекрасный вечер открылась дверь, и вошел Саша с объемным баулом в руках.

– Осенька, – как-то вкрадчиво сказал он, – у тебя золотые руки…

Уловив в его голосе смутно знакомые интонации, я почувствовала себя Золушкой, которая должна натянуть на ножищу сестрицы свой хрустальный башмачок.

Баул был доверху наполнен раскроенными… буденовками.

– Отличный заказ с «Ленфильма», – щебетал Саша. – Тут всего три шва… Неплохо заплатят. Нам же пригодится?

Вероятно, за мой монотонный титанический труд заплатили и в самом деле неплохо. Но деньги очень пригодились моему супругу, а вовсе не мне. Не нам…

Помню, как неделей позже он от входной двери метнулся прямиком на кухню, крикнув оттуда:

– Осенька, я сейчас!

Брюшко мое к тому времени выросло настолько, что в домашние тапочки я влезала наугад – не видела их. Вот и тогда, нащупывая ногами тапочек, я замешкалась в комнате, когда дверь торжественно распахнулась, и в комнату влетел мой Саша.

О, что это было за зрелище!

Он весь сверкал – пуговицы, аксельбанты, лампасы! Высокий кивер он для пущего эффекта держал на согнутом локте, глядел орлом, щелкал каблуками…

Подушка – вот что сбило с него кивер и спесь, а также погасило улыбку. С меткостью, которой сама не ожидала от себя, неуклюжей, я швырнула в него вышитой думкой, на которой лежала до этого, нервно хихикнула, а уж потом дала волю слезам…

– Ну что ты ревешь? Мне некогда было звонить, такой случай, костюм бы ушел! Ты знаешь, сколько стоит его сшить, это же ручная работа! А тут по случаю, можно сказать, халява!

Я слушала вопли моего «оловянного солдатика» вполуха, меня больше беспокоило то, что происходит внутри меня. Во-первых, что-то происходило с душой, по-моему, громко, больно топая по сердцу, из нее уходила последняя любовь, а во-вторых…

В общем, к ночи мне стало совсем худо. «Скорая», слава Богу, не заставила себя уж очень долго ждать, и я отправилась рожать. Темная летняя ночь, тепло от асфальта, синеватые проблесковые огни на «скорой», растерянное, совсем детское лицо моего никак не взрослеющего мужа…

Я не доходила совсем немного, но может быть, это и к лучшему. Моя маленькая девочка не доставила мне никаких обычных в этих случаях хлопот, только счастье, безумное счастье встречи с ней!

– Похожа на меня, – расцвел Саша, впервые увидев дочь.

– И на тебя тоже, – зачем-то брякнула я. Впрочем, это было хамство, о котором я тут же пожалела и поспешила загладить. – Смотри, какие бровки, мои…

Маленькая примирила нас, даже сблизила, но, к сожалению, ненадолго…

Женька звонила мне каждый день, Сережа тоже давал мне по телефону дельные советы, которые порой вгоняли меня в краску. Благодаря их звонкам я чувствовала себя центром вселенной. Но центром вселенной была, конечно, уже не я.

– Как ты ее назовешь? – спросила как-то Женька.

– Евгенией, разумеется, – ответила я.

Женька помолчала, а потом спросила:

– Почему, Ася?

– Привыкла за столько лет, люблю это имя, – сказала я. А потом решилась и добавила: – Если бы моего мужа звали Сережей, я назвала бы ее Сашей, в часть моей мамы. А в честь ее папы – велика честь…

– Да что это с тобой? – изумилась моя подруга.

– Все в порядке, Женька. Пока в порядке.

Может быть, я была излишне требовательна, но меня и в самом деле изумлял мой муж. С одной стороны, он охотно играл с Женькой-маленькой, сюсюкал, таскался с ней на руках к зеркалу, любовался портретным сходством с собой, неотразимым… С другой стороны, ревновал меня к маленькой, жаловался на мою холодность, никогда не вставал к ней по ночам, из-под палки стирал ее пеленки.